Самозванка, или Ангелы десятого круга

Лариса сказала это, пожалуй, слишком серьёзно. Павел решил переменить тему и вернуться к ней потом. Хотя ему нравился этот лёгкий околофилософский трёп, в котором они частенько практиковались с Ларисой. Им нравилось порассуждать на самые неожиданные темы, казалось бы, случайно приходящие в голову, но вытаскивающие на поверхность сокровенные рассуждения и приводящие порой к непредсказуемым выводам.

– Пойдём, поужинаем, что ли? – предложил он.

– Пойдём, – улыбнулась Лариса.

И они направились в приморский ресторанчик.

Выбрав столик, они заказали по бокалу брюта, и пока Павел изучал меню, Лариса задумчиво смотрела на причудливые склоны Кара-Дага. В одном из очертаний при желании можно было различить абрис волошинского профиля.

Между тем становилось всё прохладнее. Вдруг томик стихов, лежащий на столике перед девушкой, распахнулся. Ветер пролистал несколько страниц и утих также неожиданно, как и появился. Лариса склонилась к книге. В свете всё более сгущающихся сумерек можно было различить строки:

«Пусть призрак, творимый любовью,

Лица не заслонит иного…»

Первая часть.

Мусагет и другие

Санкт-Петербург, 1909 г.

Эту историю рассказало старое зеркало в тяжёлой серебряной раме. Если бы не его сверхъестественная наблюдательность, только зеркалам, пожалуй, и присущая, то события эти так бы и канули в вечность, не оставив следов. Разве что сохранилось бы несколько листков поблёкшей фиалковой бумаги с чёрным обрезом, исписанных изящным почерком, да стебли сухоцвета, которые при первом прикосновении превращаются в прах. Но к счастью, всё случилось иначе, и эта странная повесть перетекла в тонкий мир нашей культурной памяти – избирательной, а зачастую даже прихотливой.

Новое измерение, в которое благополучно переселилась наша история, оказалось для неё более комфортным – её сюжетные линии утратили угловатость, обнаружив гибкость и некоторую фантасмагоричность. И ничего в том удивительного нет: не всегда ведь то, что мы извлекаем из памяти, обладает строго документальной достоверностью. Какие-то чёрточки и детали прошедших событий начисто стираются, а какие-то, напротив, становятся намного рельефнее и приобретают большую значимость. Всему виной – переоценка ценностей, а порой и элементарная забывчивость.

Как бы то ни было, история наша замешана на фактах, почерпнутых из мемуаров, дневников и писем, дошедших из самого сердца эпохи, имя которой – Серебряный век.

Всё началось со столичной выставки изобразительного искусства. Именно тогда начали складываться обстоятельства, вызвавшие к жизни причудливый фантом поэтессы, в венах которой смешались французская и русская кровь. Если это и имело отношение к живописи, то весьма опосредованное. А вот к воображению и его способности непредсказуемо выходить из-под контроля – самое прямое.

– Сами посудите, господа! Должен ведь кто-то «объединить» одарённых художников! – воскликнул организатор выставки Сергей Константинович Маковский.

Он сделал картинный жест, обводя рукой просторное помещение. – Вот я и затеял всё это по просьбе друзей. И Вы знаете, мои усилия не прошли даром. На приглашение откликнулось около сорока художников из разных обществ! Здесь выставлено более шестисот произведений. Несколько из них Третьяковка, представьте себе, покупает уже сейчас, прямо с выставки.

Ах, как ему нравилась эта неповторимая атмосфера вернисажа, каким восторгом сияли его глаза, какой органичной была его мессианская поза!  Он испытывал истинное удовольствие, вытаскивая на свет божий всё новые и новые шедевры, чувствуя себя при этом чуть ли не Аполлоном – покровителем искусств. Да и вся питерская богема видела в нём главного арбитра художественного вкуса. Красавец, эстет, аристократ, любимец женщин – он и впрямь напоминал эллинского бога. Недоставало разве что развевающегося хитона да лиры в руке.

– Обратите внимание: последние этюды Врубеля. А каковы дебютанты! Кандинский, Чюрлёнис, Петров-Водкин…

– Простите, как Вы сказали? – заинтересовался круглолицый господин лет тридцати – один из самых щедрых меценатов сегодняшнего действа. – Петров-Водкин? Гм… Занятная фамилия. Не слыхал. Нельзя ли взглянуть?

– Конечно-конечно! – Сергей Константинович увлёк почетного посетителя за собой. Обходя небольшую группу молодых людей, остановившихся неподалёку, он замедлил шаг, прислушиваясь к разговору.

– А это, пожалуй, слишком символично, – указывая на одно из полотен, произнёс худощавый блондин в университетском мундире.

– Что плохого в символизме, Николай? – пожал плечами его собеседник.

– Символизм себя исчерпал, – повторил молодой человек тоном, не терпящим возражений. – Посмотрите хоть на французов. Искусство требует новых форм!

– Нужно новое содержание, а форма приложится, – вступил в полемику невысокий брюнет в бархатном жилете и полосатых брюках.

– Консервативно мыслишь, Аббат! Форма так же важна, как и содержание! – не сдавался блондин.

