Три&ада обреченных

Одиночество, Ваше Высочество,
Наведи в размышленьях порядок,
Дай задуматься, сосредоточиться,
Позабыть хоть на миг тех, кто рядом…

Ну и далее такая же хренотень – хвала всё стирающим волнам!

Но пришло время, и это самое «высочество» подползло вплотную, уставилось гипнотическим взглядом Человеку в глаза – и захотелось ему выть и рычать как подраненный зверь. И напала на него тоска лютая, неотступная, ни уговорам, ни проклятиям не поддающаяся, сердце сковывающая, кровь высасывающая, душу выстужающая. Да разве мог представить Человек, когда грезил о нескольких днях одиночества, как о банане небесном, что страшной карой и ношей неподъёмной обрушится оно ему на плечи, пригнёт к песку, изломает и изувечит?!

А особенно невыносимым оно было оттого, что вокруг постоянно были люди, что даже спящим не мог он остаться один – обязательно рядом кто-то оказывался. Но ни во сне, ни наяву не с кем было ему поговорить. Столько хотелось выплеснуть ему наружу, высказать, объяснить – но знал, что никто не поймёт, и всё глубже прятал в себе горькие, несвоевременные и несвоепространственные мысли. И единственным собеседником, кому он мог довериться, стало его Одиночество.

И привык Человек к Одиночеству, как привыкают ко всему на свете, даже самому неприятному и неудобному – например, к тесной обуви (с этим ему повезло – блага цивилизации не дошли до Острова, и там ходили босиком). Никто не мешал ему уйти куда подальше в джунгли и жить там тихо-мирно, никого не видя и не слыша, общаясь только с водой и ветром, с деревьями да животными. Но Человеку лень было делать усилия и прилагать шаги – он с некоторых пор перестал верить в перемены к лучшему, да и одичать окончательно не особенно улыбалось.

Но в душе он не переставал ждать. Каждое утро он просыпался с еле заметной надеждой, с мыслью, которую он не решался озвучить даже себе: «Сегодня точно что-нибудь произойдёт, так больше не может продолжаться». Но день оказывался похож на все остальные, как неразличимы между собой зародыши – и не только людей! – в первый месяц внутриутробного развития. Человек рисовал палочкой на песке непонятные знаки, рычал на подходивших близко островитян: «Не трогай мои чертежи!» – и смотрел в Океан. Он по-прежнему верил, что однажды за ним придёт чудесный корабль с белыми парусами. Хотя, может, он представлял алые, зелёные, синие, оранжевые или даже чёрные паруса. Увы, я не Грин – угадать, с каким цветом ассоциируется мечта – не могу. Но то, что парус был – нет сомнения – грёзы плохо уживаются с последними веяниями научно-технического прогресса, особенно с той его частью, что отвечает за путешествия по воде.

Корабли действительно приставали иногда к Острову. Не в смысле – ну чё?! выйдем, поговорим? или – давай, никто не узнает, будет супер, а просто бросали якорь у его берегов (да, не получается классическая робинзонада). Но приплывали на них матёрые, жестокие пираты, и миролюбивые в силу слабой оснащённости новейшим вооружением туземцы безропотно отдавали им непосильным трудом нажитое имущество. Случалось – редко, к счастью – прибывали на Остров и состоятельные, респектабельные джентльмены, их аборигены боялись гораздо больше морских разбойников. Разве устроят вас жалкие крохи нищего племени, когда за вами незримо присутствуют Культура, Цивилизация, Демократия, а над вами гордо парят Свобода, Равенство, Братство?!

