Особенная

XIII

Питомник для малолетних находился в одной из линий Васильевского острова. Кровные рысаки Карских домчали туда Лику в какие-нибудь четверть часа.

Взвинченная, с приподнятыми нервами, подъезжала она к приюту, но сразу «отошла» и перестала волноваться, едва только переступила порог знакомого убежища.

– Тетя Лика приехала! Тетя Лика! – услышала девушка, едва только успела позвонить у дверей квартиры, нанятой под приют князем, и тотчас же несколько пар крошечных детских ножек затопало по ту сторону дверей.

«Милые! – мысленно произнесла Лика и ее сердце наполнилось сладостно-нежным чувством, – хорошие вы мои ребятишки, как вы дороги мне!»

Дверь отворилась, и едва только Лика успела переступить порог большой светлой комнаты, как мигом была окружена шумной, веселой толпой детишек, преимущественно возраста от двух до шести лет.

– Тетя Лика! Холосяя! – Поцелуй меня, – пищал один голосок подле нее.

– И меня, и меня тозе, тетя Лика! – вторил ему другой.

– А гостинциков привезла, тетя Лика? – лепетала, бесцеремонно вскарабкавшись ей на колени, ее любимица четырехлетняя Танюша, прелестный, несколько болезненный на вид, голубоглазый ребенок.

И град детских поцелуев посыпался со всех сторон на приятно ошеломленную Лику. Она едва успевала отвечать на них.

Окруженная детьми, юная, разгоравшаяся от удовольствия, Лика сама казалась ребенком, старшею сестрою всей этой кишащей вокруг нее детворы. Она точно забыла в минуту все свои только что пережитые волнения и с удовольствием отдавалась тому светлому, чистому потоку, который подхватил и понес ее за собой. С улыбкой выслушивала она карапузика Федю, любимца Бэтси и Силы Романовича, о том, что «дядя Силя» опять прислал большущий ящик конфет.

– Они объедятся еще, пожалуй, Валерия Ивановна, – опасливо проговорила Лика, обращаясь к стоявшей тут же надзирательнице приюта.

– Не беспокойтесь, Лидия Валентиновна, – почтительно проговорила симпатичная пожилая девушка, умевшая удивительно гуманно и сердечно вести свою маленькую паству, – мы с няней зорко следим за этим.

– А Тане князинька куклу прислал. Покажи, Таня, куклу тете Лике, – командовал пучеглазый карапуз Федя.

Лика взяла в руки куклу, красивую, с эмальевыми глазами, до смешного похожую на саму Танюшу, долго рассматривала ее и хвалила к величайшему удовольствию ребят.

– А разве князинька не был еще сегодня? – спросила она вслед за этим.

– Нет, еще; – отвечал за всех бойкий вихрастый мальчик лет шести, с чрезвычайно умными и смышлеными глазенками, по имени Митюша, – но он еще придет, наверное. Он обещался приехать.

– Валерия Ивановна, отчего это у Митюши шишка на лбу? – спросила озабоченно надзирательницу Лика.

– Дерутся они, Лидия Валентиновна, – отвечала та, – ужасные драчуны, право, сил с ними нет!

– Ай-ай-ай! – произнесла, укоризненно покачивая своей белокурой головкой, Лика, обращаясь к детям, – вам стыдно драться, ребятки? Драться будете, любить не стану, – неожиданно пригрозила она.

В эту минуту дрогнул звонок в прихожей и вскоре рослая фигура Силы Романовича предстала на пороге.

– Дядя Силя! Дядя Силя! – с искренним восторгом вскричали ребятишки, и всей оравой метнулись навстречу вошедшему Строганову.

Маленькие питомцы приютта гораздо проще и менее смущенно относились к этому добродушному дяде Силе, как к более доступному по своей простоте их детскому понятию, нежели к самому директору приюта «князиньке», на которого смотрели с каким-то рабски-восторженным обожанием. Дядю «Силю» они любили, перед «дядей-князинькой» благоговели и точно чуточку боялись его.

