След на стекле

Мы молили Бога, чтобы это оказалось лишь кратким этапом в развитии его личности. Все юнцы ставили на себе подобные эксперименты, верно? Кому не доводилось выпить лишнюю кружку пива, выкурить на косячок-другой больше, чем подсказывал здравый смысл? И все же мы читали ему нотации – неоднократно и долго – о необходимости сделать в жизни правильный выбор. Боже, какая чушь собачья! На самом деле парень нуждался в хорошем пинке под зад. Ему можно было помочь, только посадив под замок, пока ему не исполнилось бы двадцать.

И, возможно, если бы нам хватило ума понять, что он перейдет на нечто более крепкое и опасное, мы бы так и поступили.

Потому что при вскрытии в его крови обнаружили следы не только пива и травки.

Мы с Донной бесконечно обсуждали, как выручить его из беды. Записать в специальную программу реабилитации, например. Ночами напролет мы сидели в Интернете в поисках выхода, читали истории, написанные другими родителями, обнаружив, насколько мы не одиноки в своей беде, хотя это и не приносило ощутимого утешения. И по-прежнему не знали, какой путь наилучший, как нам быть дальше. Мы в разных вариантах и в разной степени прибегали к разным способам, но одинаково безуспешно. Кричали. Пилили. Подвергали эмоциональному шантажу. Сулили вознаграждение за примерное поведение. «Сдай этот экзамен по математике, и получишь новый айпод». Пытались внушить чувство вины. Я говорил ему: то, что ты творишь, убивает твою маму. Донна твердила: твои поступки сводят в могилу отца.

Но в глубине души мы все же позволяли себе думать (по крайней мере я): да, все плохо, но не так уж плохо. Миллионы детей в подростковом возрасте имеют те же проблемы, но благополучно со временем выбираются из них. Я сам, будучи подростком, не то чтобы часто напивался, но раз в неделю непременно позволял себе лишнее. Мне же удалось миновать этот период.

Мы обманывали сами себя.

Проявляли чудовищную глупость.

Нам требовалось сделать гораздо больше и намного быстрее. Меня эти мысли снедали каждый день, и я знал, что Донна проходит через те же терзания. Мы винили самих себя, а случались дни, когда начинали винить друг друга.

«Почему ты не сделаешь хоть что-нибудь?»

«Я? Лучше скажи, почему ничего не делаешь ты?»

Если честно, я понимал, что виноват в большей степени. Он был мальчишкой. Я – его отцом. Почему же я не смог до него достучаться? У меня наверняка была возможность установить с ним более тесный контакт, сойтись ближе, чем смела рассчитывать Донна. Мне следовало использовать весь опыт, накопленный за годы предыдущей работы, чтобы вбить ему в голову хотя бы немного разума.

За чтением газеты, не вникая в прочитанное, за просмотром телепрограммы, не осознавая, о чем идет речь, за пивом, когда одна банка сменяла другую, я незаметно провел два часа. И прикинул, что теперь Донна должна уже действительно спать, а не притворяться спящей.

И оказался прав.

Когда я поднялся наверх, единственный свет проникал из примыкавшей к спальне ванной. Поднимись я раньше, Донна бы тоже лежала с закрытыми глазами, но только делала бы вид, что спит. Ты зря прожил с человеком двадцать лет, если не научился за эти годы различать, спит он на самом деле или лишь пытается обмануть тебя. Впрочем, это не имело значения. Я бы все равно не попытался раскрыть ее маленький обман. Таковы теперь стали правила игры. «Я сделаю вид, что сплю, и тебе не придется испытать неловкость от необходимости разговаривать со мной».

Я разделся в ванной, почистил зубы, выключил свет и легко скользнул под одеяло рядом с Донной, повернувшись к ней спиной. И вновь невольно задумался, сколько еще это будет продолжаться, как все закончится и что может помочь нам наладить нормальную жизнь.

Я ведь по-прежнему любил ее. Так же крепко, как влюбился при нашей первой встрече.

Но мы больше не разговаривали друг с другом. Просто не могли найти нужных слов. Да и сказать было нечего, потому что наши мысли целиком занимало только одно, и обсуждать эту тему вслух стало бы слишком больно.

Я вообразил, как мог бы сделать первое движение. Повернуться, придвинуться ближе, обвить Донну рукой. Не говоря ничего. По крайней мере сразу. Представил тепло ее тела, прижатого к моему, ощущение от ее волос, упавших мне на лицо.

Причем вообразил настолько живо, словно это происходило на самом деле.

Некоторое время я лежал без сна, уставившись в потолок, лишь иногда переводя его на цифровые часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. Два часа ночи. Три.

Не все случившееся было исключительно нашей виной.

Далеко не все.

В чем-то, разумеется, следовало винить самого Скотта. Верно, он был всего лишь подростком, но уже достаточно взрослым, чтобы отличать хорошее от дурного.

Вот только существовал и некто другой. Не один из тех юнцов из Кливленда. Не парни из Гриффона, которые могли снабжать Скотта марихуаной и спиртным.

Я очень хотел разыскать того, кто дал ему 3,4-метилендиоксиметамфетамин, препарат, известный во всем мире как экстази.

Вот о чем упоминалось в токсикологической части отчета патологоанатома.

Именно эта отрава, скорее всего, и внушила Скотту иллюзию, что он умеет летать.

Я твердо намеревался разыскать типа, всучившего ему последнюю и фатальную дозу.

На всех нас лежала большая доза ответственности, но именно этот сукин сын, по моему мнению, стал тем, кто нажал на курок.

Глава 4

Утром женщина входит в спальню с подносом в руках.

– Привет! – говорит она мужчине, который все еще нежится под одеялом.

Он приподнимается на локтях и рассматривает завтрак, пока женщина устанавливает поднос на прикроватную тумбочку.

– Яичница-болтунья, – говорит он, глядя на тарелку почти с подозрением.

– В точности как ты любишь, – отвечает она. – Хорошо прожаренная. Ешь скорее, пока все не остыло.

Он выпрастывает ноги из-под одеяла, садится на край постели. На нем старая и застиранная белая пижама в тонкую синюю полоску. Рисунок уже почти полностью стерся на коленях.

– Как тебе спалось? – спрашивает женщина.

– Превосходно, – отвечает он, берет салфетку и расстилает у себя на коленях. – Я даже не слышал, как ты встала.

– Я поднялась около шести, но по кухне ходила на цыпочках, чтобы не разбудить тебя. Ты бросил свое хобби?

– Что? О чем ты?

– Где твоя маленькая книжка? Обычно она лежит вот здесь. – Она указывает на тумбочку.

– Я делаю в ней записи, когда ты уходишь, – сообщает он, пристраивая тарелку поверх салфетки на коленях и начиная есть. – Отменная яичница. – Женщина молчит. – Не хочешь присесть со мной?

– Нет. Мне нужно идти работать.

Мужчина цепляет на вилку ломтик жареного бекона, с хрустом пережевывает его.

– Тебе нужна помощь?

– В чем?

– В работе. Я мог бы помочь тебе. – Он прожевывает свой бекон и глотает его.

– Ты все путаешь, – говорит она. – Ты больше не приходишь работать.

– Но я же приходил.

– Просто позавтракай с удовольствием.