Естественно, у Человека были друзья – если ты не полный урод или кретин – куда ж без них?! Но дружба их несла на себе характерный отпечаток, в народе презрительно именующийся «сококосничество». Неудачливые охотники, некудышние строители, разуверившиеся жрецы, музыканты, не хотевшие или не умевшие попадать в заданный ритм и темп и просто недосопли – по меткому выражению местного острослова – рядом с ними Человек прокоротал немало вечеров вокруг скромного костерка вдалеке от жилья мирных туземцев. Количество орехов с кокосовкой никто не считал, разговоры велись нудные и непонятные, песнопения исполнялись чаще всего заунывные. Порой разбавляла атмосферу щепотка-другая священной травы. Но так как по строгим местным обычаям её позволялось курить только сильнодействующим жрецам, Бессмертному Вождю и его ближайшему – и не очень – окружению, то и случалось такое редко, с оглядкой и опаской.

И не сказать, что у этого сиротливого огонька Человеку становилось легче. И бред его товарищи городили – не разгрести, не вынести – и слушать их было нестерпимо скучно, и высказать своё, сокровенное, никак не вытанцовывалось. Но эти скокосившиеся граждане хотя бы жить не учили и не лечили, мозг не подрывали по поводу безалаберности, безответственности и загубленных способностей, да и скудный досуг надо было как-то разнообразить.

В общем, не буду гадать, что первично, что привычно, но возможно без этих глубоковечерних посиделок и не состоялась бы главная встреча в жизни Человека.

Как-то, уже за полночь, весьма в недурном расположении духа, даже что-то песнопеня под нос, возвращался он домой, попутно немного удивляясь тому, что дорога за пару-тройку часов изрядно удлинилась, а деревья не по-детски поменяли местоположение. И вдруг прямо за своим шалашом он увидел тёмную фигуру. Кто-то сидел, упершись спиной о ствол пальмы. Человек слегка напрягся, поскольку разучился ждать хорошего от незапланированных встреч, у него даже присказка была: от нежданчика добра не жди. Но в тот момент море ему было по щиколотку, и он подошёл ближе. Тень не пошевелилась. Когда Человек поздоровался, ему ответили приветливым мелодичным голосом. Посчитав это хорошим знаком, он завёл беседу. Тем у него нашлось в ту ночь множество, и все они были животрепещущимися, как только что пойманная рыба.

Но Человек аккуратно начал с погоды. Такое вступление потому и считается универсальным, что вроде волнует всех и каждого, но при этом позволяет придерживаться status quo. Невозможно угадать, почему кого-то волнует вотчина синоптиков: то ли трава из-за засухи никак не заколосится, то ли из-за циклона рушатся далеко идущие романтические планы. И лишь сам говорящий вправе решить, стоит ли ему развивать мысль.

Прелюдия была встречена благосклонно, и Человек начал сужать круги и касаться более личных вопросов. Они поговорили о музыке, о том, что новые навороченные барабаны не передают глубины переживаний, дудок в звуковой палитре стало слишком много, а трещотки забивают мелодический рисунок. Он завёл разговор об обрядовых действах вокруг огромных костров в масках и шкурах зверей – эти ритуалы живо волновали его воображение. Потом они порассуждали о древних рисунках на скалах, таких трогательных и таинственных, так отличающихся от пафосных новоделов.

И пока Человек разглагольствовал об этих, вроде отстранённых, но показательных предметах, он понял, что реакция его визави именно такая, какую он ожидает. Где-то с ним соглашаются, порою слегка возражают, иногда немного возмущаются, заразившись его горячностью, но чаще – молчат. И молчание это особое – не отстранённое или тупое, а сопереживающее, понимающее, волнующее. Его так никто никогда не слушал. Но особенно потрясли его песнопения, раздавшиеся неожиданно, без просьб или вступлений. Они были простенькие, без словесных изысков и музыкальных наворотов, что-то про любовь, ожидание, надежду, но так идеально ложились в эту ночь, обстановку, настроение.

