Проект «ХРОНО». За гранью реальности

– Нет, русский… и отец русский, и деды, прадеды.

У Лопатина заметно отлегло от сердца, но пилот продолжал прерывистым шепотом

– Русский, Юрий Николаевич Кудашев, обершарфюрер СС, особое управление, «Зондербюро 13».

Андреич почувствовал, что начала болеть голова, да так сильно, что аж затошнило.

Кудашев будто почувствовал состояние мужика и, открыв глаза, недоумевающе посмотрел на него.

– Что это вас так перекорежило?

– Ты стало быть фашист?! А еще русский! Предатель значит! Этот… как его… власовец, да?

Лопатина, наконец, прорвало, он вскочил на ноги и стал кричать, размахивая руками.

– Да я мальцом, еще против вас фашистов воевал! Вы ж, нелюди, столько народу погубили, отца моего, дядьев, деревню соседнюю вовсе спалили! Мы двадцать миллионов положили, прежде чем Гитлера вашего в гроб загнали.

Юрий молча смотрел на разошедшегося пасечника снизу-вверх, не пытаясь перебивать.

Лопатин выдохся от крика и вдруг замолчал пораженный донельзя.

– А что я ору-то – подумал он, – война-то более тридцати лет как кончилась. А парню этому от силы лет двадцать пять, как Кольке моему, какой он к хуям фашист? Русский, это точно, а я-то с ума схожу не иначе, допился, блять… Погоди, а форма, а самолет этот странный с крестами… Точно крыша съехала.

– Ну вы закончили истерику? – хрипло прошептал пилот.

– Скажи-ка мне, Василий Андреевич, – молодой человек словно специально переходи с официального обращения на фамильярное, когда считал нужным – не удивляйся только… Василий Андреевич, а какой сегодня день, год и где я нахожусь?

Лопатин не особо и удивился, не мудрено, парня приложило при аварии не слабо, раз из головы все вылетело, ишь вот чем дальше, тем хуже ему. Бледнеет на глазах, нутро поди все отбил. Он присел опять, рядом с пилотом.

– Отчего, скажу. Ноне 27 июля 1979 году, пятница. Смоленская область, село Чернево отсель будет километрах в пятнадцати. И добавил.

– Ты мне вот лучше скажи, что за глупость несешь, ты ж не можешь быть фашистом. Тут и родился-то после войны, что ты эту форму поганую на себя напялил? И что это за таз, на котором вы летаете, и откуда? И как это, никому сообщать не надо? У вас тут авиакатастрофа, и товарищ твой убился… А, может, кино какое снимаете? Хотя какое к лешему кино! Я ж сам видел, как вы летели… слишком взаправдашнее кино, получается!

Парень слабо махнул рукой, прерывая Лопатинский монолог.

– Ты действительно хочешь все это знать? Надо тебе это все? – а потом добавил, явно сам себе, а не Василию, – видимо, тут ничего уже не изменишь и надо рассказать… Вот и надо было тебе Василий Андреевич, тут оказаться…

– Да уж ты, мил человек, скажи, что тут стряслось.

– Сразу скажу, что от этого знания жизнь твоя станет только сложнее. И чем это для тебя обернется в будущем, самом близком будущем. Можешь мне и вовсе не верить, но в моем положении врать смысла нет… ты уже слишком много видел, да и я, не в том положении, чтобы врать.

– Вот и ладно, вот и говори.

– Я действительно никакой не фашист, – начал он, и Лопатин радостно закивал головой, – я национал-социалист, но в данном случае, месте и времени, роли это никакой не играет…

– Ты меня за дурачка-то не держи, молод еще издеваться! – Андреич вновь стал заводиться.

– Ты можешь не перебивать?! – снова начал тыкать ему Кудашев. – Тебе приспичило узнать, что и как, вот и слушай молча, а потом все и спросишь, что хотел! У меня сил и так не осталось почти, не иначе внутреннее кровотечение, а мне еще самое важное сделать надо.

– Ну, ну, ладно, говори.

– Зовут меня Кудашев, Юрий Николаевич, родился я в Тюрингии, в Германии в 1930 году, только не в твоем мире. Я понимаю, что тебе в это трудно поверить, но придется. Ты же правду хотел, а она такая… У нас, в моем мире, сейчас 1956 год, и, как я понимаю, многое не так, как в привычной тебе реальности… У нас тоже была Вторая мировая война, как и у тебя, более того у меня в мире она еще не окончилась… Но у нас все было по-другому. Поверь, я тебе не враг, ты главное запомни. Нам делить нечего и враждовать нет никакой причины.

