В Петербурге время чая. Искусство наслаждаться жизнью каждый день

И ангелы друг за другом стали приподниматься. И убедились: она!

Только не прежняя, все время с озадаченно сдвинутыми бровями, иная. С которой в радость – обмолвиться, переглянуться.

С тех пор они на месте, мои ангелы. Неизменно проступают, едва светлеют кроны деревьев в конце бульвара.

Я рассказала эту историю Любе. Брови ее откинули лоб к макушке: «Ты обалдела? Каждый из этих ангелов весит около тонны, что значит – вдруг проступили?»

На самом деле в моем неведении и невидении ничего удивительного.

Когда-то газетой Washington Post был организован проект «Джошуа Белл играет инкогнито в метро». Музыкант, которому рукоплещет весь мир, в тот день на самом деле играл совершенно бесплатно на одной из подземных вашингтонских станций. Мимо него прошли примерно 1100 человек, и практически никто из них не остановился послушать талантливого скрипача дольше, чем на 5 минут. Джошуа Белл играл 45 минут на своей скрипке стоимостью 3,5 миллиона долларов. Звучала гениальная музыка Баха. Это тот единственный случай в его жизни, когда после окончания публичного выступления всемирно известный музыкант Джошуа не услышал аплодисментов и собрал всего 32 доллара. Притом, что билеты на его концерт в Бостоне стоили от 100 долларов и были полностью раскуплены, задолго. Организаторов проекта интересовал вопрос: насколько все мы готовы и способны замечать прекрасное в «неподходящем» месте в «неудобный» момент? Мы находим время хандрить, унывать, жаловаться, в конце концов, некоторые из нас посещают психоаналитиков. Но насколько мы умеем улавливать то, что может наполнить нас светлыми, излечивающими эмоциями здесь и сейчас? Радость сиюминутного – как часто мы ее пропускаем? И не пропускаем ли заодно с ней что-то такое, из чего в результате складывается всё самое важное?

В обычный день, в неподходящий час можем ли мы воспринимать красоту?

Про Joie de Vivre, что тщательно скрывается в напутствии одного Кота

Иногда самоизоляция идет на пользу.

Да, за 17 лет, что составляют разницу между моими девочками, у меня было время проанализировать и подумать. И только во второй раз, спустя почти два десятилетия я поняла: главное, чего не стоит делать в декрете, – это торопить его, и уклоняться от ограничений, в которые ты попал. Декрет – время созерцания. И, если воспринимать этот специально отведенный отрезок времени именно так, усталость, оторванность от мира и однообразие уйдут далеко-далеко, даже не на второй план. С каждым ребенком мы рождаемся заново. Мы получаем возможность обнулиться и обнаружить мир, в котором живем, – как будто в первый раз – со свойственной ребенку радостью, со свойственным ему восхищением. Когда я родила вторую дочку, вдруг поняла, что живу, живу, живу и, кажется, нечаянно забыла, зачем родилась.

Правильно называть этот период не декрет, а отпуск. Отпуск по уходу за ребенком. Но после такого «отпуска», так называть его… Счастье материнства столь велико, что я с радостью разделила бы его с помощницей по дому и няней. Одной это счастье просто не вынести.

Я вышла на первую прогулку и, едва заговорив с той, что везла свою коляску мне навстречу, поняла, что все мы, недавно ставшие мамами, – примерно в одном состоянии.

– Здравствуйте, Ия.

– Здравствуйте. Вы помните, как меня зовут, а вот я вас совершенно не помню!

– Вас зовут Ия, а меня – Лиля. Разница в одну букву – та интеллектуальная нагрузка, что оказалась мне по силам.

Меня раздражало даже самое обычное, то, к чему нормальные женщины к моменту рождения младенца давно готовы. Ничто не кромсает мой мир так, как пронзительный детский плач. Таким трудом сотканные, мои тонкие энергии, заслышав этот плач, летят по ветру рваной паутиной.

Раздражали все эти выражения на манер «мы покушали», «мы поспали», «мы покакали». Я негодовала: что за обезличивание человека с первых дней жизни? Почему бы не сказать: Катя поела или Сева поспал? И только потом я поняла – это обезличивание не ребенка, а мамы. Если она искренне вовлечена, она – это не она, а то самое «мы». Она не помнит про себя – поела ли? Поспала ли? И так далее. Она поела и поспала только в одном случае – заодно с ребенком.

Хорошие няни зарабатывают в Петербурге от 2000$. Если вы хорошая няня (или мама), первое, ощутимо продолжительное время, вы забываете о себе и живете интересами ребенка. Отчасти – да. Но – нет. Потому что декрет на самом деле – волшебное время. Для женщины оно может обернуться возможностью обнуления и полного обновления. Отречься от себя – прежней, взять паузу и увидеть мир глазами только что родившегося человека – я поняла, что, если смогу всё это прочувствовать, смогу всецело проникнуться, у меня самой появится возможность возродиться заново.