Эти маленькие крошки инстинктивно понимали, что между ними и блестящим ласковым князем лежит целая пропасть. Зато, когда дядя Сила своими сильными руками подхватывал их и вскидывал на воздух, они визжали от удовольствия, теребили его за усы и за бороду и приходили в настоящий бешенный восторг от возни с ним. Чуткие сердечки детишек подсказывали им, что этот простой, сильный человек более родной им, более «свой» по духу, нежели все остальные.

И сейчас Строганов подвигался к Лике, облепленной, как мухами, со всех сторон детворой, вскарабкавшейся ему на плечи, на руки, державшейся за полы его сюртука, прильнувшей к нему с той беззаветной ласковостью, на которую способны только разве одни дети.

– Здравствуйте, здравствуйте, Сила Романович! – улыбаясь, приветствовала его Лика, – вы – точно Гулливер, шествующий в триумфальном шествии маленьких лилипутов. А вы поблагодарили дядю, дети, за присланные гостинцы и за игрушки? – спросила она свою расшумевшуюся команду.

– Не за что благодарить-то, – произнес своим добродушным басом молодой заводчик, – помилуйте-с, Лидия Валентиновна, чем богаты, тем и рады. Когда же и побаловать-то ребяток, как ни в раннем детстве? – со своей необычайно мягкой улыбкой закончил он, присаживаясь подле Лики и лаская детей.

– Да уж вы чересчур усердствуете в баловстве этом. Уж и не знаю, право, чем отблагодарить вас, Сила Романович! – говорила молодая девушка.

– Вот-вот. Только этого еще не хватало! Ведь самому себе этим удовольствие доставляю, а вы благодарить! Не ожидал я этого от вас! – махнул он обиженно рукою.

– Дядя Силя, а ты на елку к нам приедешь? – спросила самая крошечная девочка, приютившаяся на коленах Строганова.

– Беспременно! И елку вам пришлю, и игрушек пришлю целый короб.

– Большую? – захлебываясь от удовольствия, прошептала Танюша, и ее голубые глазки стали огромными.

– Вот этакую! – и Строганов разом подбросил чуть не под самый потолок обеих девочек, отчаянно завизжавших от радости.

– Вы очень любите детей, должно быть, Сила Романович? – спросила Лика.

– Я все живое люблю, Лидия Валентиновна, – серьезно произнес молодой заводчик, – и деток, и тварь всякую, и букашку. И не от доброты-с это, заметьте, а от жалости. Жалко мне всего такого. Беспомощное, маленькое, копошится, силенки мало… Ну, вот и притягивает меня к себе… От жалости этой самой, можно сказать, и судьбу свою опустил.

– Какую судьбу?

– Будущность. У меня папаша, изволите ли видеть, на этот счет строг. Отдали меня в гимназию. Ну-с, все это, как у людей, чинно-благородно, все, как следует. А я возьми, да и пристрастись к книгам разным, где про все этакое написано. Зоология там… Знаете, зверюшки, козявки всякие… Страх их люблю… Ну-с все прекрасно с первоначалу, учусь хорошо… Так и лезу вперед, так и лезу… А тут вдруг, как в пятый класс это перевели, тут тятенька и уприся: «не хочу, – говорит, – сына профессором видеть, дело заводское ухлопает, промотает, – говорит, – обдерут его как липку, доверенные и управляющие всякие, ежели он с книжками своими возиться станет и на соломе в бедности жизнь свою еще кончит, пожалуй. Не для того, – говорит, потом и кровью копил я, чтобы из за сыновней глупости фирма своего представителя лишилась». Дело, изволите ли видеть, у нас мануфактурное, чистоты и глаза требует, а уж чей глаз пуще хозяйского сбережет? Ну, так вот и стал я недоучкой, купцом, вместо профессора! – закончил он свою речь далеко не веселым, как показалось Лике, смехом.

– Ну-с, детвора! – внезапно встряхиваясь и выпрямляясь во весь свой богатырский рост, крикнул Сила Романович, – пора дяде Силе уходить. Пустите, ребятишки, скоро опять приеду. Мое почтение вам, Лидия Валентиновна, простите, что поскучали со мною на моих глупых рассказах, – произнес он, застенчиво улыбаясь и осторожно принимая в свою огромную руку нежную ручку Лики.

