Похищенное мгновение

Первое свидание оставило странное послевкусие – холодным лезвием, скользящее по хрупким мыслям, презрение к себе. Агнесса нуждалась в совете и поддержке, но боялась встретить осуждение. Она верила, что справится сама, и никто не узнает об этой глупой истории.

Агнесса не торопилась вернуться домой, бесцельно она брела вперед по малознакомым переулкам и улицам, и ноги сами привели ее к верному другу – морю.

Она пыталась успокоиться и подавить угнетающий внутренний голос. Но с неумолимой, жестокой настойчивостью он продолжал винить ее за совершенное и за то, что она только намеривалась совершить. Собственные мысли стали ей наказанием. Честность – это тяжелый труд. Гораздо легче отправить сообщение, чем сказать вживую: не видишь расстроенных чувств и лишь ждешь ответа, и неважно, что содержит этот ответ, он не способен испугать так, как пугают живые слова, как пугает лицо, искаженное уязвленными, обманутыми надеждами.

Море не подарило желанного спокойствия. Как волны на берег, мысль за мыслью неслись на Агнессу, желая силой унести в глубины раскаяния.

– Агнесса? – девушка вздрогнула и обернулась на голос.

Перед ней стоял Миша – в мокроватой одежде, не успевший высохнуть после купания. Он присел рядом и с искренним недоумением взглянул на букет.

Почему именно он?

– Я думал, девушек способны осчастливить любые цветы.

– Только не эти.

– Почему? – Миша не собирался уходить. Он внимательно смотрел в ее растерянные, полные сомнений глаза.

– У меня было свидание, – призналась Агнесса. Слова, слетевшие с уст, показались ей неправильными и нелепыми, и она беспомощно уткнула лицо в колени. Она отдала сердце на суд и растерзание, отдала, боясь, что оно разобьется у нее внутри.

– И ты ему не понравилась? – осторожно спросил Миша.

– Он не понравился мне.

«И я чувствую себя виноватой» – но эти слова так и остались невысказанными.

– Что ж, надеюсь, ты не чувствуешь себя виноватой. Ведь это всего лишь одно свидание, и оно ни к чему тебя не обязывает. – Агнесса неожиданно строго взглянула на него, словно проверяла, не шутит ли он. – Ты явно не стоишь одного букета, хотя, – Миша дотронулся до бутона розы, – он не так уж плох.

– Спасибо, – шепнула она. – Правда, спасибо, но меня тяготит то, что у меня был шанс отказаться от этого свидания. Но я не отказалась, несмотря на то, что он мне не нравится. Я просто… – и девушка замолкла. Какое странное у них вышло знакомство, какие странные выдались встречи! И что он теперь думает о ней?

– Ты ничего не сказала ему? – спросил Миша.

– Пока что нет.

– Уверен, ты почувствуешь себя лучше, когда скажешь ему.

– Сомневаюсь, – прошептала Агнесса. – Чужие надежды…

– Всего лишь чужие. – Он говорил так искренне, словно вырвал эту истину из самой глубины души, из ее потаенных измученных уголков. – Признавайся, – Миша не хотел оставаться серьезным: – Насколько он плох.

– Это Виктор.

Не способный скрыть замешательства, Миша замер.

– Ох, я озадачен. Кого из вас двоих мне не приглашать на следующие посиделки? – Сделав вид, что серьезно задумался, Миша выждал трагичную, судьбоносную паузу и заявил: – Думаю, тебя: вдруг ты решишь вскружить голову еще одному моему родственнику или знакомому.

И он засмеялся, но в безудержном смехе от него не скрылся возмущенный огонь смотрящих на него глаз.

– Тебе это кажется удачной шуткой? – спросила Агнесса, приблизившись лицом к его лицу. Миша молчал. Он без стеснения оглядывал розоватые тени на веках и светлые локоны у ее щек. Она казалась ему странной и забавной, но, смотря на нее, он понимал, почему она понравилась Виктору.

– Вполне, – заявил вдруг Миша. – Ведь ты милая.

– Но неприветливая, – вспомнила она его слова. Вспомнила, потому что боялась, что щеки зальются взволнованным румянцем, если они продолжат этот разговор.

– А еще язвительная и злопамятная, – добавил он и отпрянул в сторону. Нахмуренная, виноватая растерянность, омрачившая лицо Миши, успокоила Агнессу: ей удалось смутить его до того, как он смутил ее.

