Рай рядом

Воробьёв встрепенулся, глянул на Алину очень по-доброму так:

– А, вот у кого действительно торжество, юбилей в этом году у Достоевского!

И позвал Алину на медленный танец. И стало, надо признаться, совсем прекрасно на полутёмной веранде кафешника, пронизанной ветром соленым и сладкой музычкой… Хотя Воробьёв не говорил ни слова, никаких сю-сю… только очень бережно обнимал! Ручищи у него большие, ну прямо рабоче-крестьянские, даром что без мозолей. И нежные…

Ещё танцевали, ещё пили и ели. Темпераментно, кружком, с «медалистом» посерёдке, плясали-прыгали, даже песни попели! О чем-то поговорили в своем уголке возле розового олеандра – с Воробьёвым всегда интересно! Так бы и сидела, развесив уши… И когда он смеется, у него такие смешные, родные какие-то морщинки разбегаются по лицу. Делают его похожим не на папу, нет, а на папиного племянника Юрика… так, капельку. Она давно заметила, еще когда в непривычно узком из-за пандемии кругу отмечали Новый год в офисе.

Алину приглашали танцевать, она раз пошла, но какая-то грудастая, в бордовом шикарном костюме, плюхнулась на её место, стала, жестикулируя, что-то впаривать Воробьёву. Ах ты, синьора Помидора! Больше Алина ни с кем не танцевала. И в конце концов задала «моему любимому автору, правда-правда!» важный вопросик:

– А скажите, пишется у вас роман, Олег? (Уже не Олег Сергеевич…) Давно, кстати, не спрашивала.

– И правильно делала, потому что… Да, пишется, но мне что-то не нравится. Считай, не пишется!

– А я вам дам беспроигрышный рецепт, недавно узнала. Надо ложиться спать головой строго на север, обязательно проверять по компасу… Что вы улыбаетесь, так Чарльз Диккенс укладывался в койку, повышал творческий потенциал, серьёзно!

Ой, как-то не так выразилась… Но никакой, никакой скользкой реплики от Воробьёва, которой очень легко было бы продолжить её шуточку! Дескать, в койке и по-другому можно… и так далее. Какой же он необыкновенный – молчит, задумался! И вдруг предложил ей виртуально махнуть из их знаменитого курорта на знаменитый курорт-побратим. Есть такой в Германии – Баден-Баден. Да еще в момент, когда там смертельно разругались Достоевский и Тургенев.

– Но уже пора… расходятся как будто человечки, да? Я по дороге расскажу… провожу… Не против?

Наконец-то сказал то, что надо.

7

Не похоже, чтобы Алина часто возвращалась домой с мужчиной, с мужской курткой на плечах! Так поздно, так медленно-медленно… Узнавал: вроде нет у неё никого! Моментами кажется: совсем девчонка рядом… Такая милая мордочка под кудрявой чёлкой! Защитить, зацеловать… Алинка-малинка!

Они идут, иногда ненадолго сцепляясь руками, по блещущему огнями бульвару, где ещё хватает гуляющих. Воробьёв все посматривает на Алину, улыбается. В мэрии, заскорузлой этой конторе с чудовищно раздутыми кадрами, с бездельниками этими, летом в первый раз разглядел по-настоящему. Барышня-то – боец! И говорить умеет здорово, по делу… И хотя выглядит такой тоненькой красоткой-студенткой, оказалось, не за горами сороковник! Он-то всё думал, максимум тридцать! А ещё раньше, зимой, оказалось – Юрия Ивановича дочка. Ну, а то, что пишет хорошо, город знает, любит, редактор серьёзный, он всегда ценил.

– Так о том, как поссорились Иван Сергеевич с Федором Михайловичем… Слушаешь?

Хотелось, очень хотелось Воробьёву впечатлить Алину одной историей. И надо бы, наверно, этот материал включить в роман, таким отголоском былых страстей, трагическим эхом из девятнадцатого, любимого им века. Не такого, в сущности, далекого! Вон, недавно реставраторы нашли конфету в рукаве бального наряда сестры последнего Романова. Тоже вальсировала, улыбалась, сладостями угощалась… и что из того, что была великой княжной? Молодая была, главное! А молодость недолгая штука… И очень хорошо, что она уйдёт, конечно, и у Алинки-малинки…

– Ой, да я Алинка-малинка в возрасте, а потому миролюбивая! Ссоры-разборки классиков… Да ну их!