– Что вы! Что вы, Сила Романович! – поспешила произнести молодая девушка, – мне с вами поболтать большое удовольствие доставляет. Вы ведь хороший, простой, детишек вот как любите. Разве можно с вами скучать!

– Вот и спасибо вам, Лидия Валентиновна! – задушевным ласковым тоном ответил Строганов. – Век не забуду похвалы вашей! осчастливили вы ею меня, можно сказать. Такая, как вы, да вдруг…

– Какая же я такая, по вашему, особенная? – весело смеясь, произнесла молодая девушка.

– Именно-с! Именно-с, особенная, Лидия Валентиновна. Нет уж больше таких. Светлая вы какая-то, точно лучи от вас исходят. Там, тогда, в концерте, как услыхал я вас, пение ваше, так я подумал: точно ангел!

– Ну, я довольно-таки строптивый ангел, надо сознаться! – засмеялась Лика, вспоминая сегодняшний разговор с матерью.

– Уж это нам судить позвольте! – снова застенчиво улыбнулся он и, еще раз с каким-то благоговением пожав пальчики молодой девушки, вышел из комнаты, сопровождаемый до прихожей облепившей его толпою ребятишек.

Получасом позднее и сам князь приехал в свой питомник.

– А, я поджидаю вас сегодня! – приветствовала его Лика.

– Разве что-нибудь случилось в приюте за мое отсутствие? – с явной тревогой в голосе спросил князь.

– Нет, нет! Случилось, но не тут, успокойтесь!

– Что такое? Вы тревожите меня, Лидия Валентиновна, – заволновался он снова.

– Мама очень неохотно пускает меня сюда, в ваш питомник, – вот что случилось, не более! – созналась Лика.

– И что же? – после недолгого молчания опечаленным голосом спросил князь.

– А вы же видите, я все-таки приехала, хотя это и очень дурно так огорчать заботливую и любящую мать! – печально произнесла девушка.

– Из-за нас, стало быть, вы ослушались Марию Александровну, во имя нашего дела принесли нам жертву, Лидия Валентиновна? Позвольте же от души поблагодарить вас за это! Дети! дети! – обернулся он к толпившимся вокруг них ребятишкам, – вы знаете, что ваша добрая фея, ваша тетя Лика чуть было не улетела от нас?

– Тетя Лика – ангел! Дядя Сила это сказал, – серьезнейшим тоном произнесла голубоглазая Танюша, потянувшись губами к лицу Лики.

– Правда, правда, дети, тетя Лика – вам ангел, – глядя на молодую девушку произнес князь и, вдруг поймав печальный взгляд Лики спросил: – вы не должны сердиться на нас однако, Лидия Валентиновна, что мы невольно приносим вам столько неприятностей и тяжелых минуток.

Лика удивленными глазами вскинула на своего собеседника. Да разве она могла сердиться, что он говорит! Ведь это живое дело захлестнуло ее с головою вполне и заставило снова почувствовать полноту и радость жизни!

О, нет, сердиться она не может, ей только грустно, грустно, что так печально складываются обстоятельства.

И Лика тут же рассказала князю, как она всегда стремилась найти такое, именно, большое захватывающее дело, каким является княжеский питомник.

Князь внимательно слушал девушку.

Да, он с первого же дня встречи не ошибся в ней. Он не встречал среди избалованных светских барышень ничего подобного Лике.

Ему показалось, что снова воскресла его покойная любимая княгиня. Это ее голос, ее взгляд, ее великодушные порывы и неизъяснимая доброта! И вторично толкнулась мысль в голову князя о том, что лучшей матери одинокой малютке Хане, лучшей подруги жизни ему, князю, нежели эта чудесная, добрая и чистая душой и помыслами девушка, не найти. Взволнованно вслушивался он в слова Лики, ловя каждое из них больше сердцем, нежели умом и все тверже, все определеннее крепла и развертывалась робкая в начале мысль в голове князя.

Да, она будет доброй, чуткой матерью, и подругой его Хане и верным товарищем мужа на трудном жизненном пути.

В этот день князь уехал позднее обыкновенного из приюта, обласкав детей и щедро одарив их подарками. Он решил в скором времени просить Лику Горную выйти за него замуж.

