Счастливчик

Он вскидывает на Алю взглядом, полным такой жалости и ласки, что у маленького Голубина сердце екает в груди.

– Видел! Он все видел! – трепещет напуганная душа Али, и он бросает, в свою очередь, молящий взгляд на Счастливчика. – Не выдавай меня! Не выдавай меня, ради бога, Счастливчик! – малиновый от стыда, испуганно шепчет несчастный Аля.

Сердце Счастливчика буквально рвется от жалости и любви… Он хочет произнести слово и не может. Слезы щекотят ему горло. Они готовы брызнуть из глаз.

А Аля все шепчет и шепчет:

– Молчи, молчи, Счастливчик… ради бога… Никому не говори. Мне хотелось кушать… Я не мог сдержаться… У меня мамочка бедная… Денег нет… Завтраков нет… Мы и то кушаем только раз в сутки…

Счастливчик молчит. Только горло его сжимается от желания заплакать, зарыдать громко, неудержимо… Так жаль этого милого бледненького голодного Алю, так мучительно жаль!..

Но надо успокоить Алю, надо во что бы то ни стало… В ушах Счастливчика вдруг раздается знакомая фраза Мик-Мика: «Старайся быть маленьким мужчиной, Кира!»

Да, да, он им будет! Он должен быть маленьким мужчиной. И делая невероятное усилие над собой, Счастливчик берет за руку Алю и говорит тихо, но твердо, голосом, не допускающим возражений.

– Мы с тобой товарищи и соседи. И со мной ты не должен стесняться… Я был гадкий, потому что не замечал того, что делается у меня под самым носом. Не замечал того, что ты никогда не приносишь завтраков с собою… Прости, милый, и если ты простил и не сердишься на меня, то мы… мы… мы с тобой будем каждый день кушать мой завтрак. Понял? Мне одному дают слишком много, не съесть даже, а ты… а ты…

Тут Счастливчик замолк, заерзал по скамейке и заморгал своими огромными черными глазами. Лицо у него получилось самое смущенное, самое просительное, точно не он делал одолжение другому, а сам просил о милости и одолжении. И взглянув на это милое, смущенное личико, Аля схватил Счастливчика за руку, мотнул головою и, проглотив скатившуюся по щеке слезинку, шепнул чуть слышно:

– Спасибо тебе, спасибо, ты добрый, о, какой ты добрый, Лилипутик!

И мальчики обнялись, как братья.

ГЛАВА XIX

– Дай мне это старое перышко, тебе не надо?

– Ах, сколько у тебя грязных марок, поделись со мной!

– Слушай, эта ломаная ручка – твоя? Подари мне ее! И трамвайные билеты заодно подари. Зачем тебе сохранять трамвайные билеты?

Костя Гарцев кочует, как цыган, по классу и выклянчивает всякую ненужную дрянь у того или другого товарища.

У него оба кармана набиты доверху самыми разнообразными вещами: тут и старые поломанные перья, и испорченный ножик, и грязные марки, и засаленные картинки, и обгрызи карандашей.

Костя, как скупец, прячет и бережет свои сокровища. Если открыть ящик его стола, там можно с успехом увидеть всякую ненужную ветошь, начиная с целой коллекции старых вставочек и кончая всевозможными коробочками и даже… стоптанным каблуком.

Товарищи не любят за это Костю и называют его Скопидомом. Но Косте мало дела до этого. Лишь бы не отказывались давать все то, что может получить от них он – Костя. И он озабоченно протискивается между партами, рыженький, сгорбленный, подслеповатый, и лепечет тихонько:

– Дай то, подари другое, пожалуйста, подари.

– Цыган! Скопидом! Попрошайка! – ворчат мальчики. – И не стыдно тебе канючить!

– Не стыдно, – отвечает Костя и усиленно моргает своими подслеповатыми глазами. – Когда я наберу целый воз всякого старья, то отошлю в Китай и мне пришлют оттуда живого мальчика-китайца! Да, живого маленького китайца!

Эффект вышел неожиданный на этот раз. Поразительный эффект! Маленький живой китаец! С этим как-никак, а надо считаться! А Костя продолжает, заметив произведенное его словами впечатление:

– И он будет носить каждый день мой ранец и провожать меня в гимназию! – говорит Костя и тут же вдохновенно прибавляет с разгоревшимися глазами. – Он будет одет в длинный шелковый костюм, и у него будет коса до пяток, длиннейшая. Интересно – страсть! Все смотреть будут.

Действительно, интересно! Живой китаец! Вот так штука! И живо заинтересованный «штукой», весь класс теперь решает помогать Косте копить его сокровища. Каждому лестно иметь в своем кругу товарища, у которого есть настоящий живой маленький китаец, с косою до пят, да еще в шелковом платье.

И все тащат в ящик Гарцевав кто что может: перья, карандаши, коробки, марки, трамвайные билеты, бумагу, камни, картинки, мелкие обломки всяких вещей и игрушек.