– В возрасте… насмешила! В зеркало глянь! Нет, а ты вот представь: вдруг вместо того, чтобы цапаться, выяснять, кто больше любит Россию, они говорят о любви – к женщине, девушке! И рассматривают фотокарточку отнюдь не инфернальной какой Настасьи Филипповны, это уже потом вскоре Достоевский сочинил! Нет, разглядывают фото одной необыкновенной девушки, как… ты! Которой, как уверял Тургенев, надобно поклоняться, стихи писать и писать! Он её фотокарточки не только показывал – рассылал чуть ли не пачками: Фету, Боткину, ещё многим. А сам – пятидесятилетний красавец-богатырь, богач, европейская знаменитость! Знаешь, ещё в советской прессе читал… которая, конечно, была «с красным знаменем цвета одного», но отнюдь не жёлтая! Так вот, говорилось в той статье, что у девушки этой после замужества народилась дочь-великанша, и личиком вылитый Иван Сергеевич! Да… А теперь вопрос тебе, Алиночка: почему она за другого всё-таки вышла? Писал же ей Тургенев, что ни одно существо на свете не любит больше неё? Сохранились все его письма, записочки, сберегла она их! Можно почитать в Полном собрании сочинений, между прочим…

Ах, какая история, какие слова… точно лепестки дурманящего розового олеандра, рассыпанные красивыми взмахами! И, конечно, любой женщине, включая разумную разведённую Алину Григорову, приятно, когда её именуют «необыкновенной девушкой».

Она невольно останавливается, вглядываясь в оживлённое и совсем не старое лицо Воробьёва. Да, вот мужчины «в возрасте» прекрасно устраиваются с молоденькими, тем более такие неординарные! Заговорят, заморочят голову… Так Достоевский после всех любовных страданий заполучил юную Анну Григорьевну, идеальную жену! Конечно, было бы здорово, если б они с Тургеневым помирились, дружили бы семьями…

– О, как вы это всё здорово придумали, продумали! Да, жалко, что так и не женился Тургенев… Видно, не судьба была!

– Судьба, не судьба… Сального Фердыщенко помнишь, а следователь Порфирий Петрович тебя не заинтересовал? Ну, какие ещё были бы у него версии?

– Так девушку же не топориком тюкнули, просто за другого вышла! Версии… Может, просто предпочла «молодого и рьяного»? А ещё эта певица, примадонна знаменитая, Полина Виардо… Всю жизнь при живом, как говорится, муже командовала Тургеневым, дескать, она его единственная, вечная, великая любовь! Но что за девушка такая таинственная? Да говорите уже, мистификатор!

– А вот не скажу! И без топорика убить можно, жизнь сломать…

Воробьёв и Алина – странная какая сценка! – почти кричат друг на друга. У него сердитые глаза… Чего кипятится? За руку крепко схватил! Не понравилось про «молодых и рьяных»? А сам-то со своей певичкой… Алина заговорила тихо и размеренно, вежливым, веским голосом музейного гида, на чью сокровищницу знаний покусился профан:

– Олег Сергеевич, признайтесь, вы поведали совершенно фантастическую историю! Все пассии Тургенева известны, никакой следователь, никакой исследователь не требуется. Крепостные девушки, актриса Савина, еще там кто-то – ну и жадная, гулевая, выражаясь по-народному, Виардо, его идол… Певицы, надо думать, очень популярны у мужского пола!

Точно липкая паутинка упала на лицо Воробьёва, смяла, сморщила… Он трёт лоб, глаза рукавом, мотает головой, не отпуская другой рукой Алину:

– Ну уж… А Виардо, конечно, как все театральные, показушные натуры… Любят они заниматься мифотворчеством! Да, насмерть стояла на страже фальшивой легенды. Очень унизительной для Тургенева, вообще для мужчины, я считаю. Актёрка!

Цыганское некрасивое лицо прославленной «актёрки» памятливо всплывает перед глазами Алины… иссыхает, блекнет желтушной старинной фотокарточкой. Она уже с меньшим пылом выдергивает руку из хищных воробьёвских пальцев. Ну пусть уж держит, ладно. Воробьёв заглядывает ей в глаза… Обнимает за плечи и ускоряет шаг. Да, такой вот зрелый Кавказский дуб над гибкой молодой глицинией! Она вон, тоже вскоре обвила его талию… Молча сворачивают на ярко освещенную, но почти уже пустынную улицу:

– Вот здесь я живу… О, а у меня в кухне свет! Странно, дочка ведь… Значит, сам Бог велел позвать тебя на чашку чая!

