Умри как следует

Женщина открыла глаза, но губы сжала покрепче, дыхание ее участилось.

– Ну, нет так нет, – Ира вернула тетке чашку. Мать закрыла глаза, полежала несколько секунд молча, снова заговорила:

– Всех похоронила я в городе. Вот, Лида тебе бумаги отдаст. За могилами ухаживай, памятники поставь, оградку. Свете петунии посади, она любила…

Снова наступила тишина, прерываемая только тяжелым материным дыханием и шуршанием рясы батюшки, который явно скучал и переминался с ноги на ногу. Ира провела ладонью по лбу. Мать снова открыла глаза и с явным усилием продолжила:

– А меня в деревне похоронишь, рядом с отцом. Поняла?

– Хорошо, как скажешь.

– Лида, дай ей карту.

Тетка подала Ире вскрытый банковский конверт с пластиковой картой.

– Там пин-код. Там деньги. На мои похороны. Все тебе теперь остается. Все, – тон ее изменился, никогда бы она не могла и в страшном сне себе представить, что она сама, сама отдаст все имущество этой девке! И свое, и Светино, доченьки любимой, и дачу – все! Все это должно было достаться Светочке и Светочкиным девочкам, а вон оно как вышло.

– Паспорт принесла? – спросила мать, и слеза злобной досады блеснула в углу глаза.

– Принесла.

– Расписку мне напиши. «Вот теперь я тебя узнаю, старую барахольщицу! – подумала Ира, – Всех по себе судишь, даже последнюю волю в двух экземплярах за подписью двоих свидетелей хочешь расписать!» – а внешне это выразилось только дрогнувшим вниз уголком губ.

– Конечно, какой разговор. Бумага и ручка есть? Тетя Лида, дайте, пожалуйста, из той кучи что-нибудь, коробку или книгу, под листок положу.

– На вот, держи, – тетка готова была послужить у одра умирающей. Иру это раздражало. «Эк вас тянет поиграть в барынь восемнадцатого века! Тьфу!»

– Сестре моей, да и дочери ее, дуре, с мужиком-алкоголиком, ничего не давай, и не пускай их пожить. Проситься будут, это точно. И расписку им не показывай. Никому. А то все по нитке растащат, – она помолчала, – И ты на меня зла не держи, я мать твоя, – она снова скосила на Иру глаза. Никакого раскаяния, ни капельки, ни отблеска не увидела Ира в этих глазах.

– Не буду. Мама, – решительно добавила она последнее слово. У матери злобно дернулась щека.

Через час Ира вышла из подъезда и вдохнула уличный воздух с наслаждением, как будто тюремные ворота за ней закрылись. Сережка выскочил ей навстречу:

– Ты чего там так долго пропадала?! Это кто у тебя?

– Это нам кошка по наследству досталась.

– Фу! Ну и запах ты притащила с собой! Пихай ее в кабину, она от свежего воздуха свихнулась, смотри, сейчас сбежит!

***

Вечером все трое сидели в Сережкиной «однушке», пили холодное пиво и обсуждали новости этого вечера.

– Ирка, так ты теперь богатая наследница! Смотри, Серега, теперь она за тебя не выйдет! – Миша радовался больше всех.

– Ой, пока я богатой наследницей стану, успею в кредит влезть, пожалуй! Еще нужно проверить, сколько денег на этой карте, а то по расписочке мне предстоит похоронить ее со всеми почестями незаслуженными, да еще в деревню отвезти тело, а потом еще и банкет нормальный организовать, – устало заворчала Ира.

– Так говоришь, батюшка недоволен был? – уточнил Сережка.

– Ну, мне показалось, что он бы сам хотел заняться исполнением последней воли, всеми тратами-затратами особенно.

– Ты зря на батюшку не борщи, может он честный человек! – вступился Миша.

– Да там, ребята, такая обстановочка мрачная, что всякие гадости в голову лезут. Но мне показалось, что у этого батюшки невозможно рожа хитрая. И жадная.

– Нужно будет обе квартирки побыстрее сдать. А потом продать. Тогда мы свой домик в два счета достроим, и на свадьбу останется, да? – улыбнулся Сережка, глядя на Иру. Она оставалась мрачной.