Лопатин сидел сгорбившись, голова гудела как пустой котел, он чувствовал себя старым, усталым и очень глупым.

– Я не знаю, что не так по сравнению с моим миров, в вашем, но чувствую, что разница есть и немалая, – продолжал пилот. – Но, пойми одно, чего бы не было в твоей жизни, от моего мира это никак не зависит, и винить меня в чем либо, кроме сломанных в этом лесу нашим хронолетом, деревьев, нельзя, уж тем более в произошедшем у вас более тридцати лет назад.

Парень замолчал, переводя дух, Василий тоже молчал, переваривая услышанное.

– Я понимаю, что вопросов у тебя теперь еще больше, чем было, но все объяснения, уж извини, будут потом. А сейчас, помоги мне встать, мне надо вернуться к кораблю.

Лопатин, не вполне осознавая, что он делает, помог пилоту подняться и вылезти из оврага, хотел было идти с ним, но Кудашев велел оставаться в овраге.

– Я вернусь скоро, но, если не вернусь… – пилот криво усмехнулся, – ты, если беды не желаете, сидите тут в овраге, чем дольше, тем лучше. Да, хоть до вечера, а лучше не просто сидите, а лягте лицом вниз, глаза закройте, и голову прикройте. Как можно будет, выберитесь и бегите домой.

– А как я узнаю, что можно? – недоумевал Андреич.

– Ты узнаете, это я вам обещаю – снова попытался улыбнуться пилот. Он снял с плеча автомат и протянул Василию, – это, вот, возьмите, мне сейчас лишнюю тяжесть таскать не стоит.

Кудашев, пошатываясь, направился в сторону упавшего диска.

Лопатин сидел, тупо пялясь на темную воду болотного ручья. Влага струилась по дну оврага у самых ног, в воздухе, стремительно просыхающем после утреннего ливня, было еще свежо. День же опять обещал быть жарким. Щебетали птицы, лес жил своей привычной жизнью. А совсем рядом остывало тело неизвестного летчика в фашистской форме, и стоял, накренившись и завязнув в болотистой ночве, большой серый и странный самолет-блюдце с ненавистными немецкими крестами. Рядом лежали какие-то коробки, сваленные в кучу, с такими же, неуместными в смоленском лесу 1979 года, символами и готическими буквами. В голове было пусто. Хотелось влить в себя, не отрываясь, полбутылки доброй лопатинской медовухи. Думать ни о чем не хотелось. Василий Лопатин отнюдь не был тупым деревенским неучем, хотя и не пошел в тяжелые послевоенные годы учиться дальше Черневской восьмилетки. Бывало, любил и книжки почитать, если время выкраивал. Почитывал, что приносила дочка из Черневской библиотеки. Читал даже про полеты на другие планеты и про машину времени Уэллса. Но услышанное только что от незнакомого молодого пилота в голове не укладывалось. Вот Маша мигом бы поняла, что про что… Он покрутил в руках автомат, который дал ему пилот, совсем забыл, что держит его в руках. В свои годы он служил три года срочную в погранцах в Карелии. В конце пятидесятых служил с СКС, а потом с новым АК-47. В те времена все служившие офицеры и сержанты были фронтовиками, да и он сам, зеленый призывник, в часть приехал уже с медалью. Партизан, етить твою мать…

Модели оружия такого он не знал. Совсем небольшой, с коротким дулом, без привычного отдельного магазина, с откидывающимся в бок металлическим прикладом. Длинный магазин торчал из пистолетной рукоятки вниз. Чуть повозившись, Василий нашел защелку и вынул из рукоятки магазин. Он был полон патронами. Вставив магазин обратно, Андреич нашел на оружии штампованные буквы «CZ» и, видимо, год выпуска – 1951 с маленькой свастикой в ромбе. «Делаааа…» – протянул он

Сверху зашуршало. Лопатин поднялся, взглянул вверх. На краю оврага сидел этот странный израненный парень в пилотном комбинезоне с орлом и свастикой, вроде и русский, назвавшийся Юрием Кудашевым, в то же время сказавший, что служит в СС и национал – социалист. Он протянул вниз лопатинский карабин со словами.

– Вот, держи! – Василий, совсем забывший про него, оружие принял, помог спуститься летчику.