И вдохновлённый Человек продолжил обнажать душу, долго и тщательно скрываемую под маской равнодушия и отрешённости. В фантасмагорическом свете луны он уже смог разглядеть, что перед ним существо не только другого пола – об этом он догадался после первого произнесённого слова. Незнакомка обладала всеми признаками не абстрактной, непонятно по каким критериям определяемой красоты, но приметами его личной, индивидуальной грёзы. И волосы были той длины – должно быть, и оттенка – которая его цепляла. И черты тонкого лица несли на себе печать нежной одухотворённости и скрытой страстности. И в нужных пропорциях смешивались во взгляде смущение и вызов. И голос звучал в обворожительной бархатной тональности. И ко всему фигурка у фигуры была что надо, зашибись! Если проще, перед Человеком был его идеал, и это заставляло сердце биться сильнее, кровь бежать быстрее и всё больше развязывало язык.

Тут кто-нибудь мог бы снисходительно хмыкнуть:

– Ну, вот… ночь, луна, море, человек в надлежащей кондиции, явно запавший на противоположную сторону – там тоже, вроде, не против, шалаш под боком… Что ещё надо?! А он разговоры говорит…

Но, поверьте, Человеку куда важнее было выговориться, чем заняться горячо желаемым и невероятно восхитительным процессом. Надо пояснить, что наш герой отнюдь не был обделён вниманием представительниц противоположного пола. На Острове они отличались взрывным темпераментом и, пусть не умом, но сообразительностью. Человек привлекал их своей непохожестью и тяжёлой судьбинушкой. Потому самых разнообразных – по месту, времени, числу участников, количеству катализаторов, качеству исполнения – опытов брачных инсталляций Человек имел немало. А вот такого собеседника – никогда.

И Человек вещал о Бессмертном Вожде и его единородной клике, о разжиревших жрецах, об оборзевших пиратах, о трусливых воинах, о назойливых соседях и опустившихся сококосниках. Да мало ли о чём мог говорить истосковавшийся за долгие годы по откровению и пониманию Человек!

Но чем больше он открывал себя, чем решительнее выворачивался наизнанку, чем смелее сдёргивал с себя личины и обличья, тем холоднее и отстранённее казалась ему тень напротив. Всё более короткими, односложными фразами отвечала она ему, часто смысл её реплик вообще не совпадал с контекстом беседы. Всё ненатуральнее становился её голос, всё искусственнее и заученнее – жесты. И вот уже даже в беспросветной темноте агонизирующёй ночи стало понятно, что перед Человеком сидит механическая кукла.

На недоверчивые восклицания типа: «Как можно перепутать куклу с живым представителем людского рода?» или «Это уже галимый бред!» – у меня есть следующие доводы. Так ли редко принимаем мы желаемое за действительное? Разве не западаем порой на классную внешность, на клевый прикид, на красивые глаза, не замечая того, что сквозь эти глаза можно без проблем прочесть книгу, если её поставить раскрытой позади предмета нашего обожания? Или не ведёмся мы, особенно под кокосовкой – или под чем другим – на несколько пошлых фраз, произнесённых мягким нежным голосом? А как нас цепляет упоительное поддакивание и глубокомысленное молчание, когда нас слушают, раскрыв рот! Да и очертания хорошо скроенного и ладно сшитого тела не бывают ли нам в определённые моменты важнее сомнительного содержимого этого вместилища? – мерзости или благодати – решать вам. Разве парочка-другая сомнительных песенок иной раз не действуют похлеще любого афродозиака?

Короче, а сами мы всегда бываем мудры, рассудительны и объективны для того, чтобы бросить в Человека камень, которых и так слишком мало на Острове, чтобы расходовать их попусту? Оправдывало роковое заблуждение Человека и то, что он никогда не видел таких офигительных, супер навороченных, умеющих в лад ответить и вовремя улыбнуться безупречным ртом куколок – не то, что мы с вами!

Откуда она взялась у его порога? – да кто ж её знает! Думать, что кто-то из соседей так подшутил над ним, нет основания. Подобные диковинки они сами в глаза не видывали, в руках не держали, а попади она к ним, точно бы нашли Кукле лучшее применение. На крайняк, подарили бы Бессмертному Вождю или Великому Жрецу, ну, или обоим вместе. Они слыли неразлучной парочкой, и их даже называли, поэтично скрестив их имена – Там-Дам.