Попробовать взглянуть на снег так, как будто видим его впервые. Не как на данность, конвейер времен года, а как на чудо.

До рождения дочки я мыслила так: угу, снег выпал, нужно надеть зимние сапоги, не забыть обработать их защищающим покрытием. Дальше я шла по этому снегу, рассчитывая время в пути и мысленно выстраивая диалоги начала нового рабочего дня.

Потом родилась дочка. Мы вышли на прогулку. Я постаралась удивиться и обрадоваться так, как она. Не было снега и вдруг – что это? Это мир в девственно-белом цвете. Как будто он в одночасье создан заново. Белая земля под ногами, белые машины, белые деревья. И ты сам уже припорошен – белый. Ты идешь по белоснежному холсту и вдруг на нем – твои следы. Только твои следы и больше – ничего. Как будто ты один во вселенной. На мгновение мегаполис превращается в необитаемый остров. Податливый, сговорчивый снег – это сказка под рукой. Хочешь, ворону вылепим, хочешь – кота. Что говорить о снеговиках – сколько ни лепи, у каждого – свое выражение.

Снег в канун Нового года – в графе «настроение», а не «осадки». Взял, выпал, наконец, и задышал город праздником. Задышал.

А сегодня в прогнозе – дымка. Какое прекрасное, мелодичное, забытое слово. Дымка. Посмотрела в словаре: дымка – стелющийся туман.

Говорят, детства не вернуть. Отчего же? Первое, что приносит в наш мир ребенок, – это возможность вернуться в детство. Драгоценная, удивительная возможность прожить его заново. Так, как было или так, как хотелось бы.

Что там снег, это касается и всего остального мира. Целого мира. ЦелОго!

С каким восторгом малыш, лежащий в коляске, смотрит на небо – тогда, когда вы впервые опускаете над ним купол. Такое ощущение, что он вдыхает и забывает выдохнуть. Я спешу с дочкой заговорить – напомнить. Присаживаюсь на скамью рядом и откидываю голову назад. Когда я смотрела на небо вот так – почти лежа? Не помню. А именно так и нужно на него смотреть. Там – своя картинная галерея. Выставка божественных акварелей. Ты не успел еще насладиться, а уже – смена экспозиции. Смотри, это – лошадка. А это – парус. А это – мороженое. А это что? Это как будто пена пенная. Создатель старается для нас. А нам всё некогда.

Смотреть на небо, мы решили не пропускать этот приятнейший ритуал. Иногда мне везло, это длилось 15—20 минут. Дочка не мешала мне, а я старалась не мешать ей.

Мы наслаждались так, что вороны нам завидовали, иначе не объяснить их назойливого карканья.

А детская литература? Мы трепетно относимся к книгам, поэтому младшей дочке, родившейся спустя 17 лет, достались книги от первой. У меня в тех книгах были свои пометки, свои любимые стихи-рассказы, и теперь я поражалась тому, что таковыми стали совсем другие тексты. Как я могла их не заметить? Не заметить и не полюбить?

«Троллейбус» Успенского, его же «Бабушка пирата». После этого стихотворения невозможно обижаться ни на одну из бабушек, оно разом объясняет всю их – прекраснейшую до смешного – сущность. А Саша Чёрный и его «Приставалки»?

«Мишка, мишка, как не стыдно, вылезай из-под комода, ты меня не любишь, видно, это что еще за мода?»

Во втором декрете я, наконец, поняла, что жизненная «мантра» проста и легко умещается в напутствии Кота Леопольда: «Мне сегодня весело с самого утра! Напеваю песенку про свои дела. А дела прекрасные – всё мне по плечу, и скажу, не хвастая, – горы сворочу. Никогда не теряй, не теряй своей мечты. Твердо верь, твердо знай: всё на свете можешь ты. Если получается всё наперекос, не впадай в отчаянье и не вешай нос. В самом трудном случае хвост держи трубой! И тогда получится всё само собой. Никогда не теряй, не теряй своей мечты. Твердо верь, твердо знай: всё на свете можешь ты». Причем эту фразу – «всё на свете можешь ты» – Кот Леопольд произносит именно так – без восклицания, без подчеркивания, а совершенно спокойно, как данность. Joie de Vivre…

В канун Нового года я всегда дарю своим друзьям одну и ту же притчу.