– Ложись! Сейчас… – скомандовал он и, подав пример, ничком рухнул закрыв голову руками. Лопатин, не зная, чего ожидать, молча последовал его примеру, зажмурился и закрыл руками голову. Они замерли. Шли секунды, ничего не происходило. Андреич приоткрыл глаза, пилот лежал по-прежнему лицом вниз, укрыв голову. Василий хотел уже его что-то спросить, но в этот миг земля дрогнула, заходила ходуном, загрохотало так, что слух отказал и в ушах зазвенело. Сверху пахнуло жаром и на них посыпались обломки деревьев, сучья и комья земли.

Земля еще слегка дрожала, пахло гарью и чем-то кислым. Василий встал на четвереньки и, как пес, отряхнулся. Пилот уже сидел, вернее почти лежал, безвольно откинувшись на стенку оврага.

Лопатин понял, что это был за взрыв, нет больше этого странного корабля, похожего на перевернутый таз, нет тела погибшего летчика. Про это, видно, говорил Кудашев: «еще самое важное сделать надо». Пилот, глядя ему в лицо и поняв, о чем тот думает, только молча кивнул.

– Я очень плохо себя чувствую, Василий Андреевич, сами видите. Я теперь от вас, как от отца родного завишу! Не знаю, поверил ли ты мне, но… – в груди Кудашева хрипело, он путал слова и сбивался. С угла губ показалась и стекла за воротник струйка крови, – я тебе, вам, тебе… правду сказал. Не враг я тебе, а ты мне, но, чем больше обо мне людей узнают, тем хуже для всех. Я-то тогда точно не жилец, но и ты тоже свидетель во властных органах будешь не желанный. Сам решай. Голова пилота поникла, он захрипел, сполз набок и потерял сознание.

Лопатин стоял и смотрел на тело пилота. В голове еще гудело от взрыва, но скорее всего от случившегося. Он не питал иллюзий на счет того, что Кудашев сильно сгустил краски по поводу ненужного свидетеля, он много повидал за свою жизнь и уж кем, кем, а радужным оптимистом, когда речь касалась НКВД-ОГПУ-КГБ, не был.

– Эх, парень, парень, наш мир, не наш мир, но фашист ты и есть фашист, в моем мире с вами один разговор, и тут мне никакой КГБ не указ. – Василий Лопатин поднял карабин, щелкнул затвором и направил ствол на поникшую голову парня в серой кепке с тусклым, ненавистным черепом.

Глава 4. Русский из СС

Он выжил. По всему не должен был. Боги его хранили, а спасло почти сверхъестественное умение Герберта Ролле управлять хронолетом. Его, Юрия Кудашева, спасло, а сам Ролле погиб. Ремни, которыми он был пристегнут к кресту не выдержали удара, гауптштурмфюрера бросило со страшной силой на приборную панель, превратив тело в мешок с переломанными костями. Он умер у меня на руках, думал Кудашев, смотря мне в глаза и пытаясь, что-то сказать, но так и не смог… Теперь Юрий понимал, причину беспокойства гауптштурмфюрера перед полетом, он чувствовал смерть, а я чувствовал, что выживу, и поэтому сказал, что беспокоиться не о чем. Теперь я жив, хотя тоже изрядно помят, но жив, а он лежит передо мной, на бревне, запрокинув голову, глядя в серое, грозовое небо невидящими глазами.

За три года, пока они работали вместе, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, и статус (Ролле был офицером, а Юрий только обершарфюрер), они стали для друг друга, больше, чем братьями. В СС никогда не было пропасти между офицерами и солдатами, как в старой Германской армии. К друг другу часто обращались просто Kamerad, не зависимо от звания и должности. Управление столь сложной машиной, как хронолет, требовало ментального контакта, как между матрицей, так и между собой. Иными словами, каждый из них знал, о чем думает другой, знал тончайшие эмоции, порывы и страсти.

Последние мысли Ролле были о Маргарет. Они были женаты уже десять лет и Кудашев за всю свою молодую жизнь не видел более любящей и счастливой пары. Маргарет подарила мужу, Рейху и Фюреру двоих милых девчушек шести и четырех лет. Теперь, к великой радости мужа, готовилась осчастливить его долгожданным сыном. Их небольшой домик в пригороде Магдебурге на Гусав-Адольф-штрассе, полный детских голосов, за три года стал для Юрия вторым родным домом. Приезжая на выходные и в отпуск из расположения части, он жил у них намного чаще, чем ездил к отцу с матерью, в маленький Тюрингский городок Херинген.