Проект «ХРОНО». За гранью реальности

Лопатина после ста грамм пробило на еду, сказались два последних дня. Кудашев тоже с аппетитом жевал. Через несколько минут Василий вновь разлил, самогон. Этот, настоянный на прополисе, был хорош, не зря он душу вкладывал в аппаратуру и сам процесс. Опять выпили. Через небольшое время повторили. Кудашев почувствовал, что пьянеет и налег на картошку с салом.

– А знаешь, немец, я ведь тебя тогда в овраге чуть не пристрелил. А вот теперь сидим, пьем как ни в чем не бывало, – язык у Василия начинал заплетаться, он откинулся на стуле и, пристально глядя в глаза обершарфюрера, продолжил:

– Сына ты мне напомнил.

– Давайте, Василий Андреевич, сразу договоримся, не называйте меня больше немцем и фашистом, – ответил ему Кудашев тоже немного заплетающимся языком, – я русский дворянин, хотя и служу в частях СС Германского Рейха

– Етить твою мать! Дворянин он, понимаешь! Ничего, что я, сидя с вашим благородием, разговариваю? Ась?! Ты поди барон или граф какой. Куда мне, мужику лапотному, супротив тебя. Дворянин он!

Лопатин, багровея лицом, сжал кулаки, облокотился обеими руками на стол и подался вперед.

Юрий спокойно посмотрел на взбешенного Андреича, не торопясь, потянулся за самогоном и разлил содержимое бутылки по двум стаканам до последней капли.

– Вообще-то, я князь, – вставил он, глянув почему-то на пустой стул.

– Ебааать! Княяяязь! – Лопатин аж подпрыгнул на стуле, – может, у их сиятельства и именьице с крепостными имеется? И почему это, князюшка, у тебя порточки и мундирчик-то немецкие?

– Полноте, что вы так, господин Лопатин, разнервничались? Это большевиков благодарить можете за то, что миллионы русских людей погибли и полтора миллиона, в том числе мой батюшка, оказались на чужбине. А что касается мундира, то и многие немцы верно и честно служили России. Так почему русскому не служить Германии? – ответил Кудашев, пожимая плечами. Добавил уже чуть заплетающимся языком:

– Вы знаете, ваш самогон, великолепный. Поверьте, мне есть с чем сравнить. Он не уступает шотландскому «Glen Clyde» и ирландскому «Old Bushmills, в моем мире вы могли бы с этим напитком стать весьма состоятельным человеком.

Сбитый с толку лестной оценкой своего самогона, Лопатин осекся. Потом взял стакан, всмотрелся в его содержимое, будто первый раз видел, чуть помедлил, протянул руку со стаканом через стол. Они с Кудашевым чокнулись и опять выпили. Василий, – как всегда в один большой глоток, а его гость, – не торопясь, смакуя.

– Ну ты шельма, князь! Как ловко разговор-то перевел, – Василий взял с тарелки яйцо, оббил о край стола, медленно стал чистить, – Так ты и взаправду – князь, не брешешь? Видел я твои карточки в документах, пожалуй, верю. Из старорежимных ты.

Лопатин почувствовал, что захмелел. По старой привычке потянулся было в шкаф, за еще одной бутылью, но – передумал. Слишком свежо в памяти было сказанное ему в Чернево Гороховым и дедом Архипом.

Кудашев, в голове которого изрядно шумело, все смотрел через стол, на стоящий справа от Лопатина стул, на не видимого хозяину дома, призрака его сына, который то проявлялся, то вновь клубился туманом. Спиртное мешало его новым способностям видеть невидимое. Надо учесть на будущее.

– А про сына твоего, Николая, я знаю. Геройского сына ты вырастил, Василий Андреевич. Он был настоящим человеком, с большой буквы человеком! Всю недолгую жизнь, до самой смерти. Знаю, что говорю! Не каждый сможет, как он, не задумываясь, пойти на смерть, страшную смерть. Вытащил голыми руками из крепления раскаленный блок в идущем в разнос ядерном реакторе. Спас всех товарищей, свой корабль и кто знает, что еще. С радиацией, Василий Андреевич, шутки плохи. – Юрий потупился, продолжая бросать взгляды мимо Лопатина.

Андреич ошарашено сидел, приоткрыв рот, не сводя глаз с собеседника, не зная, что и думать.

