Ты – моё проклятие

Бабах! В голове пульсирует боль, и я закрываюсь руками от его слов, а они уже осели во мне мутным осадком.

– Я не верю тебе, слышишь? Ты сумасшедший! Ты всё это придумал, папа… он… он…

Клим оказывается рядом, а я уже захожусь в истерике. Порывы ледяного ветра ударяют в лицо, превращая слёзы в обжигающие капли кислоты. Клим сжимает меня в объятиях, я рвусь на волю, бью его в грудь, лягаюсь. Это немыслимо, такого просто не может быть, я не верю ни единому слову.

Хватка у Клима стальная, а я совсем ослабела за эти сутки, и мой мучитель подхватывает меня вверх, точно я пушинка, и тащит куда-то.

– Ты сумасшедший, – всхлипываю, молотя кулаками куда попало. – Ты придумал это всё. Отец не мог.

Я повторяю это всё снова и снова, словно где-то в моей голове взорвалась на кусочки микросхема, и теперь меня заело. Отгораживаюсь от его слов толстой стеной, вырываюсь, но Клим продолжает меня куда-то нести, словно я какая-то, бессловесная кукла.

Не понимаю, как мы оказались в доме, а Клим садится на диван, не выпуская меня из объятий. Он прячет меня на своей груди, сжимая в сильных руках, а я кричу что-то вовсе дикое. Но щека трётся о рубцы и шрамы – шершавые, грубые, – и это ощущение не даёт сорваться в безумие, держит меня на плаву.

– Блядь, воды! Кто-нибудь, срочно! – кричит Клим, а я, громко икая, пытаюсь доказать, что он ошибается. Но, похоже, доказываю только самой себе. – Бабочка… чёрт. Ты слышишь меня? Видишь? Чёрт…

Клим сжимает мои щёки пальцами, заставляет смотреть себе в глаза, но всё плывёт и двоится. Сердце заходится в груди, стучит оглушительно, и я кашляю, пытаясь вытолкнуть наружу удушливый комок. Он пережал горло, не продохнуть.

– Врача! Срочно! – Клим снова прижимает меня к себе, а сил уже не хватает, чтобы сопротивляться.

– Скажи, пожалуйста, что ты всё это придумал. Отец же не мог, правда?

Но Клим закрывает глаза и отрицательно качает головой.

– Мог, Бабочка, мог.

Я жалобно всхлипываю, и густой туман утаскивает меня за собой на самое дно.

Глава 18

Маша.

На периферии сознания лишь голос Клима. Он зовёт кого-то, а меня поглощает чёрный туман. Барахтаюсь в нём, пытаюсь раздвинуть тёмные стены руками, бьюсь в закрытые двери, и только голос Клима не даёт окончательно провалиться в небытие.

Что он такое говорил? Зачем выдумал всё это? Я не понимаю, не могу осмыслить масштаб катастрофы.

– Врача, мать вашу! Скорее! – доносится сквозь липкую мглу хриплый крик больше похожий на рёв раненого зверя. И я нахожу в себе силы толкнуться вперёд. Рвусь всем телом, собрав остатки воли в кулак, и выныриваю на поверхность густого дурмана, ссылающегося наш головой болотной жижей.

Диковато озираясь по сторонам, пытаюсь вспомнить, кто я и где нахожусь. Но снова вижу Клима, и зрелище его страшных шрамов отдаётся горечью на языке.

– Не надо врача! – раздираю опухшее горло словами и хватаю Клима за плечо.

Я не боюсь снова упасть в обморок. Мне просто надо почувствовать эти рубцы своей кожей, чтобы убедиться – это не мираж и не глупый розыгрыш. Это горькая правда, с которой Клим сосуществует.

Это его реальность, в которой самый красивый и добрый мальчик во Вселенной превратился в озлобленное чудовище.

Неужели по вине моего отца?

Дверь с грохотом распахивается, я крепче хватаюсь за Клима, а в гостиную вбегает тот самый хмурый мужик с сединой на висках.

– Клим, Коптев едет, – объявляет, переводя дух, словно только что финишировал после марафона.

Мужик обводит цепким взглядом комнату – взгляд прирученной цепной псины, учуявшей опасность, – и фокусируется на мне. Вернее на моей руке, до белеющих пятен на коже, впившейся в плечо Клима.

– Не надо врача, – повторяю и заглядываю в ледяные глаза Клима, а тот кивает.

– Арс, выйди, – приказывает, вглядываясь в моё лицо. – Когда приедет Коптев, заплати за беспокойство и спровадь.

Арс – имя-то какое странное – в абсолютной тишине покидает дом, и мы остаёмся с Климом наедине.

Не сводя с меня взгляда, он палец за пальцем отцепляет мою руку и резко поднимается на ноги. И на дне его глаз мне мерещится тревога. Только обо мне ли она? Подхватывает меня в воздух, не имеющую сил сопротивляться, оглушённую обмороком и его причиной, и несёт куда-то.

– Тебе надо поесть, – заявляет и усаживает на высокий белый стул в просторной кухне.

Перед глазами всё плывёт, но я цепляюсь за край светлой столешницы, чтобы не упасть снова.

Мне нельзя выключаться, я должна узнать ответы.

– Клим… я не хочу. Я не смогу, меня тошнит.

– Тебе. Надо. Поесть.

Я не помню, когда ела в последний раз, и при мысли об этом вязкая слюна наполняет рот.

Клим отворачивается, а пытаюсь сосчитать количество шрамов на коже. Нереально – их слишком много.

Он идёт к высокому холодильнику, распахивает его створку и через каких-то пять минут передо мной на столе в рядок выстраиваются баночки каких-то йогуртов, тарелка с сыром, ещё что-то. Соковыжималка тихо жужжит, выплёвывая ручейки янтарной жидкости, а в самом центре стола появляется бутылка коньяка.

– Я не пью, – отодвигаю бутылку, но Клим возвращает её на место.

– Зато я пью.

– И давно?

Он молчит, наливая себе в округлый бокал немного тёмной жидкости, а я слежу за его движениями. Уверенные и точные, они всегда меня завораживали.

– Ешь, – отрывисто приказывает, а я больше не могу сопротивляться голоду, который почувствовала, кажется, лишь только что.

Дрожащими пальцами откручиваю крышку питьевого йогурта и махом уничтожаю половину. Совсем не чувствую вкуса, но это и не нужно – главное, утолить хоть немного голод. Зато отступает тошнота и перед глазами больше не прыгают солнечные зайчики.

– Аккуратнее, – усмехается Клим и вытирает каплю йогурта, застывшую на моём подбородке.

Я дёргаюсь, будто он меня ударил, и сама не могу понять, почему так остро реагирую. Вся эта ситуация, все прошедшие годы – всё наслаивается, слепливается в уродливый комок из мыслей, эмоций и ощущений.

– Тебе стало плохо, – не спрашивает, утверждает, взбалтывая коньяк на дне бокала. Но не пьёт, просто держит напиток в руках, о чём-то размышляя. – Ешь-ешь, тебе нужно силы восстанавливать.

Его забота больше пугает, чем радует, но это всё нервы.

– Ты ненавидишь моего отца, – констатирую факт, а Клим вонзает в меня стылый взгляд, словно лезвие ножа. – И меня ненавидишь. Вся эта забота, тревога в глазах, суета – ерунда, потому что ты меня ненавидишь. Я угадала? Ты всё время говоришь о каком-то предательстве. И ненавидишь.