Паж цесаревны

– Ну, веди меня к своей матушке, Андрюша. Мы разбудим ее, и я провожу вас к твоему крестненькому и к самой царевне!

– Проводишь, да? – радостно вырвалось из груди малютки, и в одно мгновение он кинулся на шею молодого охотника и звонко чмокнул его в румяные губы. – Ах, какой ты добрый, ласковый, дядя! Идем же, идем к матушке, разбудим и порадуем ее!

И мальчонка быстро ухватил ручонкой полу щегольского кафтана юноши и потащил его за собою в кусты.

Под ветвями дикого орешника, разметав руки, лежала Долинская. Ее лицо было смертельно бледно. Густая коса, выбившаяся из-под платка, струилась волною вдоль тела. Глаза были сомкнуты. Рот полуоткрыт. Страдальческое выражение застыло в осунувшихся, измученных чертах спящей.

– Вот моя мама! Сейчас мы ее разбудим! – произнес шепотом Андрюша и быстро подошел к спавшей, нагнулся, взял ее руку и… с легким криком подался назад.

Рука Наташи была холодна, как мрамор.

Жизнь навсегда покинула измученное тело несчастной. Она была мертва…

Как раз в эту же минуту стук лошадиных копыт послышался поблизости, и несколько всадников выскочили на поляну.

Впереди ехали двое, одетые богаче и наряднее остальных. Черноусый мужчина не русского типа, средних лет, с довольным, веселым лицом, с искрящимся юмором и весельем взглядом живых, проницательных черных глаз, и молодой красавец-прапорщик, с честным, открытым и смелым лицом.

Черноглазый мужчина соскочил с коня, приблизился к странной группе и, обращаясь к юноше-охотнику, произнес почтительно:

– Ваше Высочество изволили опередить нас… Ваше Высочество соединяет в себе стремительность Дианы с ловкостью и быстротою Ахилла… Но что сие значит – этот малютка подле Вашего Высочества? – спросил он, глядя с недоумением то на труп женщины, лежащей на земле, то на маленького мальчика, уцепившегося за руку юноши-охотника.

– Мой верный Лесток, сам Бог посылает вас ко мне на помощь, и вас, ребята! – крикнул юноша-охотник. – Таврило Извольский, – вызвал он затем из толпы рыжего охотника-стремянного, – позаботься об этой покойнице. Тебе поручаю ее. Сделайте носилки и доставьте ее в слободскую церковь. А ты, Алексей Яковлевич, пойди сюда, – поманил он молодого прапорщика, при первом же звуке этого бархатного голоса соскочившего с коня.

– Не узнаешь разве? – и юноша-охотник выставил вперед Андрюшу перед изумленным взором прапорщика.

Тот окинул взором крохотную фигурку и, полный изумления, граничившего почти с испугом, вскрикнул:

– Маленький Долинский! Мой крестник!

– Крестненький! – послышался звонкий ответ, и Андрюша со всех ног кинулся в широко раскрывшиеся ему объятия. Крепко поцеловав своего крестника, Алексей Яковлевич Шубин, исполненный волнения, кинулся было к матери, но чья-то нежная рука легла на его плечо.

– Там все кончено, Алеша, – послышался над ним голос юноши-охотника. – Ей ничем не поможешь уже… Позаботься теперь о ребенке. Мальчик умен и хорош, как картинка. Я хочу сделать его моим пажем.

– Воля Вашего Высочества для меня священна, – произнес Шубин и, подхватив на руки ребенка, понес его к своему коню.

– Стой! Куда ты меня несешь от матушки и ласкового дяди, крестненький? – тревожно вырвалось из груди Андрюши.

– Не бойся, милый! Твою маму привезут следом за нами.

– А ласковый дядя? Он тоже поедет со мной? Он ведь обещал проводить меня к самой царь-девице… Подожди его!

Голос малютки достиг ушей юноши-охотника. Он оглянулся, быстрыми шагами приблизился к Шубину и, протянув руки к находившемуся в его объятиях Андрюше, произнес чуть слышно:

– Бедный малютка! Клянусь, я заменю тебе отныне тех, кого ты потерял по воле злодеев.

И потом, быстрым движением, с ласковым возгласом добавил, срывая шапку с головы:

– Андрюша! Милый! Ты не узнаешь меня разве?

От этого движения тяжелая русая с золотым отливом коса скользнула с головы и мягкими волнами заструилась вдоль зеленого кафтана юноши. Синие глаза лучисто засияли навстречу глазам ребенка. Румяные уста улыбались, нежной, кроткой девичьей улыбкой.