– Тебе говорил кто-нибудь, что ты похож на очень хорошенького, но шкодливого котенка? – полюбопытствовала Агнесса.

– Про хорошенького – говорили.

Тихая и закрытая? Миша был готов забрать все прежние слова обратно. Стоило растравить ее, и она показала и другую: колкую и насмешливую – сторону характера. И это доверчивое преображение порадовало его: ведь теперь она не хандрила, а улыбалась. Она словно выбралась из панциря, скрывающего ее, выбралась ненадолго, проверяя, безопасно ли рядом с ним быть самой собой.

Ветер с моря заставил Агнессу поежиться. Не задавая вопросов, Миша снял ветровку и накинул ее на плечи девушки.

– Ты ведь говорил, что всегда мерзнешь, – обеспокоенно шепнула она.

– Сделаю исключение для сегодняшнего вечера, – но, противореча своему бравому заявлению, он следом за Агнессой невольно поежился от прохладных дуновений ветра. – Идем, – Миша подхватил ладонь девушки и помог ей подняться. – Обещаю, что на этот раз не испорчу твой вечер.

Встревоженная предложением, девушка затараторила:

– Нет-нет, мне бы в тихое, очень тихое место, желательно домой. Я не готова куда-либо идти.

– Но это тихое, – и пародируя ее, он важно добавил: – очень тихое место.

– И где же оно? – полюбопытствовала Агнесса, сощуривая в недоверии глаза.

– Недалеко. – Миша не понимал, что смешит его больше: выразительная мимика ее лица или внезапно вернувшаяся нелюдимость. – Ты ведь не боишься высоты?

Она боялась высоты, но не призналась в этом – любопытство оказалось сильнее страха.

***

– Мы жили здесь с семьей, когда я был маленьким, – объяснил Миша, пока они этаж за этажом преодолевали бесконечные ступеньки лестничной площадки. Мужчина, впустивший их в подъезд, недовольно что-то буркнул и скрылся за одной из дверей третьего этажа. – Чердак постоянно становился пристанищем для моих детских игр. – Он с довольным видом показал на открытый люк: – Я прихожу сюда время от времени

Пыль на чердаке мерцала в лучах закатного солнца. Агнесса следовала за Мишей неторопливо, сомневаясь в правильности принятого решения. Сомнения перестали одолевать ее лишь тогда, когда Миша выбрался через старое окно и присел на маленький участок крыши, огороженный металлическим ржавым заборчиком. Она осторожно присела рядом.

Перед ней раскинулась длинная, шумная улица: кричали пролетающие чайки, хлопались двери, проносились машины, говорили и смеялись люди, играли на саксофонах уличные музыканты. Но, наполненный неисчисляемым количеством звуков и движения, мир оставался спокойным и безмятежным: старые уютные многоэтажки утопали в розовато-персиковых тонах заката.

– Бывают дни, когда ко мне закрадывается убеждение, что я знаю этот город от и до, – шепнула Агнесса. – Но каждый раз оказывается, что это не так, и город снова поражает меня своей красотой и величием.

– В октябре вид станет еще волшебнее. Всё вокруг пожелтеет, и листья будут кружить от каждого дуновения ветра. Дома вдруг сменят настроение, став меланхолично-мрачными, а небо будет постоянно хмурым. Таинственная картина. Мне всегда нравилась осень.

Ему нравилась осень, потому что она навивала воспоминания о старой дружбе с Инной. Как часто они искали красно-желтые листья и сравнивали их с цветом ее волос. Как часто они выбирались гулять в дождливые мрачные дни в одинаковых неказистых пальто, однажды купленных ими без спроса родителей, и пили слишком сладкий горячий шоколад, чтобы согреться. Как часто! Нет, он любил Инну, и именно Инне нравилась осень и красно-желтые листья, старое пальто и горячий шоколад, и серая таинственность мира.

Было что-то неправильное в том, что он так и не смог привести Инну в это место, но привел почти незнакомую девушку. Инна бы восхитилась видом, но вскоре бы совершенно перестала его замечать, начиная, по своей излюбленной привычке, рассуждать над какой-нибудь животрепещущей темой. А он бы забыл про вид, слушая ее и любуясь ей.

Но разве мог он упускать жизнь в ожидании ее благосклонности?