– Еще Светкину квартиру мы, пожалуй, и сдадим. А вот с этой, материной, еще месяцок, а то и три провозимся.

– Почему? – Миша не донес до рта кусок сушеной рыбки.

– Там три камаза барахла придется на помойку перетаскать, ремонт сделать, вы бы видели эту свалку, – тихо сказала Ира, глядя куда-то вниз, и у обоих мужчин разом появилось предчувствие чего-то неприятного. Никто так толком и не развеселился этим вечером.

Прошло три дня, а Ирин телефон молчал. Прошло пять – ничего не изменилось. И лишь на восьмой день снова позвонила тетка, и по тяжелому вздоху Сережка понял, что Ирина мать умерла.

3.

Гроб в деревню отвез Миша. Сережка ни на секунду не отходил от Иры. Действительно порядочная армия родственников собралась на кладбище, ехали они в заказанном Ирой автобусе следом за Мишиной газелью. Все что-то говорили, некоторые плакали, все много пили. Ира, Сережка и Миша стояли посреди этой толпы, как архитектурная композиция, никто к ним не обращался, их обходили, через них переговаривались, и только когда копари закончили свою работу, все глаза устремились к ним. Ира сказала спокойно:

– Садитесь в автобус, кафе заказано в городе.

И все пошли занимать места в автобусе. К Сережке подошел какой-то оборванный и заросший недельной щетиной человек:

– Позвольте за упокой новопреставленной… – и просительно заглянул влажными телячьими глазами Сережке в лицо.

Сережка держал пакет с «чекушками» и конфетами – как требовала расписка, всем желающим помянуть усопшую, но не числившимся родственником или коллегой, полагалось дарить этакий комплект: «…0,25 л водки и горсть конфет». Дурацкий барский жест. Ира предположила, что это требовалось только с одной целью, чтобы большая часть накоплений матери была потрачена на нее же, а не досталась Ирке. Сережка не верил, но кто ж их знает? Родственнички и правда к Ире отнеслись как к обслуге, как к наемной распорядительнице похорон, даже не снизошли до разговора. Единицы подошли к ней поздороваться, да и то сделали это сухо, с оглядкой, не заметил ли кто их рядом с Ирой.

Итак, все поехали в кафе. Маленький оборванный человечек помахал им на прощание. Он несколько раз перекрестился правой рукой, в левой держа разномастные конфеты. Из кармана заношенного пиджачка выглядывало горлышко водочного шкалика. Он что-то добродушно лопотал, кивал головой, но никто не обращал на него внимания.

Газель и автобус остановились у кафе. Пассажиры выходили из автобуса по большей части нетвердой походкой, непохоже было, что банкет затянется.

Столы были уже накрыты, Ира встала, подняла рюмку, нерешительно кашлянула, взяла себя в руки и сказала вполне официальным тоном:

– Светлая память, – подняла руку выше, как бы призывая всех присоединиться, – Вспоминайте о ней хорошее, а я не буду вам мешать, нам пора, – выпила, Сережка тоже выпил, оба поставили рюмки на стол и собрались уходить.

– А ты-то сама ничего хорошего не вспомнишь о матери? Так и будешь чуркой стоять?

Все повернулись в сторону говорившего мужчины. Это был один из братьев Иры, не то двоюродный, не то еще более дальний родственник. На него шикнули, но он не сдался:

– Нет, мне интересно! Пусть скажет хоть что-нибудь.

Сережка взял Иру за руку, пальцы ее были холодными.

– А может у тебя есть вопрос поконкретней, Толик? – тихо, но без тени страха спросила Ира.

– Есть и поконкретней! – Толик был лет пятидесяти пяти, высок, худ и в стельку уже пьян, а потому отчаянно храбр, – Так вы и остались врагами? Ты теперь наследство получила, – слово «наследство» он насмешливо растянул, и наша троица поняла, в какое русло повернул разговор, – Чем мать-то отблагодарила, а? – спросил он, заводясь, и громко засопел в усы. Сережка тихо шепнул:

– Ирка, бежим отсюда, а?