Жили-были два мальчика-близнеца. Неисправимый оптимист и неисправимый пессимист. Однажды, к Рождеству, братья попросили в подарок по лошадке. Родители сбились с ног, мальчику-пессимисту они купили самую лучшую лошадку, какую только можно представить. А мальчику-оптимисту положили в холщовый мешочек… горстку сухого лошадиного навоза. Настал волшебный момент. Мальчик-пессимист взглянул на свой подарок и зашелся в слезах, запричитал. Я хотел черную, а она – в яблоках. Я хотел с темными глазами, а она – со светлыми. Я хотел с кудрявой гривой, а у этой – прямая. Я хотел с подковами, а вы мне подарили простую качалку. Мальчик-пессимист так разошелся, что сильно пнул самую красивую на свете лошадку ногой: «Это – не лошадь, она – деревянная, а я хотел настоящую!»

Мальчик-оптимист с недоумением смотрел на всё это. Потом он взял в руки свой мешочек с навозом и сказал: «А моя – настоящая! Только что ускакала».

Не тревожь свой мир хрустальный

Да, уединение – это возможность созерцания. Какое это счастье – проснуться (даже, если тебя разбудил ребенок) и знать – тебе совершенно некуда спешить.

Раньше я не опаздывала только на самолёт и в роддом. Во все остальные места – всегда. Вот как будто бы вовремя встала и всё рассчитала и не вальсировала, но всё равно – бегу. Бегу и опаздываю. На работу я бежала, почти не касаясь земли. Люди на узком тротуаре расступались и смотрели мне вслед – точно, без крыльев?

Родив малыша, я просыпаюсь, беру его к себе в постель и могу лежать так хоть час, хоть два… Joie de Vivre.

Про место, где искать радость жизни долго не придется

В окне – остров Новая Голландия. Таким, какой он сейчас, рождался на наших глазах. Он вынашивался заодно с моей младшей дочкой. Она родилась в день Святой Музы. Когда мы думали, как ее назвать, нам показалось, что Муза – это слишком, и назвали Лаура. От латинского laurus – увенчанная лавром. Мой маленький росточек – лавровый мой листочек.

К нашему возвращению домой, 1 июня, открыли парк! С тех пор не покидает ощущение, что всё это – подарок.

В первый же день распахнула объятия огромная, нет, огромнейшая Жар-птица! Птица охватила чуть ли не весь остров, я никогда даже представить не могла, что увижу крылья, способные накрыть 10 000 квадратных метров!

Я кормила Лаврушу, смотрела на Птицу в окно, с высоты, и мне хотелось пригласить к себе всех гуляющих на острове, потому что именно так – с высоты – и нужно было на Птицу смотреть. Гигантские радужные крылья ласкали остров едва заметными касаниями. Остров тихо посапывал, нежился, вверенный объятиям птицы. Хотя казалось, что ей-то ни до кого нет совершенно никакого дела. Птица дышала заодно с ветром, рвалась вслед за ним и, разумеется, такая огромная, не поспевала. Расстраивалась, обижалась и от досады принималась жаловаться, показывая, откуда прилетел ветер и куда улетел. Птица словно переводила стихийный язык природы на наш, человеческий.

Понятно, что, когда ты гуляешь на острове из месяца в месяц, для охранников и прочих служителей ты – свой. Чего только не расскажут… Сначала я хотела по-журналистски все эти факты изучить-перепроверить, но, к счастью, вовремя остановилась.

Изучить… Перепроверить… Зачем? Пусть услышанное перерастает в легенду и не теряет прелести недоумения.

Говорят, что правильно вбивать сваи – так, чтобы они выдерживали воду вокруг – столетиями, учились у старенького-престаренького дедушки, который перенял это непростое ремесло очень и очень давно у точно такого же старенького – своего дедушки. Что якобы современные строители слушали его и впрямь, раскрыв рты. Когда же в благодарность они стали восторгаться диковинными знаниями своего мудрого учителя, дедушка ответил, что ничего особенного в его знаниях и умениях нет, – в его времена, если б он чего-то такого не знал, могли б и на кол посадить.

Еще говорят, что недостающие кирпичи для кузни покупались чуть ли не поштучно на аукционах – для того, чтоб совпал истинный год изготовления. Не удивлюсь.

Когда Лавруша подросла и стала разговаривать, я, видимо, слишком часто восторгалась вслух – ты посмотри, какой он красивый – наш остров. Как-то дочка ответила: да я всё здесь знаю! Когда вас со мной еще не было, я уже гуляла здесь.

Одним боком остров выходит на Мойку. Здесь растет мой любимый величественный многовековой дуб. Если встать, прислонившись к дубу спиной, перед нами – дом по набережной реки Мойки, 112. И вот они – окна. Эти окна сводят меня с ума, когда я смотрю на них – арочные, трехметровые – в небо. С таким размером окон пытаюсь представить высоту потолков. Непонятно зачем, но я так хочу попасть в комнату с этими окнами, что страшно грущу по своему советскому детству, когда можно было просто позвонить в любую дверь и попросить макулатуры. И вдруг услышать приглашение выпить чаю.