– Откуда, черт тебя дери, ты все это знаешь? Ну по фото на стене, я понимаю, можно было понять, что это Колька мой, ну в секретере документы на орден… но откуда остальное-то? – сдавленно, прочти прошептал Лопатин.

Кудашев, не отрываясь, пристально смотрел в сторону. Василий с недоумевающим выражением лица повернулся по направлению его взгляда, посмотрев на пустой стул, пожал плечами. А обершарфюрер, все так же, смотря в никуда, покачав головой, произнес:

– Нет, мой друг, нет, я просто не смогу. Завтра! – и, повернув голову к хозяину, устало произнес, – Давайте ляжем спать пораньше, Василий Андреевич, ваш великолепный напиток меня сразил, и поверьте у нас с вами завтра очень сложный день.

Глава 11. Отец

Спать легли действительно засветло. Лопатин на своей постели в зале, а Кудашев, спросив разрешения, – в комнате дочери. Оба в первый раз за три дня нормально поевшие, да и выпившие, уснули быстро. Проспали эту ночь более-менее спокойно.

Василий встал рано, не завтракал, только хлебнул воды и прихватил краюху хлеба. Высоко в синем небе слабый ветерок гнал редкие белые облачка. Погода стояла солнечная и теплая, хотя приятное тепло грозилось обернуться после полудня обычной уже жарой. Но не оставляла надежда, что наконец, после грозы и ливня, напитавшего землю, погода войдет в обычное русло. За эти дни на пасеке, да и по хозяйству дел скопилось много. Пчелы вовсю роились, начался медосбор, зацвел в округе и на опушке леса кипрей и иван-чай. Который раз корил себя Лопатин за распиздяйство и потраченное в пустую, по пьянке, время.

Кудашев встал немногим позднее, здоровье шло на поправку. Боль в груди осталась, но по-прежнему пряталась в глубине. Временами вовсе не давала о себе знать, а временами – вырывалась стоном через стиснутые зубы. Слабость еще осталась, но Кудашев с ней боролся. Полчаса медитации, потом легкая разминка во дворе. Вчера еще заприметил Юрий во дворе у овина турник, видимо, еще Лопатиным младшим в молодые годы сделанный. Подошел, подтянулся пару раз. В глазах потемнело и скрутило все естество болью. Понял, еще рано. Прошел к пасеке, посмотрел, как Лопатин, снимает с дерева на опушке леса длинным шестом с закрепленной рамкой и темной сушью привитый рой. Видно было, что в деле этом Андреич мастак, а смотреть, как работает профессионал, всегда приятно. Осторожно перенеся шест с роем к улью, Василий, медленно опустил рамку внутрь. Обернулся, увидел стоящего у плетня обершарфюрера. Медленно подошел, разглядев на боку и груди огромный синяк, покачал головой и хмуро поздоровался.

– Здорово у вас, Василий Андреевич получается. Помощь не нужна случаем? – спросил Кудашев.

– А чем ты мне поможешь-то, мил человек, тут привычка и сноровка нужна. К тому же сейчас, пока рои из ульев выходят, пчелам рядом чужой человек не нужен. Они хоть и не должны сейчас жалить, с медом летают, но смотри.

– Оно так, конечно, ваша правда.

– Шел бы ты, князь, чайку скипятил, я через пол часика приду, позавтракаем.

Кудашев вернулся в дом, налил воды в большой чайник и поставил на примус. Сходил в комнату и вновь взял «Хождение по мукам», уселся было у раскрытого окна – читать. Но не удалось. Опять повеяло холодом, заклубился туманом и появился Лопатин младший. Заметный перепад температуры, как знал Юрий, следствие взаимодействия двух видов материи. То было самым явным признаком нахождения рядом неупокоенного.

– Я смотрю, понравилась тебе книга эта, – просто и буднично сказал призрак, – я признаться, так и не осилил ее в свое время, это Маша у нас читатель-то главный. Любила тоже ее, а я все больше с техникой возился.

– Да, знаешь, понравилась, этот первый том, о той России, которую я не застал, но которую так любит мой отец, он много рассказывал мне. Хотя он сам, только в детстве все это видел. Потом война. Мировая, Гражданская, эмиграция. Автор не известный у нас, но пишет толково.

– Да, об отце, – встрепенулся Николай, – ну что, сможешь?

Еще вчера, дух младшего Лопатина, попросил показать его отцу, полагая, что раз может его видеть Кудашев, сможет, с его помощью и Лопатин старший.