Вероятно, неожиданный подарок Человеку сделала судьба – хорошо, если вам так угодно, духи – вступив предварительно в сговор с неутомимым на затеи Океаном. Такая вот ответочка пришла на мольбы и упования Человека. А вы не догадывались, что у судьбы – фиг с вами, у духов, да и Океана тоже – специфическое чувство юмора?

Но Человек, чтобы про него ни болтали, кретином не был. Он начал понимать, что с его гостем что-то не так, как только начало ослабевать действие зелья. Но он не разрешал себе поверить в неизбежное, пока ошибка не стала очевидной. Но и тогда он не перестал говорить. Дрожащим голосом, не сдерживая слёз, он рассказывал о детстве, о насмешках сверстников и раздражении взрослых, о том, как его хрупкие мечтания вдребезги разбивались о прочное и основательное устройство мира. Он вспоминал, как влюблялся, как воспламенялся и страдал, а его возлюбленные целенаправленно топили плотики его чувств, верной рукой заводя их в море житейских проблем и бытовых рифов. Он рассуждал о том, как жилось бы ему не здесь, в замкнутом душном пространстве, а где-то очень далеко, в северной стране, где люди благоденствуют в огромных прекрасных хижинах, возвышающихся до самых звезд. Он пересказывал свои сны и впервые в жизни произносил строчки, которыми с таким удовольствием лакомился прибой, например, вот эти:

– А жизнь уходит из-под ног,
Как палуба во время шторма.
А мне б любви твоей глоток,
Чтобы прийти скорее в норму.

Любви живительной, как ром,
Когда сжимается удушье,
И понимаешь всем нутром,
Что жребий выбрал ты не лучший.

И что на тонущий фрегат
Ты сам себя загнал когда-то,
Что ты познал – при жизни! – ад,
Но по грехам твоим расплата.

Уже молитва не спасёт,
Попутный ветер не поможет —
Кругом один – и твой черёд
В кромешной тьме искать свет божий…

Ну, и так далее, и множество других, подобных этим, или совсем других. А ещё, задыхаясь от слёз, шептал он о невиданных растениях, выращенных им в импровизированном садике на делянке в джунглях. О том, как чудесно и ярко они цветут, правда, всего несколько часов, глубокой ночью и один раз в жизни. И, конечно, поведал он о своём единственном до этой ночи друге и собеседнике – Одиночестве. А как ждал – упрямо, глупо, обречённо – но ждал, ждал…

А когда сероватые еще краски утра стали перекрывать непобедимый, казалось, мрак, Человек начал действовать. У него было много вариантов. Чем не выход – подарить Куклу Бессмертному Вождю и Великому Жрецу. Но тогда бы эта история называлась иначе, да и была она многократно описана и напечатана в разных изданиях на первой странице. Человек мог бы затащить Куклу в шалаш, спрятать от всех, а после спокойно с ней общаться или ещё чем заниматься. Но и в этом случае рассказ следовало бы назвать по-другому, к примеру, «Записки сумасшедшего» или «Идиот», но, если мне не изменяет память, что-то такое уже было написано и обнародовано. И самым логичным поступком Человека было бы, если бы он тупо выкинул Куклу, стерев заодно воспоминания о ней из памяти и сердца. Но такой сюжет вообще вряд ли был бы описан, поскольку подобным образом многократно поступал с не оправдавшими ожиданий мечтами каждый из нас – и что об этом болтать попусту?

Но Человек знал, что ему делать. Он, не торопясь, отыскал обломок какого-то корабля, прибитый к Острову. Среди местного населения ходила легенда, что давным-давно, далеко на севере духи и Океан покарали людей за гордыню. Они организовали незапланированную встречу их самого большого, почти как Остров, корабля с плавающей горой. И обломки этого бывшего величия прибились однажды к берегу. Но это всего лишь легенда…

