Чувствительные истории

Они снова замолчали.

– А сам? Или зазноба призывает? Скажи уж.

– Нет. Один буду жить.

– С нуля?

– С нуля. Даже из города уеду. В Москву.

– Ого.

– Там есть речной порт, наймусь крановщиком. Если остановлюсь сейчас – пропаду.

Капитан обнял Клима за плечи.

– Не понимаю тебя, мужик, но уважаю. С Богом.

– Спасибо, Николай Васильевич.

Капитан повернулся и пошел к себе. Ворохи бумаг, радиограмм дожидались его, да еще необходимо было составить доклад о происшествии прошлой ночи. Что ж, плохого ничего нет, честь и хвала Климу Ковалеву.

– Эх, – снова вздохнул капитан. – Зачем, зачем уходит?

Эту ночь Клим спал в своей каюте. Снился ему – в который раз – темный зал, освещенная сцена, и оттуда, лучась теплым светом, приближалось прекрасное родное существо.

"Кто ты, как найти тебя?"

Вдруг он ощутил все тот же шорох пересыпающихся стальных опилок.

– Что? Где? Скорее! – спустя секунды он уже мчался по коридору, грохотал вниз в машинное отделение.– Скорее! Сейчас рванет, скорее!

Он успел тик в тик. За столиком, впившись глазами в книжку, сидел молодой механик. Ну, очень интересная книжка! Стрелки манометров давно зашкаливали, слышался грозный гул, кое-где вырывались струйки пара, а тот, не видя, не слыша ничего, настигал убийцу, чтобы освободить золотоволосую красавицу!

Роман вылетел у него из рук, голова мотнулась в сторону. Клим молча привел его в чувство, сходу вырубил рубильник, вдавил до упора красную кнопку, щелкнул одним тумблером, другим. Гул стих. Вахтенный виновато стоял посреди помещения. Далеко у двери валялась пестрая книжка. Парень боялся сдвинуться с места, такая вина не прощается. Клим повернулся к нему.

– Чтобы духу твоего не было на судне, щенок. Положишь рапорт капитану на стол и пошел вон из машинного отделения!

Выгнав парня, Клим усмехнулся и принялся шагать из угла в угол, поглядывая на приборы.

– Пас, еще пас, блок! Молодцы! Переход подачи,– командовал тренер из приподнятого над волейбольной сеткой сидения.

Со свистком в зубах он внимательно наблюдал за игроками. Соревновались смешанные команды подростков, юношей и девушек, лет четырнадцати. По звуку приема мяча – подушечками пальцев, ладонью, обеими ладонями, лодочкой тренер отмечал мастерство. Все воспитанники спортивного лагеря были в прекрасной форме, успели хорошо загореть, несмотря на подмосковный июнь с его дождями.

– Катюша, играй, играй, не отвлекайся на маму. Гаси! Умница!– крикнул он тоненькой волейболистке, высоко подпрыгнувший над сеткой.

Ее мать, Ирина Константиновна, а попросту Ирина, потому что в свои тридцать два года была стройна и почти так же спортивна, как ее дочь, Киска, сидела среди болельщиков. Она приехала навестить дочку, по которой скучала в своей московской квартире

– Левые выиграли. Набирается новая команда. Ирина, вы можете поиграть против дочери, – улыбнулся тренер.

Ему нравилась эта спортивная зеленоглазая женщина, актриса, лицо которой было узнаваемо, и это веселило его.

– С удовольствием, – она поднялась и заняла свободное место.

– Разыграли. Подача справа.

Игра пошла. Ирине хорошо удавались дальние подачи, удавались блоки у сетки и одиночные завершающие удары, она раскраснелась и казалась не мамой, а старшей сестрой своей Киски, ростом почти догнавшей ее.

Спортивный лагерь "Святые ключи" расположился у северо-западной границы Подмосковья, справа от платформы с тем же названием, на высоком берегу реки Сестры. Через долину был перекинут длинный серебристый мост, казавшийся издали изящной игрушкой, с такими же игрушечными поездами, пробегавшими по нему. Справа по ходу поезда из Москвы на светлом взгорье раскинулась деревушка, недалеко от насыпи высилась старая полуразрушенная колокольня без навершия, с цепкие кустами и даже низенькой березкой вместо крыши; у подножья сохранились развалины церквушки да заросший старый пруд; посередине него блестела чистая вода Судя по ней, там и били ключи, давшие имя окрестностям.

Воспитанникам лагеря запрещалось переходить рельсы к старой колокольне. Киску тренер отпустил с матерью до самого вечера.

Девочка гордилась внешностью и профессией своей мамы, но ее собственная расцветающая красота занимала все ее мысли.

– Знаешь, мамочка, Витька Суворов пишет мне разные записки и даже рисует в профиль. Как ты думаешь, он влюблен в меня?

– А тебе как кажется?

– Нисколечки. Я не обращаю на него внимания.

– А на кого обращаешь?

– Ни на кого. Они только о своих мускулах думают.

– Навряд ли. Везде есть серьезные мальчики, с которыми интересно общаться.

Они болтали о том, о сём, о съемках фильма, в котором была занята Ирина, и в самом деле напоминали двух подружек-сестер.

Осталась позади деревенька, они перебрались через насыпь и спустились к пруду.

День клонился к вечеру. Из камышовых зарослей раздавался лягушачий хор, летали стрекозы, посверкивая твердым стеклянным блеском, тяжело клонились к воде старые ивы.

Они присели на белое, свободное от коры, бревно и замолчали. Девочка плела венок из цветов. Со стороны моста за их спинами прогремел поезд дальнего следования на Москву, несколько минут спустя прошумела пригородная электричка.

– Быть женщиной – очень ответственно, вдруг сказала Киска.

Ирина даже выпрямилась от неожиданности.

– Да ты совсем взрослая. И рассудительная, как отец.

– Я похожа на него?

– Очень. Ты помнишь его?

– Помню. И фотографии остались. Когда выйдет твой фильм?

– На фестивале. В ноябре.

– Когда полетят белые мухи?