Молот Скверны

Глава 1

Я сидела в норе, когда всё началось.

Прижимаясь спиной к холодной, шершавой стене своего укрытия среди руин рухнувшего здания, заваленного мусором, слушала, как дождь барабанил по ржавому листу металла, служившему жалкой крышей. Воздух внутри был пропитан запахом плесени, гнили и сырости, въевшейся в камень.

Это был не просто дождь – слёзы небес.

За куполом города, там, где ярость стихии не знала границ, каждая капля, падая на израненную землю, шипела, образуя крошечные дымящиеся кратеры. Здесь, под защитой, дождь не был смертоносным. Проходя сквозь магическую завесу, вода очищалась от скверны.

Вот-вот что-то должно было произойти. Предчувствие зарождалось где-то глубоко внутри и…

Я судорожно сжала колени и внезапно почувствовала всплеск – горячий, липкий и отвратительный. Чужая боль, вспыхнув в нервах, прокатилась по телу. Где-то рядом, в лабиринте трущобных нор, кто-то корчился в муках. Я глубоко вдохнула, стараясь оттолкнуть чужую агонию, как делала это бесчисленное множество раз. Но энергия внутри пробуждалась, разгораясь зловещим пламенем. Это было моё проклятие.

Не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас…

Я стиснула зубы, сосредоточившись только на теле. Боль в рёбрах напомнила, как на днях меня толкнули из-за куска заплесневелого хлеба. Жжение в лёгких было результатом вечной сырости. Пульсирующая головная боль вызвана голодом и постоянным стрессом.

Ты не должна. Ничего и никому не должна.

Но… всё внутри буквально кричало от безысходности. Я практически не могла этому сопротивляться. Не сегодня. И это было моим вторым проклятием – сострадание, безумная готовность бросаться на помощь, пренебрегая собственным благополучием.

А ещё была ненависть. Жгучая, горькая ненависть к ордену Феридина, к их лживому «освобождению через страдания», ко всему этому прогнившему миру.

Резко поднявшись, я ударилась головой о низкий потолок. Игнорируя протесты своего тела, отодвинула тяжёлый лист металла, который служил и крышей, и дверью одновременно. В нос ударил химический запах. Капли дождя обрушились на меня, скатывались по грубой ткани плаща. Я натянула капюшон, скрывая лицо, и сделала шаг в вечные сумерки трущоб.

Мир за моим укрытием кишел жизнью, словно муравейник. Узкие, заваленные хламом проходы между руинами образовывали лабиринт, в котором легко было заблудиться. Повсюду сновали люди или, скорее, тени людей. Измученные, кашляющие, с язвами на коже и потухшими взглядами. Они рылись в мусоре в поисках пищи, торговали жалким тряпьём или тухлыми грибами, прятались от дождя под навесами и в подвалах. В воздухе стоял тяжёлый гул: смешение голосов, плач детей и вечный, изнуряющий вой бури за куполом.

Меня знали. И боялись. Шарахались прочь, отводили взгляды, шептались:

– Поглотительница…

– Дитя скверны…

– Еретичка.

Я шла, не обращая внимания на голоса и ругательства, ведомая лишь незримой нитью чужой агонии. Боль указывала путь, как маяк кораблю в кромешной тьме, с каждым шагом становясь всё сильнее и невыносимее. Я свернула в узкий тёмный проулок, где воздух сгустился от запаха мочи и гниющей плоти.

Там, под жалким навесом из рваной ткани, лежал ребёнок. Мальчик. Лет шести, не больше. Мать, тощая женщина с измождённым лицом, прижимала его к себе, безуспешно пытаясь унять судороги и облегчить боль. Лицо ребёнка было мертвенно-бледным, изо рта шла пена, глаза закатились. По тонкой руке расползались чёрные паутинки – ожог от Скверны. Отравление. Тяжёлое. Но почему здесь, под защитой купола? У меня не было времени на раздумья.

– Держи его! – скомандовала я, падая на колени в грязь рядом с ними. Голос был хриплым от долгого молчания и сдерживаемой боли. Женщина вздрогнула, увидев меня. Я давно привыкла к этим взглядам, полным презрения и неприкрытого ужаса. Но для матери сейчас была лишь одна правда – у неё не было выбора и времени.