Но Юрий, опасался, что для разменявшего шестой десяток мужчины, который и так за последние пару дней узнал столько, что некоторым маститым профессорам и за всю жизнь не узнать, это может быть слишком сильным ударом.

– Теоретически, Коля, зная теорию и практику медиумов, это возможно, но ты представляешь, каким это будет ударом для отца, – Кудашев отложил на стол книгу и потер задумчиво лоб. – А если сердце у него прихватит? Три года прошло с твоей гибели, человек в душе уже отчасти смирился с потерей, и вдруг он узнает, что ты все это время находился рядом.

– Я батю знаю, – не унимался неупокоенный, – выдюжит, ему наоборот легче будет, да и мне тоже, к тому же насчет тебя с ним потолкую.

– Ну я думаю, не сдаст он меня в НКВД, хотя… – все еще сомневался Юрий.

– Да нет уже у нас давно никакого НКВД, они теперь называется – Комитет Государственной Безопасности, сокращенно КГБ. – пояснил Николай.

– Да хрен редьки не слаще, – сказал Кудашев невесело. Он отлично понимал, что ему, застрявшему тут без документов, денег и вообще каких-либо дальнейших перспектив и планов, с советскими спецслужбами знакомиться было незачем. А как раз местному жителю, не сдавшему чужака кому следует, этот поступок мог сильно, если не смертельно осложнить жизнь.

– Возможно, ты, Николай, прав. Но я сразу предупредить должен, я теоретически представляю, как все должно быть. Но в реальности такими делами никогда не занимался. Свои способности новые, я толком не знаю еще, но – готов попробовать. Отец с минуты на минуту вернуться должен. Позавтракаем и попробую.

Поздний завтрак, во время которого доели вчерашние вареные яйца и картошку, прошел в тягостной атмосфере. Кудашев не знал, как подойти к тому, о чем просил Николай, а Лопатин не знал, как быть дальше со всем происшедшим. Но все разрешилось на удивление просто.

– Ты вчера про сына моего говорил, – не поднимая глаз, смотря себе в тарелку начал Андреич, – отколь ты знаешь все это? Я тебе не мог рассказать, а откуда тебе было узнать, ума не приложу.

Ну по крайней мере я не «немец» и не «фашист», уже хорошо, подумалось Юрию, и он как в омут с головой, выдал:

– От него самого и узнал! – и не отрываясь, пристально посмотрел в глаза хозяину дома.

Лопатин поднял голову, глаза его стал заволакивать гнев:

– Ты над чем шутить вздумал? Над бедой моей и горем? Да кто ты такой, мать твою.

– Погоди, Василий Андреевич, выслушай меня. – перебил его Кудашев. И было что-то такое в голосе его, что Василий сразу вспомнил деда Архипа с его «случиться должно, что-то страшное, великое и очень серьезное». И, глянув в глаза сидящего перед ним парня, увидел в них что-то, от чего присмирел и замолчал.

– Каждому, кто рожден, на роду написано умереть, – продолжил медленно, мучительно подбирая слова обершарфюрер, – умирали и уходили в иной мир наши предки, умрем мы с тобой, и потомки тоже рано или поздно умрут. Но смерть, Василий Андреевич, это еще не конец. Далеко не конец. Жизнь у всех разная, и воздаяние за эту жизнь тоже разное.

Юрий потер ладонью лоб, собираясь с мыслями, он и не предполагал, что объяснить кратко суть мироздания, будет так сложно.

– А ведь и смерть бывает разная. И жалкий раб умирает, и герой тоже умирает. Вся суть в том, как они умирают. Мы арии, да. Да, не удивляйся, мы русские и немцы имеем одни корни. В своей вере, той, исконной, еще до иудейского Христа, чтили геройскую смерть. Если воин умирал в доблестном бою, не выпуская оружия из рук, и если валькирии признавали его достойным, то он становился Эйнхерием, и пройдя через Биврест – радужный мост, под которым несет воды бурный поток Тунд, вступал в Вальхаллу. Это небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов. Бог Один всегда сам встречал героев, будучи одетым в золотой шлем и вооруженным магическим копьем, всегда попадавшим в цель. У нас, руссов, место это называлось Ирий. Путь в него ведет через реку Смородину по Калинову мосту, пройти по которому помогает мужественным и честным людям, друг – черная собака.