8

Зайдя в сумрачный подъезд, они… ну, конечно, целуются, не могут остановиться! Так жарко кинулись друг другу, что уронили воробьёвскую ветровку и не заметили. Потоптались по ней… Наконец Алина, с трудом отстранившись, шепчет с запинками, приходя в себя:

– Что-то мы очень резво… Пойдем! Точно надо чай с лимоном выпить… А знаешь… та необыкновенная девушка, кто она всё-таки?

Взмывший фейерверком градус общения – сбить, сбить… Сбившееся дыхание – вернуть в нормальный режим! Алина, взяв Воробьёва под руку, поднимается по лестнице. Спокойно, спокойно! И что это Полинка на кухне шарашится, вернулась от деда с бабкой… вот пусть и познакомится с маминым другом!

– Необыкновенная девушка – ты.

– Нет, правда!

– Одна из дочерей Виардо. Талантливая художница, скульптор, и Тургенев на её портретах как архангел… да сам господь Бог! Видно, любила его… Но что ей пела, что плела ее мамаша, инфернальная эта баба, вот вопрос. Поди, костьми легла, тихонечко, иезуитски прикончила их счастье. Один Достоевский, великий знаток этих инфернальниц, мог бы что-то подсказать, Тургеневу, помочь ему…

Рассказывать старинную love story, с этой ее подспудной, неизбежной, намеренной темой (разница в возрасте) оказалось легче вот так, на широких ступенях солидного старого дома. Вроде мимоходом…

– А уж девушке вообще не надо было никого слушать!

– Эх, Баден-Баден! Да что за название такое? Вот писатели и бодались… Им бы мирно встретиться в Миргороде! – улыбается Алина.

Так её поссорившиеся классики волнуют? Не стоило, что ли, вылезать со своими литературными догадками?! И догадаться бы, кто там у неё дома! Может, пора ему и откланяться? Воробьёв замедляет шаги… в двух шагах от алининой двери, как выясняется. Пришли!

Пришли-то пришли и даже чуть обнялись в передней… Но на кухне вместе с дочкой сидел, пригорюнившись, подперев рукой патлатую голову, этот её бывший муж, о выставке которого Воробьёв даже писал когда-то…

Вскинулись оба, видно не слышали их прихода, девочка вскрикнула:

– Завтра ж выходной, я и позвала папу, он мой портрет хочет написать!

Увидев Воробьёва за спиной матери, изумлённо подняла бровки. Взглянула на отца и отвернулась, уставилась в прикрытое окно. Алина, пожав плечами, заговорила очень весело:

– Ну и ладно, вы, смотрю, уже поели, теперь все вместе чай попьём! Джентльмены знакомы, по-моему… А вот когда их проводим, пойдёшь спать, уж будь добра! Без десяти двенадцать!

– Да нет, джентльменам тоже пора. Действительно, поздно! – сказал Дмитрий… да, Дмитрий Григоров, Алина так ведь и носит его фамилию! Встал, мельком глянув блестящими глазами на Воробьёва. Считается, неплохой художник, трудяга, семейный парень с сыновьями-близнецами. Девочка его обожает, конечно, вон как схватила за руки! Алина же, мученически вздохнув, отошла к окну, повернулась спиной, смотрит, смотрит… Что ещё они там с дочкой узрели, кроме отражения кухни? А, ну да, просторной кухни с расписными всякими деревяшками, с большими квадратными натюрмортами на стенах… с их, надо полагать, автором загостившимся! Жил он здесь… и не прочь еще пожить, как видно!

– Да, наверно, чай в другой раз! – Воробьев так же прохладно лаконичен.

– Ну, что ж… – Алина медленно полностью закрывает окно – плотно, как следует, долго возится, устанавливает шпингалет… И в кухне от их раскаленного молчаливого квартета становится совсем уж жарко, совсем невмоготу!

Наконец все гуськом выходят в прихожую, коротенькие фразы прощания… В голове у Воробьева – избыток горячих решительных идей. Вот так взять и уйти?! Позвонить потом и вернуться… Да не звонить, просто вернуться! А с дочерью как? Вот это проблема… Как-нибудь уболтать её, большая ведь девица! А как отделаться от Дмитрия? Он же вон, куртку ему тянет с вешалки, подаёт: только вали скорее, мол!