Лестница к морю

– Не будем ничего говорить моим. Дома я сама скажу.

– Ладно. Тебе важно как будет выглядеть твой чемодан? Я отправлю Хуго за ним в магазин.

Лидия уставилась на гардероб, на свои вещи, которые выделялись очень разнообразной цветовой гаммой от черной одежды Альваро. Она действительно привыкла ко многим элементам нового гардероба, задумалась о том, что не носила ничего подобного в России. А затем, с грустью осознала, что не сможет забрать это с собой, ведь воспоминания во всём. Его касания на каждом клочке ткани, аромат корицы, казалось, прочно въелся в материю, но за пределами этого дома выветрится за несколько часов.

– Мне он не нужен.

На лице Альваро вовсе не было удивления, немного злости и убедительный строгий взгляд.

– Не смотри на меня так. Всё останется здесь.

– Не упрямься. Это твои вещи и ты заберёшь их с собой.

– Зачем? Чтобы каждый день, глядя на них рыдать в подушку?

– Значит, хочешь оставить всё мне, чтобы глядя на них, рыдал я?

Лидия какое-то время рассматривала его лицо, с тенью не то боли, не то отвращения.

– Можешь выкинуть или раздать малоимущим. – Она опустила голову, разглядывая свои руки, на которых ковыряла заусенцы, не справляясь со стрессом. Девушка не могла понять, почему чувствует себя виноватой.

Альваро с громким вздохом вышел из гардеробной, плюхнулся на край постели, облокотился на широко расставленные колени и опустил взгляд на черный пол.

Девушка не решилась подойти к нему, и вышла из комнаты, шлёпая босыми ледяными ногами по довольно тёплому полу.

***

В доме было непривычно живо. Отовсюду раздавались звуки и приглушённые голоса, озорные крики и топот Саши и Каты, которые играли в догонялки по всему первому этажу. Лидия старалась скрыть свое раздражение, боролась с желанием заставить всех замолчать. Ей до боли казалось неправильным, что в доме смеются, когда всем нужно носить траур.

Она сама не заметила, как спустилась к комнате охраны и постучала в дверь. Хуго отозвался изнутри, и она вошла, опустившись на пол возле стола.

– Я устала, Хуго. Хочу уснуть и проснуться в следующем году, и не важно, что будет происходить все это время.

Парень молчал, что было совсем печально, ведь если у него не нашлось слов поддержки, значит всё действительно плохо. На нём, вместо привычной белой рубашки, была чёрная. Лидия отметила, как она ему шла, подчёркивая выразительные черты лица и оттеняя русые волосы, жаль, что повод её надеть омрачил и его серо-голубые глаза.

– У него есть семья?

– Две сестры, бывшая жена и дочь, которых он содержит. – Парень ровнее сел на стуле и поправился. – Содержал, то есть.

Лидия закрыла лицо руками, стараясь спрятаться от реальности

***

– Всё хорошо? Ты сегодня, какая-то злая. – Сказал Лёша, когда Лидия присоединилась ко всем за завтраком.

– Хорошо. – Она сложила руки на стол, будто ей предстоит отчитываться. – Я решила с вами вернуться домой на недельку, чтобы увидеться с девчонками, а Альваро сначала не одобрил, поэтому немного повздорили.

– И даже нам ничего не говоришь! – Недовольно воскликнула мама. – Значит, летим вместе?

– Да. Сейчас пойду собирать вещи. – Выпалила девушка и тут же прикусила губу, поняв, что, вероятно, полетит без вещей.

– У тебя есть что-то теплое? Дома сейчас холоднее, градусов так на двадцать пять.

– Есть пальто и сапоги.

***

День. Он мог бы ничем не отличаться от вчера или от прочих, но он отличался. Та же погода, что и всю неделю – теплая испанская осень, горячее солнце, яркое небо. Те же люди, ведь мало что могло изменить их за ночь. Тот же дом, всё ещё непривычно наполненный звуками, отскакивающими от серых стен. И течение времени: часы, минуты, секунды. Только восприятие зажатое тисками реальности всё это видит по-другому. Всё ощущается не так. А точнее, есть четкое и осознанное представление о том, как всё должно быть. Но всё не так. Жаркий день не греет, а обжигает лёгкие с каждым вздохом. Часы и секунды перемешались в коробке, идут не по порядку, убегают, разлетаются. Час проходит за три, секунда тянется как минута. Все часы в доме не понимают этого и упорно отсчитывают время по своим устоям.