Темные глаза Андрюши широко, изумленно раскрылись. Несколько секунд растерянно мигали черные ресницы. Вдруг вдохновенная улыбка озарила вспыхнувшее личико ребенка.

– Да, да, я узнаю тебя! Ты царь-девица из маминой сказки! – вскричал он и изо всех сил рванулся навстречу прекрасному видению.

Глава XI

Добрый гений Покровского

Октябрьский день клонился к вечеру. Во многих избах Покровской слободы зажглись лучины, засветились огоньки, прорвавшие темноту ранних осенних сумерек. Круглолицый месяц выплыл из-за темного облака и озарил тихим причудливым светом и тесноватые, крепкие избы, и широкую слободскую улицу, и окруженный тыном цесаревнин дворец.

В 1730 году юная, восемнадцатилетняя дочь Петра I и Екатерины поселилась здесь, в своей родной слободе. И прежде, в царствование малолетнего царя Петра II, своего племянника, она наезжала сюда. Здесь она отдыхала от придворных затей, балов, «машкарадов» да пиров охотничьих, до которых юный царь был большой охотник. А как скончался юный император, и вступила на престол бывшая герцогиня Курляндская, да начались интриги да подкапывания не в меру рьяных слуг новой государыни под нее, цесаревну, Елизавета удалилась в свою подмосковную вотчину, Покровскую слободу, проживая то в ней, то делая из нее наезды в другое свое владение, село Александровское.

Здесь, вдали от шумной придворной жизни, мирно да тихо протекала жизнь цесаревны. Когда императрица, уговоренная Минихом и другими вельможами из сотрудников покойного царя-преобразователя и горячими его сторонниками, согласилась для блага правления переехать всем двором из Москвы в Петербург, одна цесаревна не последовала за шумной свитой государыни. Она осталась в Покровском, зная, что ретивые приспешники уже успели вооружить против нее императрицу своими наговорами и возбудили незаслуженный гнев Анны Иоанновны к ее сопернице по праву на русский престол. Поселившись в Покровском, красавица-цесаревна и не думала, однако, о своем праве быть русской царицей. Она вся ушла в веселые деревенские развлечения. В летнюю пору она собирала крестьянских девушек на широкий слободской луг и водила с ними бесконечные хороводы, запевая своим дивным голосом ею самою сочиненные песни. Зимою же устраивала катания с гор по широкой слободской улице с теми же девушками и парнями, молодыми слобожанами, готовыми в огонь и в воду идти за ласковую царевну. А осенью, в сопровождении своего неизменного гвардейского прапорщика Семенозского полка Алексея Шубина, врача или лейб-хирурга, горячо преданного цесаревне, Армана или Германа Лестока, да любимого стремянного, Гаврилы Издольского, ездила на охоту, то на псовую, то на соколиную, сообразно своему желанию, но всегда успешную и веселую, как сама царевна. В мужском костюме, смелая, ловкая, подвижная, похожая на красавца-мальчика в своих охотничьих шароварах и кафтане, она бесстрашно носилась по оврагам, по полям и болотам – прекрасная, смелая, молодая…

Но не одним весельям предавалась царевна. Она ходила по крестьянским избам, готовая помочь по первой просьбе, малейшей просьбе своих слобожан. Здесь даст денег на покупку новой коровы заместо павшей Буренки, тут справит приданое неимущей невесте и снарядит ее к венцу, там крестит ребенка у бедного мужика и щедрой рукой оделяет его родителей. А достаточным людям, которым не требуется помощи, так просто улыбнется да скажет ласковое слово. И от этого слова расцветают самые мрачные, самые унылые лица. От этого взгляда тепло и радостно становится у всех на сердце. Души не чают слобожане в ласковой царевне.

– Красавица, лебедка наша белая! Солнышко красное, – несутся возгласы всюду за нею.

Нет человека, который бы не знал о ней, не любил царевну. Любят ее слобожане, и любит русский народ. Несется о доброте и кротости царевны стоустная молва из слободы в Москву, из Москвы в Петербург. Боготворят ее слобожане-мужики, боготворят и солдатики-гвардейцы. Хоть далеко от них заехала царевна, но знают они, какая она ласковая да обходительная, знают они и то, что дочь она Петра, создавшего молодую русскую гвардию… И тихо, тихо, подобно шелесту ветра, несется чуть внятный, недоумевающий шепот по Руси: «Почему не родная дочь Петра Великого, прирожденная царевна, на престоле? Почему ласковая, кроткая русская красавица не занимает отцова места?»

Глава XII

Цесаревнины грезы

Ночь плывет тихо, крадучись, и окутывает своим темным пологом Покровскую слободу.

Слабые, томные лучи золотого месяца прокрадываются сквозь высокие деревья царевниного дворца, заглядывают сквозь кисейную занавеску в окно горницы и освещают пышную, высоко взбитую постель, богатый киот с серебряными складнями и хрустальную лампаду, тихо мерцающую перед строгими ликами святых угодников…

Цесаревне не спится. Цесаревна лежит, широко разметав свои полные руки и подсунув их под голову. Тяжелая русая коса вьется жгутом, перекинутая на грудь. Глаза ее широко раскрыты. В них тоска и печаль: недавняя встреча в лесу взволновала цесаревну. Эта мертвая женщина, убитая горем, этот сирота-ребенок не выходят из головы цесаревны. Женщина схоронена уже, как и подобает ее дворянскому званию, на церковном погосте. Ее ребенок – очаровательное создание – в надежных руках. Сам Алеша Шубин, любимый ездовой царевны, и ее приближенная фрейлина и друг неразлучный, Мавруша Шепелева, взяли его на свое попечение. Но что толку? Кто поручится за то, что новые жертвы Бироновых козней не будут нуждаться в такой же помощи? Русь переживает тяжелые времена. Любимцы прежнего царствования, Долгорукие, в ссылке. Что ждет их – неизвестно. Дело о них еще идет. В тайной канцелярии гибнут лучшие силы государства по одному только наговору усердных клеветников Бирона. А еще так недавно были лучшие времена! Правда, кровь лилась порою и раньше, но то было следствием справедливого гнева. Добрый отец, царь-преобразователь, заботясь о хороших всходах, вырывал плевелы с огромной нивы – России. И при одном воспоминании о том хорошем времени глаза цесаревны принимают снова счастливое выражение, губы улыбаются почти детской радостной улыбкой. И золотые сны кружатся над головкой юной красавицы. Картины прошлого встают перед ней…

Чудный летний день чудится царевне. Солнышко так и палит, так и жжет вовсю. Своим блестящим изумрудным убором сверкает в лучах его красавица-Нева. Словно жемчужными ожерельями заткана ее поверхность по зеленому полю. По Неве плывут ялики. Вот скользит весь в жемчужных брызгах один из них. В нем сидят две девочки и мужчина. На девочках красные шерстяные юбки, простые канифасовые кофточки и круглые шляпки – обычный костюм жен и дочерей саардамских плотников. Но лица у девочек не голландские, иноземные, а чисто русские, сияющие личики. А тот, кто сидит на веслах и быстрыми, мощными взмахами их разрезает блестящую поверхность реки, не простой лодочник. Печать величия лежит на его смелом, умном лице. Печать величия покоится в могучих орлиных взорах. При виде его колоссальной фигуры люди во встречных лодках поспешно вскакивают, срывают шляпы и отвешивают низкие поклоны. И при этом восторг и раболепный страх появляются на их смущенных лицах. Они трепещут перед могучим гребцом-богатырем, ведущим ялик. Только девоч-ки-голландочки не боятся его. Старшая из них – черненькая, миловидная, с кротким, немного мечтательным личиком – сидит спокойно на лавочке, чинно подобрав под себя юбку, как взрослая, и сложив на коленях руки. Зато младшей, белокурой, быстроглазой шалунье не сидится на месте. Она то оглянется, окинет быстрым взором реку, то устремляет прямо в лицо гребцу смелые и смеющиеся взоры.

«Ишь, как старается батюшка-государь, – думает проказница, – инда в пот ударило. Нешто освежить его маленько!»

И, недолго колеблясь, наклоняется к борту и почерпывает воды в пригоршню.

«Брызнуть или не брызнуть? – проносится вихрем шаловливая мысль в белокурой головке. – Ан, брызну!»

И сверкающие брызги летят в лицо Петру.

«Вот и брызнула!.. Ай да молодец царевна Лизута! – одобряет себя девочка, а у самой поджилки дрожат. – Не разгневается, чего доброго, государь-батюшка, не осерчает ли?»

Но государь-батюшка зажмурился только. Потом глаза его с недоумением скользнули по сторонам и вдруг встретились с широко раскрытым смеющимся взглядом шалуньи.

– Я тебе задам, егоза! Погоди вот, ужотко! – разом поняв в чем дело, грозит он пальцем, а сам утирается и смеется.

И любо, любо царевне Лизе. Хорошо ей и от ласки родимого батюшки, и от сочувствующей улыбки сестры Аннушки, и от изумрудного блеска красавицы-реки. Век бы кататься так! Хорошо, славно!