Крепитесь, други!

– Сначала мне, – усмехнулся тот.

На ее смуглом лице проступила серьезность.

– Не боишься?

Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.

– Правую, левую?

– Сначала ручку позолоти, касатик. Без денег пустой обман, – она заговорила певучим распевом цыганской гадалки.

Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь отшутиться, дать обратный ход, но она уже "работала".

– Хочешь верь, мой золотой, хочешь не верь, тебя ожидает огромное богатство, – в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. – Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.

– Какое еще испытание? Когда?

– Скоро.

– Лучше не надо, – помотал он головой, посерьезнев.

– От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.

Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.

– Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!

– Какое дело? – пожал плечами Виктор. – Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.

– Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.

– Возьми кредит в банке.

– Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.

Девушке стало скучно.

– Позолоти ручку, мой желанный, – повернулась она к Виктору.

Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, пришлось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.

– Сложная кривая судьба… Это рука преступника.

Виктор потемнел. Зора продолжала.

– Слушай внимательно. Как у великого таланта, у тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.

Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.

Тот молчал. Зора обратилась к своему кавалеру.

– Я хочу танцевать.

Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.

– Пойдем отсюда, – попросила Зора.

– Скоро пойдем, – согласился он, продолжая наблюдать.

Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту.

Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.

Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.

– Ну, погоди, – отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. – Духу твоего в театре не будет. Всё, всё.

Валентине Королёвой в этом году исполнилось тридцать четыре года.

Высокая, статная, с золотистой волной волос, кудряво прикрывавших широкий лоб, она выделялась в любом кругу царственной осанкой и особенной властностью серых, чуть удлиненных глаз под высокими бровями. Три года назад Валентина защитила великолепную кандидатскую диссертацию и возглавила отдел в институте, обойдя свою наставницу, добросовестнейшую Екатерину Дмитриевну.

Та уже давным-давно отработала мелкую доморощенную научную работу и с тех пор числилась и.о. завотдела. Числилась, числилась, да так и не воцарилась в кабинете на законных основаниях даже накануне пенсии, когда, по обычаю, дирекция либо прибавляет жалование кадровым сотрудникам, либо предлагает повышение.

Денег на это уже не было, финансирование института таяло стремительнее весеннего снега.

Вначале, как водится, сократили уборщиц, затем стали ужиматься в научных разработках, закрывая тему за темой. В длинных коридорах шестиэтажного здания мало-помалу появились расторопные молодые люди, за которыми несли ящики и коробки, набитые китайскими тряпками, пластиковыми бутылками, компьютерами; на их новых железных дверях запестрели наивные имена их частных фирм. Еще висели по этажам "Доски почета" с набором красных деревянных знамен, и звенел по утрам общий звонок на работу, но цветы на клумбе перед входом уже не высаживались, и занавески в вестибюле и конференц-зале сняли, как добрые времена, постирать да так и не повесили.

Лишь старая береза слева от входа да ее белоствольная молоденькая соседка сохраняли вселенский образ жизни, надевали зеленый наряд и сбрасывали желтый, подчиняясь солнечному и земному шествию времени.

Наконец, вместо одного свободного библиотечного вторника был введен единственный присутственный понедельник. Без войны и без чумы с наукой было покончено.

Вначале Валентина смотрела на все это с грустью, но без личной тревоги. Муж ее, Борис Королёв, предприниматель первой волны, держал в руках доходный автомобильный бизнес. Деньги, "мерседес", отдых на южных морях всей семьей, с близнецами-дочерьми, существовали в ее жизни как данность. Разве что квартира оставалась двухкомнатная, в кооперативном доме. Борис, не чуждый рынка недвижимости, присматривал двухэтажную в Крылатском, близ правительственных особняков, но не успел.

Весной прошлого года он был убит у подъезда своего дома.

Валентина ни с кем делилась своим горем.

Детей, взяв из колледжа, отправила на дачу вместе со свекром, приставила к ним помощницу. Отключила телефон. Следствию не помогала никак, сожгла бумаги и фотографии. Спустя пятнадцать месяцев, в августе этого года открыла собственное рекламное агентство "Каскад".

Помещение для агентства нашлось тут же, в своем институте.

Для него подошла бывшая лаборатория в четыре окна на втором этаже близ конференц-зала. После ремонта в ней возникли маленький кабинет с входом из общей комнаты, и рабочее помещение. Его постарались обставить по офисному, белыми столами и белыми телефонами, факсом, ксероксом, компьютером.

От светло-серых обоев, кремовых жалюзи, бестеневых световых подвесок в комнате держалось освещение мягкого солнечного полдня, а водопроводный кран и желтая раковина, доставшиеся от лаборатории, вместе с неожиданным удобством вносили в деловую обстановку приятную нотку смешного бытовизма. В кабинете же, кроме директорского стола, уместились два кожаных зеленых кресла, шкаф и пара стульев.

Все было новое, лучшее.

К владениям Валентины отошла и каморка внизу с наружной решеткой на окне, словно нарочно созданная для бухгалтерии "Каскада"; она находилась на первом этаже, возле темной лестницы без перил, соединявшей только два этажа.