Человек взял небольшой обломок – то ли часть дверей, то ли кусок палубы – и аккуратно и прочно привязал к нему свой идеал. Потом он шагнул в Океан, толкая перед собой свой маленький плот. Сначала он шёл по песку, затем поплыл всё дальше и дальше от берега. Ему жизненно важно было, чтобы его любовь, его Принцесса Грёза не вернулась обратно – ведь только так мог он сохранить веру в неё и надежду, что они ещё встретятся – хотя бы на облаках. Лицо его в свете восходящего солнца было иссиня-бледным, более неживым, чем у его румяной спутницы. Из последних сил он шептал бессмысленные фразы:

– Ты сможешь… ты должна… ты сильная… ты обязательно выберешься – а я буду ждать тебя – всегда…

И он уже не понимал, что рассохшийся кусок древесины – вовсе не надёжный ковчег для его упований, а та, к кому он обращается, не сможет оценить трогательности момента, да и утонуть, по большому счёту, не в состоянии. И только когда он почувствовал, что совсем ослаб, он повернул назад, к Острову.

И с тех пор ходит Человек на берег, бросает в воду бессмысленные послания. Бессмысленные потому, что в них нет ни адресата, ни координат, по которым его можно отыскать, ни связного рассказа о случившемся. Только просьбы о помощи, мольбы о прощении, обещания ждать вечно. День за днём Человек повторяет одно и то же никому не нужное действие. Но пока он пишет, пока он бросает запечатанные бутылки в Океан – в нём живёт робкая, больная надежда, трепетно хранимая мечта, что однажды всё изменится, и приплывёт за ним прекрасный корабль – обязательно под парусами! – и кто-то самый близкий и необходимый будет ждать его на борту.

И можно не гадать, что у Человека закончится быстрее – чернила? бумага? бутылки? Нет – без чернил можно прекрасно обойтись, было же сказано: «Нет чернил – пиши собственной кровью!» И бумагу всегда есть возможность выменять – у пиратов, которым она без надобности. А бутылки они и сами с удовольствием скидывают за борт, в том числе и небьющиеся, пластиковые. А вот мечты Человека – создания не слишком живучие. Они напоминают великолепных медуз, прекрасных и опасных в прохладных глубинах сознания, но под жаркими лучами житейского опыта и обыденного смысла становящихся жалкими и беспомощными. Неизбежно растают они в беспощадно сжигающем свете, вызвав видимость сострадания и приступ отвращения, пока не превратятся в мокрое грязное пятно – совсем в ничто.

А что делать тогда Человеку? Лечь на песок и больше не подниматься, слушая усыпляющий шёпот волн, наблюдая за песчинками, мерно скользящими сквозь пальцы? Или уйти по лунной тропинке прямо в Океан, пока тёплые волны ласково не сомкнутся над головой? Или просто перемогать эту жизнь, как досадную, нелепую, затянувшуюся случайность?

Но пока он пишет свои послания, снова и снова бросая их в Океан, а значит, всё ещё может измениться…

Вот и подошла к концу сказка о странном Человеке, о таинственном Острове, о неотступном Одиночестве. Теперь бы разобраться, зачем я всё это нагородила, определить, так сказать, тему, проблему, цель произведения, как учили нас на основательно и с удовольствием позабытых лекциях по критическому анализу.

Зачем? Да, может, затем, что увидела в сети дурацкий, но поразивший наивной правдой рисунок. Два малюсеньких островка в океане, на каждом – одинокая пальма, под ними – по человечку – он и она, над обоими – луна – одна и та же, конечно. И всё. И глупая надпись внизу: «Если бы каждый из нас мог знать, кто думает о нас перед сном, нам бы, наверно, жилось легче». Теперь ты знаешь, кто о тебе думает перед сном, после сна, во время сна, а ещё во все промежутки между. И пусть тебе живётся легче.

А, может, та заметка про киевского слонёнка задела. Про людей давно ничего не цепляет, а про него запомнилось сразу. Как стоит он там, в своей клетке, топчется с ноги на ногу, смотрит в одну точку, а вокруг – любопытствующие толпы. И всё, что ему надо – молоденькая слониха, но у зоопарка нет средств.