Не дожидаясь разрешения, я выставила перед собой руку. Мои тонкие пальцы дрожали.

– Держи, или будет хуже, – процедила я сквозь зубы, злясь на себя за то, что дошла до помощи людям, которые меня ненавидели и презирали. Но… разве этот мальчик, корчившийся в конвульсиях, был в чём-то виноват передо мной?

Женщина, глядя то на сына, то на мои дрожащие руки, колебалась. Но затем, словно отбросив все сомнения, крепко прижала ребёнка к себе.

Всё внутри меня противилось тому, что сейчас должно было произойти. Каждая клеточка тела кричала, чтобы я убиралась отсюда. Это не моя вина, не моя работа, не мои проблемы. Но вид мальчика, захлёбывающегося пенистой слюной, оказался сильнее инстинкта самосохранения. Чтобы не передумать, я резко положила ладонь на его тонкую детскую руку рядом с чернеющими ожогами.

Контакт.

Мир взорвался.

Чужая боль накрыла меня, как лавина. Ожог – огненная игла, вонзающаяся в моё предплечье. Отравление – тошнотворная волна, скручивающая желудок и обжигающая горло. Судороги – электрические разряды, пронзающие каждый нерв. Страх ребёнка – леденящий ужас, сковывающий сердце. Отчаяние матери – удавка, перекрывающая дыхание.

Я вскрикнула, чувствуя, как естество начало жадно впитывать чужую агонию, нейтрализуя её в мальчике, но не уничтожая. Перенося. Присваивая. Накапливая.

Ребёнок вдруг вздохнул полной грудью, и мой взгляд метнулся к нему: судороги прекратились, лицо начало розоветь, а чёрные паутины перестали расползаться по коже.

Я отдёрнула руку, будто касалась раскалённого металла. Упала на спину в грязь, задыхаясь. Моё тело стало полем битвы, каждый мускул горел, голова раскалывалась на части. В ушах стоял оглушительный звон, перекрывающий шум дождя. Слёзы – солёные и жгучие – потекли по вискам, смешиваясь с каплями дождя. Я лежала, не в силах пошевелиться, захлёбываясь волной поглощённой агонии. Каждый вдох – пытка.

Где-то там женщина что-то бормотала под нос: то ли молитву, то ли благодарность. Я не разобрала. Да и не желала. Мне было всё равно на её чувства и хотелось только одного – чтобы всё прекратилось, и боль ушла.

И именно в этот момент, когда мир вокруг рассыпался на осколки страдания, а тело кричало от мучений, я ощутила её.

Не звук.

Не запах.

Пустоту…

Звенящую и абсолютную. Она заглушила всё остальное.

Я с усилием повернула голову. Капли стучали по моему лицу.

Он стоял в конце проулка. Высокий. Неподвижный. Словно изваяние из матового серого металла, что не замечало дождя, стекающего по идеальным плоскостям брони, функциональной, лишённой украшений… безупречной, которая облегала его тело, будто вторая кожа, подчёркивая мощь, но не человечность. Капюшон плаща-доспеха был натянут, скрывая верхнюю часть лица, оставляя видимыми только нижнюю челюсть с жёстким контуром и… губы. Тонкие, бесцветные, сложенные в идеальную прямую линию. Ни тени эмоций.

Стоило приложить максимум усилий, чтобы разглядеть незваного гостя.

Инквизитор. Острая агония, только что доставшаяся мне от мальчика, сменилась примитивным животным страхом перед пустотой там, где должны были быть… шум жизни? Эмоции? Человечность?

Время остановилось. Шёпот, доносившийся из переулков, стих. Казалось, что даже дождь прекратился. Люди, до этого сновавшие туда-сюда, замерли, боясь пошевелиться и привлечь внимание этой ходячей машины смерти.

Не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас…

Я повторяла это уже второй раз за день, пытаясь пошевелиться, но даже вздохнуть было больно. Инквизитор пришёл за мной. Орден Феридина узнал и прислал не просто рядового Стража. А его. Холодного. Безупречного. Пустого.