XIV

Барон Карл Карлович Остенгардт и Рен Горная являлись совершенно исключительными женихом и невестой. Прежде всего Рен категорически отказалась от шитья приданного, а деньги, назначенные для этой цели, решила употребить целиком на покупку автомобиля. Между нею и ее женихом никогда не происходили столь обычные для будущих молодых супругов совещания по поводу предстоявшей им совместной жизни.

Мистер Чарли приходил ежедневно к шести часам и после обеда усаживался с Рен за партию шахмат, храня свое обычное величественное спокойствие. Жених и невеста никогда не говорили о своих чувствах друг другу, да и вообще мало говорили о чем-нибудь, кроме спорта.

– Очень удачное супружество! Они так чудесно подходят один к другому, – следя глазами за прямыми, длинными фигурами, чуть склоненными над шахматной доской, говорил со смехом Анатолий.

Лика по-прежнему ездила в приют, часто встречала там князя, и с каждой новой встречей все больше и больше привыкала к этому прекрасному и достойному человеку.

Князь Гарин по-прежнему был изысканно почтителен и предупредителен с нею и с каждым разом все больше приходил к убеждению, что лучшей жены, нежели Лика, ему не найти. Лишь бы молодая девушка согласилась осчастливить его самого и будущность маленькой Ханы.

Свадьба Рен должна была состояться в середине ноября, а к Рождеству молодая чета стремилась уехать в Финляндию, где у барона было большое поместье, которое он важно называл своим замком, хотя на замок оно и не походило ничуть.

Мария Александровна, несмотря на ярое сопротивление будущих молодых, решила все-таки отпраздновать свадьбу Рен с возможною пышностью. Она радовалась предстоящему торжеству и тому, что холодная, эгоистичная, всем недовольная Рен нашла наконец себе партию, да еще такую хорошую партию, по мнению матери.

«Хоть бы и Лике впору, несмотря на то, что она умница, красавица и воплощенная доброта!» – мысленно рассуждала Марья Александровна, вглядываясь в лицо младшей дочери и мечтая теперь о еще более прекрасном жребии судьбы для Лики.

«Все эти питомники, благотворительность, вся эта возня с чужими ребятишками, как это должно изводить бедную девочку! – тревожно рассуждала госпожа Карская, – она даже похудела заметно. Немудрено. Только и заботы о том, что здоровы ли, сыты ли, веселы ли ее питомцы!»

А молодая девушка, которою были сейчас полны мысли ее матери, тщательно занятая в это время рассматриванием подвенечного платья сестры, быстро повернула голову в сторону Марьи Александровны, увидела ее озабоченный любящий взгляд и низко опустила над каким-то затейливым кружевным воланом свою золотистую головку.

– Дитя мое, Лика! Что с тобой? – Сердце Марии Александровны невольно сжалось при виде осунувшегося личика дочери. Она давно не говорила так ласково, так просто и сердечно с Ликой. Сердце и инстинкт матери разом заглушили ее прежнее недовольство молодой девушкой. – Моя девочка, что с тобою?

Что-то родное, давно утраченное и вновь приобретенное послышалось Лике в звуках материнского голоса. Через минуту она уже очутилась в объятиях Марии Александровны, вся дрожала, билась как подстреленная птичка на ее груди и, плача и смеясь в одно и то же время, шептала:

– Мама! Мама! Дорогая моя! Вы – моя, вы вернулись ко мне! Я знала, о, мама! Как я счастлива снова!

– Дитя мое, скажи, чем ты несчастна? – размягченная, взволнованная и испуганная спрашивала дочь Мария Александровна.

– О, как я страдала без вас, без вашей ласки все это время, мама, моя родная! – чуть слышно вырвалось у Лики. – Я ведь чувствовала свою вину перед вами и… и…

Мария Александровна обняла и расцеловала Лику…

– Все забыто! Все забыто и прощено… Ведь я сама так горячо люблю мою «особенную» маленькую девочку! – шептала она, сама едва удерживаясь от рыданий.

– Слезы? В самый день моей свадьбы! Весьма любезно с твоей стороны, Лика! – внезапно появляясь на пороге, вскричала недовольная Рен.