Лидия чувствовала, что вот-вот взорвется, раскрасив чёрные стены палитрой своих эмоций. Злость оставит лиловые ядовитые пятна, гнев перечеркнет их холодными голубыми молниями. Отчаяние посыплет желтыми брызгами. Отвращение к себе припорошит зеленоватой желчью.

Если кто-то смешает эти цвета, яростно проведя по стене ладонью, он увидит цвет, передающий её состояние в этот день. Увидит, и прочувствует на себе. Ни одному человеку она этого не желала, потому, стараясь не взорваться, напоминала себе, что сильная.

Только взглянув на зашедшего в спальню Альваро, она представила, каким по цвету был бы его взрыв. Этот глубокий черный перекрыл бы даже белое одним тонким слоем.

– Всё готово. – Сказал мужчина, замерев у двери.

***

Никто в доме, кроме Альваро не знал, что она улетает насовсем. Может, только Мария заподозрила что-то после крепкого продолжительного объятия. Лидия обняла и Каталину, погладив по пухлым щекам, которые округлились за это время ещё больше. Девочка заметно набрала веса и её голова, наконец, сочеталась с телом. Ката расстроилась, узнав, что Саша летит домой, неожиданно для всех даже заплакала. Но спустя минуту решила, что лучше провести оставшееся время с играми, а не со слезами. Лидия в очередной раз отметила, как малышка напоминает ей саму себя.

Как только вышла во двор, она обняла Лукаса, не обращая внимания на его смущение, и на недовольство Альваро. Отведя в сторону Хуго, чтобы никто не слышал её слов, она сказала:

– Передашь Тавии, что я буду скучать? – Она обняла парня, сжав руки в крепкий замок на его спине, и подняла взгляд вверх, чтобы не дать слезам прокатиться вниз, но это не сработало. Первая, безобидная слезинка указала путь остальным, и они кинулись из глаз по проложенному пути. – Чиро и Мано передай спасибо за всё.

Хуго растерянно моргнул, нахмурил брови, заглянул в красные глаза девушки и обо всём догадался.

***

Гул самолёта, готовящегося к отправке, заглушал мысли и чувства. Они прижались губами друг к другу, на пару секунд, затем отстранились, но соприкоснулись лбами. Лидия не сдержала улыбку, и Альваро, улыбнулся в ответ. Её губы дрожали, и он не мог не заметить. Мужчина отстранился и посмотрел в водоворот из серых и зеленоватых крапинок в небесных глазах.

– Я могу хоть позвонить тебе? – спросила она, наблюдая, как багаж прячут в самолёте.

Он молчал.

– Я помню твой номер наизусть. Я знаю, где тебя искать. Если начну сходить с ума, то я доберусь до тебя и ни ты, и никакие запреты меня не остановят.

– Тебя должна будешь остановить ты сама и твой разум. – Он провёл пальцами, заправляя непослушную русую прядку за ухо. – Что бы я ни делал, не смогу тебя забыть. Но хоть попытаюсь спасти тебя от себя.

***

Как только самолёт начал движение к полосе, Альваро развернулся и неловкими шагами направился к зданию аэропорта. Вся охрана, как и он сам, знали, что это запрещено правилами аэропорта и за нарушение грозит приличный штраф, но никто не собирался его останавливать. Взгляд мужчины помутнел, словно покрывшись коркой льда, ноги шли сами, не получая никакого маршрута из головы.

Когда воздух, бьющийся о металлический каркас самолёта, оглушал её, девушка сходила с ума от кричащих в голове мыслей. После взлета несколько минут самолёт варьировал над побережьем, беря верный курс, наклоняясь то в сторону квадратных красных крыш, то в сторону бирюзовых вод бесконечного моря, с одиноким белым парусником на поверхности.

Чуть дальше от побережья замелькали почти прозрачные облака, подсвеченные, казалось, совсем близким солнцем. Лидия смотрела в круглое, слегка запотевшее окно, и ругала сама себя, за то, что не может насладиться красотой из-за уничижительных мыслей.

В фильмах и книгах полет в таком состоянии всегда проходит незаметно, из-за того, что герой погружен в свои болезненные переживания, которые не измеряются общепринятыми часами и минутами. Какой же это бред, подумала девушка. 6 часов стали вечностью, тянулись как свежевытканная паучья паутина, изнуряли тело и душу. Широкое кожаное кресло казалось скрипящим деревянным табуретом с занозами. Они вонзались в задницу и плавали по телу вместе с кровью, застревали в венах, принося саднящее чувство, и в конце пути врезались в сердце, которое чувствовало всю боль, но по непонятным причинам умирать отказывалось.