Он сделал шаг вперёд. Его движения были плавными, нечеловечески точными, без единого лишнего усилия. Сапоги с плоской тяжёлой подошвой не хлюпали в грязи, а вязли в ней с тихим, зловещим чавканьем. Металл брони не звенел, а лишь глухо поскрипывал.

Я вздрогнула, словно от удара. Инстинкт самосохранения взвыл сиреной, приказывая бежать. Хотелось рвануть с места, запетлять по кишкам трущоб, нырнуть в клоаку переулков, где можно затеряться в толпе, раствориться в тенях. Шанс на спасение ещё теплился. Отчаянно цепляясь за него, я попыталась отползти, упираясь локтями в чавкающую грязь. Но полы плаща, словно гири, тянули ко дну. Тщетно. Тело, скованное болью и парализующим ужасом, отказывалось повиноваться. Бесполезно. Даже если сейчас вскочить и сорваться с места. Бесполезно-о-о-о…

Он уже стоял в двух шагах. Его тень, холодная и давящая, накрыла, как крышка гроба. Серый страж, готовый обрушить свою кару, стоит лишь попытаться вырваться.

Я подняла голову и встретилась взглядом с его глазами. Холодные. Бездонно-синие. Как мёртвые озёра подо льдом. В них не было ничего. Ровным счётом ни-че-го. Ни гнева, ни любопытства, ни жалости. Ничего. Только ледяная, аналитическая пустота. Он смотрел на меня, как коллекционер на редкую, но опасную бабочку. Серый страж.

– София Тернова, – раздался его голос: низкий, ровный, лишённый интонаций. – Больше известная как «Еретичка». – Он произнёс это слово без тени осуждения, без малейшего интереса. Просто констатация.

Я вновь дёрнулась, в тщетной попытке отползти. Бежать всё ещё не могла, но всем своим видом кричала о том, что не сдамся без боя. Казалось, Серого стража не трогали мои жалкие потуги. Мы оба знали: побег невозможен. Даже если бы я и смогла, он настиг бы меня в мгновение ока.

– Вы нарушили главный догмат ордена Феридина: использование магии запрещено, – продолжил он, взгляд его бездонных синих глаз не отрывался от моего лица. – Нарушали его не единожды.

Из моей груди вырвался тихий стон протеста. Я хотела оправдаться, сказать, что он ошибся. Я ничего не делала. Я не…

Но если орден Феридина прислал Серого стража, знающего моё имя, фамилию, даже позорное прозвище, вряд ли это было сделано без причины. Тем более, что страж, скорее всего, уже видел всё своими глазами. Отрицать или прикидываться дурочкой было бессмысленно. Слово инквизитора стоило тысячи слов простых смертных, а слова девчонки из трущоб не значили ровным счётом ничего.

– Вы нарушили естественный процесс искупления, – произнёс он почти лениво, как будто повторял это сотни раз на дню. – Вы похищали и похищаете страдания, уготованные грешникам. Это противоестественно.

Я собрала волю в кулак. Выплюнула кровь, скопившуюся во рту, и сорвалась на хрип:

– Их… их страдания ничего не искупают. Это просто боль… ничего больше!

Я выдохнула, глядя ему прямо в глаза. На лице инквизитора не дрогнул ни один мускул. Он наклонился, и движения его были быстрыми и точными. Схватил меня за запястье. Прикосновение было холодным, как сама смерть, и невероятно сильным. Страж поднял меня на ноги, словно тряпичную куклу. Боль от его хватки обожгла руку.

– Ваши заблуждения не имеют никакого значения, – произнёс он, его лицо оказалось так близко, что я разглядела поры на безупречной, мертвенно-бледной коже. – Вы инструмент беспорядка. А значит, принадлежите ордену.

Пустота в его глазах пугала и казалось, была страшнее любой боли, которую я когда-либо поглощала. Но вопреки всему, он не убил меня на месте, а просто повёл, обессиленную, с затуманенным агонией умом, вперёд.

А за нами, в грязном проулке, под рёв вечной бури и плач небес, спасённый мальчик открыл глаза. Его боль ушла. Цена была заплачена.