Ивась Янко превзошел всех, решительно всех. Придя как-то утром первым в гимназию, он притащил с собою коробку от сардинок, не вполне вымытую вдобавок, и целый остов съеденного жареного гуся и то, и другое положил в ящик Косте. И от гуся, и от коробки получился такой аромат, что Дедушка, Корнил Демьянович, вошедший в класс за мальчиками, чтобы вести их на молитву, повел носом и с гримасой отвращения на лице спросил:

– Что это, крыса что ли мертвая гниет под полом, что так пахнет?

И тут же пошел наводить справки, что бы это могло быть. У парты Кости Гарцевав резкий запах точно по носу ударил воспитателя.

– Какой ужас! – произнес Корнил Демьянович и приподнял крышку.

Остатки гуся, начавшие уже портиться (гуся жарили в доме Янко дней пять тому назад), и жестянка из-под сардинок издавали самый ужасный запах.

Сконфуженный, красный до корней волос, Костя смущенно заявляет Дедушке, что все это – и гусь, и жестянка, и сам запах – ничего особенного из себя не представляет. Надо только потерпеть их немножко, потому что иначе ни за что не получить живого мальчика из Китая.

– Что такое? Какой живой мальчик? Что за глупости! – окончательно выходит из себя дедушка после слов Кости. – Что за чушь? Какой там китаец? Не китаец, а шалости у тебя на уме.

Тогда выступают Янко и Калмык, чтобы поддержать смущенного Костю. Янко заявляет, что гуся или, вернее, скелет гуся и жестянку подарил Косте он сам и что виноват поэтому он один, только один Янко. А Калмык прибавляет, в свою очередь, что, вероятно, Корнил Демьянович не знает, что делается на свете, если он никогда не слышал, как китайцы рассылают за подобные собранные для них редкие штучки своих собственных детей.

Калмык говорит дерзко, как не подобает говорить маленькому гимназисту с его воспитателем. Калмык никак не может забыть, как неделю тому назад он шествовал в виде церемониймейстера, благодаря Корнилу Демьянович, на молитву впереди класса, и всячески старается досадить за это старику.

Но Дедушка сегодня какой-то особенно рассеянный и бледный… Он точно не замечает выходки Калмыка и усталым голосом приказывает выбросить в помойное ведро и гуся, и коробку. Потом в трех словах наскоро поясняет детям, что никаких китайских детей не меняют их родители на всякий мусор и не высылают их в Россию, как товар, и спешит с мальчиками в зал на молитву.

ГЛАВА XX

– Франтик не придет. Истории не будет.

– Дал инспектору телеграмму: «Упал, мол, в ров – лежу нездоров».

– Нет, просто улетел в небо на воздушном шаре и оттуда прислал записку с посыльным: «Мысленно ставлю Янко, Подгурину и Бурьянова по картошке, ибо чувствую из своего прекрасного далека, что названные оболтусы ни в зуб толкнуть сегодняшнего урока».

Самые отъявленные шалуны, Янко, Подгурин и Калмык, знают, чем рассмешить класс, острят немилосердно. Мальчики хохочут, прыгают, бесятся, шалят, кто во что горазд, как говорится.

Последняя фраза Янко заставляет всех хохотать до упаду.

Сегодня весело. Сегодня счастливый день. Во-первых, учитель истории, строгий и требовательный с учениками, прозванный Франтиком за свой новешенький костюм, пестрые галстуки и белый жилет, не пришел на урок; во-вторых, Корнил Демьянович, озабоченный чем-то, сидит на кафедре в глубокой задумчивости, низко опустив голову к столу, и либо дремлет, либо задумался так глубоко, что точно не видит и не слышит всего того, что делается кругом.

Что с ним сегодня? Он такой сонный, усталый на вид, точно не спал всю ночь напролет или болен. Да что с ним?

Калмык, усевшийся на первой скамейке на месте Счастливчика, который играет в перышки с Янко «в раю», то есть на последней парте в углу, не сводит глаз с Дедушки.

«Вот бы проделать с ним штучку, разыграть бы на славу нашего Корнюшу», – мечтает Калмык, и его, без того маленькие, монгольские глазки суживаются еще больше и превращаются в едва видимые щелочки, которые так и блестят лукавством и задором.

С минуту Калмык подробно разглядывает Дедушку. Старик, как кажется, борется с дремотой. Его седая голова склоняется к столу все ниже и ниже, длинный тонкий нос со съехавшими на кончике его очками почти касается клеенчатой доски стола…

Еще минута, и Дедушка уснет на виду у всего класса.

Быстрая, как молния, шаловливая мысль мелькает в изобретательной голове Миши Бурьянова. Миша встает, машет классу руками, чтобы мальчики стихли, и, когда желанная тишина воцаряется в комнате, отчаянно шепчет: