Не от стыда краснеет золото

Серега представил эту сцену, и ему стало жаль жену.

– И потом, знаем мы вашу порядочность – перепьетесь там как свиньи! А то и баб местных приволокёте! В селе сейчас бабы…

– Юрка за стеной! – предостерег Сергей.

– Ой-е-ей! Любящий отец! Образцовый семьянин! – ерничала супруга. – Давно таким стал?

Еще удар! Однако, неэтично с ее стороны. Всего и был-то один такой случай, и Серый в нем покаялся, да каялся горячо и искренне.

Наташка, конечно, красавицей не была, хоть и не урод назад пятками, но Серега жену любил. Просто однажды, по причине своей мягкотелости и хорошей дозы спиртного, поддался на провокацию одинокой ушлой родственницы своего приятеля. Он попал в эту компанию случайно, был без жены и, выпив, стал легкой добычей.

После этой истории всех его корешей Натаха люто возненавидела. Впрочем, как все жены – мужниных друзей-приятелей. Это была то ли зоологическая ненависть, то ли классовая.

Она тогда вроде бы простила. Договорились забыть и не вспоминать про его грех. Но договориться – не значит забыть. При всех стараниях, совсем не вспоминать у нее, конечно, не получалось. Тем более, что в минуту слабости поделилась с мамой, и теща ее забывчивости отнюдь не поощряла.

– Так я же Юрку и хочу с собой взять, чтоб ты не сомневалась! Я что, совсем скотина – при ребенке пить да баб водить? Наташа, мы же договорились, что ж ты опять!.. Да и не за этим мы едем, что мы, дома в гаражах не можем выпить? На майские праздники не пустила, а мужики по мешку судаков привезли, за одну ночь натаскали.

– Ребенка – в степь? С ночевкой? На три дня?! Чем ты его там кормить будешь? – кажется, с высот творческого вдохновения она, наконец, спустилась на равнину прозаической логики. Жена маскировала отступление поисками аргументов.

– Ты хочешь, чтоб из него мужик вырос или барчук? Офисный планктон? Сисадмин? – сарказм из Серого прямо сочился.

И где только слов таких нахватался?

– А вкуровцы? А депеэсники? Такой штраф насчитают – рыбы той не надо! Дешевле на рынке купить.

Это был уже знак капитуляции.

– Сама-то соображаешь, что говоришь? «На ры-ы-ынке»! Она там полдня на прилавке будет валяться, мухами обсиженная, да пока ее довезут…

– А ваша-то?

– А наша на кукане, живая. Потом у одного там местного ледник в баньке. Будем складывать на лед, в ванну старую. Всё продумано и договорено. Ну, подсолим… А домой поедем по объездной, Колян уже ездил, знает, как посты миновать – активизировался Серый и дожимал, дожимал.

– Да уж, – заразилась Серегиным сарказмом Наталья, – Уж вы машину рыбой доверху забьете. Можно ехать и не по объездной, будете на всех постах ментам рыбу раздавать. Ты хоть домой-то на жареху привези, про котлеты я уж и мечтать не буду.

Сергей был мягкосердечным и не выносил конфликтов, но о пропущенных ударах не забывал.

– Рыбку-то любишь, – не спросил, сказал утвердительно (а кто ж ее не любит, в рыбацких-то краях!) – Свежачка! Будет тебе и жареха, и котлеты, и на копчушку останется. Еще и с тещенькой поделишься, зятек-недотепа обеспечит на праздники, – выплеснул остатки едкого сарказма Серый.

Натаха смолчала, видно, тоже считала пропущенные удары и понимала, что теперь очередь мужа сравнить счет.

– А куда поедете-то? – спросила уже почти спокойно. – На Маячкино?

– На Пороховое попробуем. Кто был – не разочаровался.

– Да они и соврут – недорого возьмут, чтоб еще какие-нибудь дурачки повелись.

Дверь из кухни распахнулась, и Юркино ухо, распрямившись, приняло обычное положение. Батя молодец! Тот еще дипломат, но в этой битве титанов победу одержал он.

Где есть мед, там найдутся и мухи

МНС Павленков Владислав Николаевич немножко не дотягивал до возраста Христа, в сентябре ему должно было стукнуть еще только тридцать два. Или уже?.. Христос, или, к примеру, Александр Македонский, да даже наш Александр Сергеевич в таком возрасте много чего понаделали-понаписали. А он кандидатскую все никак не допишет. А должность младшего научного сотрудника он занимает, поскольку практики по специальности у него – дофига! Он с пацанов на раскопки ездил, студентом в музее подрабатывал. Не говоря уже о том времени, когда потом диплом по специальности защитил.

И дерево Павленков не посадил. И сына не родил. На Востоке в этот традиционный план-максимум включают еще и четвертый пункт – убить змею, как символ зла, исчадия. Этот пункт ему приходилось выполнять не единожды – эти заразы вездесущи: и в палатки заползали, и прямо из пальцев выскальзывали, когда приходилось собирать сухую траву для костра. Гадюка степная кусала, а медянка даже два раза. Как ты ей объяснишь, что агрессивных намерений не имеешь, просто заметил поздно?

За плечами Владислава Николаевича, Влада, то есть, имелось два удачных брака. Удачных в том плане, что, завершившись разводами, последствий не имели. Владу не пришлось платить алиментов, терзаться совестью долгими зимними ночами на предмет оставленных сирот, которые будут расти безотцовщиной. Кроме того, если бы из его зарплаты МНСа высчитывали алименты, ему и материально пришлось бы очень-очень поднапрячься.

Сам себе он твердо пообещал порог ЗАГСа в качестве жениха больше никогда не переступать. По крайней мере, в обозримом будущем. Парнем он был весьма привлекательным, этакий русоголовый сероглазый добрый молодец, ярко выраженного славянского типа, приведенный модой в соответствие с требованиями современности. Бабы липли, как мухи на мед.

Нынешняя его женщина, Алиса, гражданская, так сказать, жена, поначалу была такой же покладистой и понимающей, как и две её предшественницы. Она появлялась, когда он хотел ее видеть, и жила некоторое время в его угловой однушке на пятом этаже хрущобы. Как только её присутствие начинало его слегка напрягать, Алиса чутко улавливала момент, когда ей следовало дать Владику передых от тягот семейной жизни.

Поначалу, правда, она тешилась надеждой, что Владик привыкнет к обустроенному быту и не захочет отказываться от приобретенных милых привычек и комфорта. Но со временем надежды её оставили. Произошло это незаметно и безболезненно, как считал Влад. Еще он считал, что приручил Алису, и тихо радовался, что ему, наконец, попалось такое сокровище.

Великое дело – эти гостевые браки! Алиса терпела его вечное отсутствие (всегда, естественно, по архиважным делам, связанным с наукой археологией), раздрызганный быт, череду беспутных друзей и баб, конечно. Она соглашалась с его железными доводами на тему, что заводить детей сейчас преждевременно. И все складывалось просто прекрасно!

Но если две прежние жены молча собрали вещи, выражая несогласие с образом жизни любимого, и без сцен ушли на прежнее место проживания, то есть в родительский дом, Алиса показала себя стратегом. Она объявила о четырехнедельной беременности и сказала, что будет рожать, а он себе как знает.

Мне двадцать семь, сказала Алиса, чего тянуть? Раз уж так вышло. Сказала так, как будто оно само собой так вышло, безо всяких усилий с ее стороны и предпринятых ею мер.

«Как знает» – это было слишком сильно сказано. Далее любимая конкретизировала свое видение будущего: на алименты, сказала Алиса, я подам непременно, и ребенка пропишу у тебя, хотя бы дело дошло до суда. Пусть лучше ребенку эта конюшня когда-нибудь достанется, чем какой-нибудь из твоих прошмандовок (типа, она от них чем-то принципиально отличается!) Может, когда-нибудь он помянет тебя добрым словом и назовет папой. И скажи спасибо, что сама я не стану претендовать на твои вонючие квадратные метры, мне без надобности. И, разумеется, после его рождения можешь делать тест на отцовство, если у тебя возникнут сомнения.

И стал не мил МНСу Павленкову белый свет, и ничто его не радовало. Конечно, ничего такого уж непоправимого не случилось. Ну, посодействовала Алиска в выполнении назначенной мужику библейской жизненной задачи – родить сына (где гарантия, что не дочь?) Сейчас приходящие отцы сплошь и рядом, не говоря уже о беглых алиментщиках. Но Влад был сторонником традиционной модели семьи, где-нибудь в отдаленном будущем. А разве можно строить семью с женщиной, подобной Алиске?!

Она, наконец, продемонстрировала Владу свою сущность, свое черное нутро, и, заглянув в эти глубины, Павленков отшатнулся в ужасе. А эта кошмарная женщина с наслаждением садистки наблюдала за его вытаращенными глазами, отвисшей челюстью и сменой красок на лице. С Алисой он не пошел бы в разведку, нет, не пошел бы. Женщины, подобные ей, готовы подставить тебе подножку в любую секунду, только зазевайся!

Почти утратив веру в человечество, точнее, в так называемую лучшую его половину, уже несколько дней Влад жил в тягостном ожидании. Алиса от встреч отказывалась, разговаривать не желала ни на какие темы, поскольку справедливо полагала, что разговоры сведутся к одной конкретной теме. Павленков тосковал и мечтал куда-нибудь деться – уехать в какую-нибудь длительную командировку (куда?!!) или, к примеру, по обмену (и кому он нужен – им обмениваться?!!).

Тут как раз и возникла необходимость: ехать ему в степь, где их группа уже не первый год проводила раскопки. И ехать не просто сопровождающим, ведомым, под чутким руководством старшего товарища – Шпигалева. Ан нет, предстояло самому присмотреть место для будущего пробного шурфа, а если Шпигалев в своих столицах задержится и если почва достаточно сухая, то и заложить этот самый шурф.

Ура, ура, есть возможность хоть немного отвлечься от тягостных мыслей! Хоть на день-другой.

* * *

Первым делом Павленков заскочил к председателю сельсовета Хромосову, по совместительству – давнему дружку коллеги и руководителя археологической экспедиции Шпигалева.

Они заканчивали один вуз, тогда еще носивший скромное звание института, а не академии или университета. Правда, учились на разных факультетах и в разные годы. Хромосов, недолго поработав в школе, пошел по хозяйственной части. Шпигалев – по научной стезе. Иногда по вечерам Хромосов приезжал в лагерь к археологам – на огонек, так сказать. Сидели у костра, вдыхали горький полынный запах дыма, кизяка и приторной смеси гвоздичного масла и ванили. Или крема «Тайга». Средства эти были в ходу, хотя быстро выяснилось, что они почти бесполезны от мошки и комаров.

Помнишь, в мезозойскую культуру

У костра сидели мы с тобой, -

Не слишком виртуозно терзая струны гитары, заводил рыдающим баритоном Павленков.

Ты мою изодранную шкуру

Зашивала каменной иглой, -

радостно гаркал мужской хор. Не хор Турецкого, конечно, но громко и от души…