Из-за чего сыр-бор? Сергей Константинович с интересом повернул голову: ах, вот оно что! Новое панно Бакста…

– Господа! – торжественно объявил он. – Рекомендую: станковая композиция Льва Бакста «Древний ужас». Какой масштаб! Помяните мое слово, такие произведения создают целые эпохи в искусстве! К слову, автор этой замечательной композиции пообещал нарисовать обложку для нового журнала.

– Журнала?

Молодые люди дружно обернулись в его сторону.

– Именно! Экспериментального журнала, посвященного вопросам литературы, изобразительного искусства, музыки и театра. Мне удалось найти мецената. А главным редактором будет ваш покорный слуга. Возможно, вам это будет интересно.

Щегольским жестом Сергей Константинович протянул визитку блондину, не желающему мириться с отжившими формами в искусстве. Тот вежливо принял её: строгие буквы типографского шрифта сложились в известные всему Петербургу имя и фамилию.

Papa Mako и Хромоножка

Зеркало висело в редакции журнала «Аполлон», расположившейся на первом этаже старинного петербургского особняка XVIII века – того, что на Мойке, неподалеку от квартиры Пушкина.

Шла весна 1909-го года. Главный редактор журнала, Сергей Константинович Маковский, которого за глаза называли «Papa Mako», был полон грандиозных планов. Удобно устроившись за письменным столом, он мечтал, мечтал…

Сергею Константиновичу хотелось предусмотреть всё до мельчайших подробностей. Он перевёл взгляд на раскрытую записную книжку, припоминая несколько симпатичных идеек, посетивших его минувшей ночью.

Итак, первое – переговорить с Иннокентием Фёдоровичем. Второе – заказать обложку Баксту. Третье – посоветоваться с Вячеславом Ивановым по поводу рубрик. Но было ещё что-то четвёртое, придуманное напоследок, когда он уже засыпал. Именно эта мысль, упорхнувшая из объятий его памяти, казалась ему теперь едва ли не самой главной.

Пытаясь сосредоточиться, Сергей Константинович встал, прошелся по кабинету и остановился у окна. Некоторое время он наблюдал за двумя курсистками, которые с хохотом перебегали мостовую перед самым экипажем. Засмотревшись, Papa Mako принялся насвистывать увертюру из «Летучей мыши» – к слову сказать, довольно сносно. Затем он направился к висящему у двери зеркалу и, подкручивая усы, залюбовался собственным отражением.

Вспомнил! Вот она, та самая четвёртая идея, которая с раннего утра крутилась где-то на периферии его сознания!

Вернувшись к столу, он аккуратно обмакнул перо в чернильницу и записал в блокноте: «Вменить в обязанность мужчинам являться в редакцию исключительно в смокингах!»

Это правило, полагал Сергей Константинович, вырвет журнал из когтей повседневности, придаст общению некий аристократизм, которого так недостает в реальной жизни. И ничего что, скажем, Волошин, в смокинге будет выглядеть несколько… анекдотично. Не сдержавшись, Papa Mako рассмеялся.

Он вспомнил свою последнюю встречу с Максом, его всклокоченную шевелюру, видавшую виды войлочную шляпу, потрёпанное пальто неопределённого цвета, странное подобие башмаков, изобличавших в хозяине неистребимую любовь к пешим прогулкам. Если сложить километры, которые этим башмакам довелось истоптать на своём веку, то сумма, пожалуй, окажется равной расстоянию между Парижем и Коктебелем! А то и больше. Нет, не может быть и речи о том, чтобы в этом походном виде Макс приходил в редакцию. Правда, Волошин не столь сговорчив, как хотелось бы.

Поправив безупречный пробор, Сергей Константинович подмигнул своему отражению. В числе сотрудников журнала, подумалось ему, обязательно должны быть и дамы – разумеется, хорошенькие… скажем, балерины из кордебалета.

Размечтавшись, Papa Mako засвистал очередной мотивчик – на этот раз из «Весёлой вдовы» и сделал несколько танцевальных па. В эту минуту солнечный зайчик, пробившись сквозь пыльное стекло, затеял на красивом лице Сергея Константиновича причудливую игру, отчего его выражение стало слегка глуповатым. Обнаружив краем глаза выражение своего лица в зеркале, Papa Mako напустил на себя прохладно-высокомерный вид.

В это время из прихожей послышалось некоторое шевеление – кто-то пытался повернуть дверную ручку с обратной стороны. Массивная дверь не поддавалась, из чего следовало, что в редакцию пожаловала особа женского пола.

Желая увидеть перед собой прекрасную незнакомку, главный редактор журнала «Аполлон» приосанился и прошествовал навстречу гостье.

Дверь словно заклинило. Лиля изо всех сил нажала на бронзовую ручку, и… влетела в кабинет. Точнее, налетела на неожиданное препятствие. Лицом она ощутила накрахмаленную ткань сорочки, в ноздри ударил аромат туалетной воды, смешанный с легким запахом табака. Кто-то крепко взял её за плечи, помогая удержать равновесие и одновременно отстраняя от себя.

Лиля почувствовала, что краснеет.

– Здравствуйте… – пробормотала она. – Мне нужен главный редактор журнала «Аполлон».

– Чем обязан? – сухо спросил Сергей Константинович.