– Дайте ей лавровишневых капель, она успокоится! – коротко бросила она мисс Пинч, как тень следовавшей за нею всюду. – Ехать в церковь с красными глазами нельзя… Советую тебе прийти в себя и успокоиться хорошенько, – закончила она своим обычным ледяным тоном.

– В самом деле, девочка моя! Постараемся успокоиться обе! – шептал на ухо плачущей девушки нужный и взволнованный материнский голос.

Но Лика уже овладела собою. Счастливая, успокоенная и обрадованная внезапной материнской лаской, она, крепко поцеловав мать, вбежала в свой розовый будуар, где все говорило ей о нежных заботах той же милой мамы, и в этой розовой комнатке дала полную волю своему радостному порыву. Ах, как она снова счастлива сегодня! ее дорогая мама снова горячо приласкала ее! Она ее простила вполне и больше не будет сердиться на нее, Лику. И Лика впервые с восторгом взглянула на нарядное розовое платье, тщательно разложенное на маленьком канапе, которому до сих пор не уделяла никакого внимания. Она наденет сейчас это розовое платье, этот венок розовых маргариток, приготовленных для нее тою же баловницей мамой, и без тени недавних тревог поедет на венчание сестры.

– Феша! – крикнула Лика тем радостным голосом, которого не слышно было за последнее время в огромной квартире Карских, – дайте мне скорей одеваться, Феша!

И, весело напевая, принялась за свой туалет. Расторопная Феша ловкими руками поспешила нарядить свою «любимую» барышню, как называла в глубине души молодая горничная Лику в отличие ее от нелюбимой Рен.

Она отлично понимала всю разницу между обеими сестрами. От Лики Феша не слыхала ни одного резкого слова, тогда как сестра последней всегда презрительно и свысока обращалась с ней.

Через полчаса младшая Горная, уже вполне готовая, вышла в гостиную со счастливым лицом, с сияющими, хотя и заплаканными глазами. Надо было ехать в церковь. Она быстро подбежала к матери, прижалась к ней на минуту и прошептала глубоким, прочувственным тоном:

– Мамочка! Милая, родная! Так вы все-таки любите свою Лику?

– Глупышка маленькая! И ты смеешь еще сомневаться в этом?

И притянув к себе дочь, Мария Александровна еще раз горячо поцеловала ее в знак полного своего прощения.

XV

Как и в обычное, обыденное время, так же и сейчас, во все время венчания, Рен была невозмутимо спокойна по своему обыкновению.

Бросая вокруг себя гордые, самодовольные взгляды, она высоко поднимала свою чопорную голову, гордясь, казалось, перед сверстницами выпавшим на ее долю счастьем.

И мистер Чарли не уступал в этом своей невесте. Он был вполне доволен ею и самим собой.

– Поздравляю тебя от души, сестра, – обратилась к новобрачной с искренним сердечным порывом Лика, когда, по окончании обряда, Чарли и Рен остались на амвоне, чтобы принять поздравления приглашенных. – Я надеюсь, ты будешь счастлива вполне!

– Надеюсь, – ответила Рен и ее деревянный голос прозвучал такой не допускающей возражения самоуверенностью, что Лика сама преисполнилась уверенностью за счастье сестры.

– Брат Чарли! Поздравляю вас!

– Сестра Лика! – барон нагнулся и поцеловал руку своей новой belle soeur по обязанности родственника.

Лика поспешно отдала ему поцелуй в голову или, вернее, в тщательно подстриженную щетинку волос и поспешила в смежный с церковью зал, где приглашенных ждали конфеты, фрукты, шампанское и чай.

– Позвольте поздравить вас, Лидия Валентиновна! – послышался Лике звучный, уже хорошо знакомый голос.

– С чем? – улыбнулась она, радуясь видеть снова своего друга князя. – С чем поздравить? Ведь не я же венчалась, Всеволод Михайлович, а сестра.

– Да, но это так принято поздравлять родных и знакомых новобрачных, – пояснил ей улыбаясь князь, передавая ей бокал с искрящимся в нем вином.

Лика неудобно приняла его из рук князя, намереваясь подойти с ним еще раз поздравить молодых, что хрупкая хрустальная вещица выскользнула из ее руки и упала на пол, разбившись на мелкие кусочки.

Лика вспыхнула до слез от смущения за свою неловкость.

– Ничего, Ликушка, бей больше, это счастливая примета! – весело подхватил Толя, состоящей шафером Рен, подбегая к младшей сестре, и тут же поправил ее оплошность, подавая ей новый бокал, до краев наполненный искрящимся вином.

– За вашу идею, князь, за ваше учреждение, за ваш милый питомник! Да? – с доброй улыбкой чокнулся с Гариным веселый, жизнерадостный юноша.

– И за наших детей, – подтвердил князь Всеволод, – не правда ли, вы согласитесь выпить за наших детишек, за здоровье Феди, Митюши, Тани и других, – протянул свой бокал к брату и сестре Гарин. И Лика, снова сияя, выпила за здоровье своих любимцев-малышей.

XVI

Елка в приюте была назначена на третий день праздника. Лика пригласила на это скромное торжество самых близких и симпатичных из своих друзей. Баронесса Циммерванд, Сила Романович, его кузина Бэтси и Анатолий должны были присутствовать на торжестве приютских малышей. Мария Александровна была не совсем здорова и поневоле осталась дома, хотя и рвалась поглядеть ее приют.

Лика приехала еще задолго до назначенного часа в питомник и деятельно занялась последними приготовлениями к елке.

Последняя вышла на славу. Сила Романович не пожалел денег, чтобы побаловать ребятишек и прислал целый транспорт всевозможных украшений, сюрпризов и конфет, навешанных усилиями Лики, Валерии Ивановны и няни на пышные ветви огромного дерева.

В ожидании почетных гостей, детишки толпились в зале, ахали, пищали, восторгались и с каким-то трепетом и благоговением смотрели на пышную ветвистую красавицу, наполнявшую запахом лесной хвои небольшой приютский зал.

– Ну-с, детвора, а теперь помолимся, пока нет никого; помолимся хорошенько за ваших благодетелей и за то счастье, которое Господь Бог даровал всем вам! – произнесла Лика, покончив с последними украшениями и соскакивая на пол с высокого табурета, на который она вскарабкалась, чтобы возможно удобнее украсить верхушку зеленого деревца.

Вмиг детишки притихли и, еще теснее окружив свою юную попечительницу, опустились по ее приказанию на колени посреди зала и вперили в висевшую перед ними, освещенную светом лампады, икону свои детские чистые глазки.

Лика ласковым взглядом окинула свое маленькое стадо и, поместившись позади них, тихим, торжественным голосом запела мелодичную и красивую «Молитву Девы». Почему она выбрала именно эту арию вместо церковной молитвы, молодая девушка решительно не могла себе дать отчета…

Она стояла среди толпы всех этих коленопреклоненных ребятишек, такая же прекрасная и детски чистая, как и они. И песнь ее звучала тою же чистотой, той же всеобъемлющей силой истинного милосердия и любви.

Увлеченная, унесенная как на крыльях куда-то высоко-высоко своим неземным порывом, Лика не слышала как дрогнул звонок в передней, как горничная открыла дверь, как на пороге появилась стройная, высокая фигура князя. И лишь, как гимн закончился мелодичной и особенно красивой нотой, молодая девушка подняла голову, ее глаза встретились с растроганным и просветленным взором Гарина.

– Это вы! А я и не слышала, как вы подошли! – проговорила она смущенно, наскоро поправляя растрепавшиеся во время возни и уборки елки волосы.

– Если бы вы знали только, как вы были трогательны сейчас, сию минуту, окруженная молящимися детьми! – произнес князь, добрым, ласковым взглядом глядя в лицо девушки, – и как страшно жаль, что по причине простудного недомогания моя Хана не могла приехать сюда сегодня повидать вас и познакомиться с нашей детворой. Она бы приняла вас за ангела, слетевшего к нам с неба.

Баронесса Циммерванд и оба Строгановы – Сила и Бэтси застали князя и Лику, окруженными шумящей, визгливой, в полном смысле слова, ошалевшей от радости детворой.