Уж ни братика, ни муженька.
На кого меня оставили,
Уж и этот день я бы не жила.
Кабы боженька
Да к себе прибрал
Меня горькую сиротинушку,
Кабы эту жизнь одинокую
Мне не жить бобылинушкой…
– Полно, Тася, какие твои годы. Встретишь ещё своего суженого. А отца-мать не воротишь. Уж на то воля Божья. Смирись, дочка. Мы поможем, коли надо.
Тася замолчала. Зло глянула:
– Тоже моего добра хотите? Всем бы вам только урвать кусок пожирнее. А меня-обузу кому держать охота. Ты всегда матери завидовала, дура старая. Пошла вон отсюда.
– Ах вона ты как? Ну и сиди тут, дальше вой. Хухря!
С тех пор Тасей никто не называл. Хухря – и всё тут. И ровно с этого времени каждую ночь сон странный снится. Один и тот же. Старуха в цветастом платке руки костлявые тянет, зовёт по имени. Во сне Тасе нисколько не страшно. Наоборот, любопытно, кто это её так ждёт? Ещё три года минуло. В ночь на именины опять тот сон. Только старуха не просто руки тянет, а говорит: «Приходи ко мне, Таисия, в Копсенскую сторону. Избавлю тебя от тоски-печали. Мать твоя ко мне приходила, и ты приходи. Помогу». Тася резко открыла глаза. Что за Копсенская сторона такая? Вспомнила, что слыхала о ней от тётки Марьи. Встала. Постель наспех застелила, зипун накинула и помчалась к соседке. Та как раз коров выгоняла.
– Тётка Марья, здравствуй. Да постой ты. Помощь твоя нужна.
Марья нахмурилась:
– Чой-то вдруг? Какая тебе блажь на этот раз в голову втемяшилась?
– Сон мне приснился. Старуха в цветастом платке звала в Копсенскую сторону. Ты же болтала, что родня ваша там?
– Ну. Кабыть так. Тебе-то чего надо?
– Скажи, как добраться. Может знаешь, что за старуха такая?
Марья поёжилась. Вспомнила как Глафиру возила к Пелагее.
– Ох, Таська. Видать не уйти от обещания. Мать твоя покойница, царствие небесное, к той бабке ходила. Долго не могла забеременеть. А как там побывала, вскоре тебя родила. Да видать нарушила уговор. За это и поплатилась. Вона как оно. Видать старая жива ещё.
Рассказала соседка, как добраться и Пелагею найти. Тася котомочку собрала, избу на клюшку закрыла. Упросила Марьиного мужа отвезти её в ту деревню.
Только калитке подошла, навстречу ей та самая старуха:
– Пожаловала наконец-то. Долго я тебя ждала. Знала, что придёшь.
– Здравствуй, бабушка. Сон мне был, да ни один. Ты меня звала. Я приехала.
– Проходи, Таисия. Я Пелагея. Знаешь, зачем звала?
– Тётка Марья сказала, что мама моя уговор нарушила. А какой не знаю.
– Родители с братом померли враз?
– Откуда знаете?
– Такой уговор был. Мать твоя должна была тебя родить, и как тебе шестнадцать годков минует, мне в помощницы на три года отдать. Да второго не рожать. Ибо силой ты наделена. Я учить тебя буду ведовству да знахарству. Не послушала она меня, вот и поплатилась.
– Так это ты их убила?!
– Не я, дочка. Уговор нарушила Глафира, её и прибрали. Моё дело – людям помогать. А уж какой силой, не суть. Кому какая плата назначена, такую отдать должен. Ты проходи. Много о чём потолковать надо.
Тася сжала узелок. Тяжело вздохнула и пошла за хозяйкой. Бабка Пелагея рассказала девушке, что в ней тёмная и светлая силы очень велики. Если людям помогать не будет, они изнутри истерзают. Надобно учиться ремеслу и в деле применять. Тася поняла, почему ей так плохо было все эти годы. Наружу силы рвались, а она не пускала, не знала как.
– Раз ты во время не пришла, срок учения выйдет тебе семь лет. Как тридцать лет исполнится, отпущу с миром. Там и суженого встретишь, и деток народишь, и людям поможешь. Жизнь проживёшь долгую и счастливую. А муженёк твой бывший вернёт, что забрал, даже больше. Богатой будешь. А коли ослушаешься, мучиться тебе пуще прежнего. Ни Бог, ни Чёрт тебя не возьмут, ни семьи не будет, ни счастья, ни денег. Выбирай.
Тасе терять нечего. Итак одинёшенька. Семь лет – срок долгий. Да не дольше жизни. Осталась. Усердно училась в травах разбираться, когда собирать, как сушить, от какой хвори чего пить, а чего прикладывать. Заговоры учила и сама составляла, в каждом слове – большая сила, ежели правильно применять. Пелагея ученицей довольна.
Вот и срок вышел. Тася расцвела, похорошела, глаза горят. Такой красивой себя даже в юности не видела. Пелагея, опираясь на палку, вышла её проводить:
– Всё, милая, ступай. Всему тебя обучила. Всё теперь знаешь и умеешь. Помни, каждому, кто к тебе придёт за помощью, не отказывай. Всякого прими. Нет плохих людей. Каждого Бог в мир привёл для чего-то. А уж для чего, не тебе решать. Не суди никого. Каждого свой суд ждёт. А тебя, коли всё как надо будешь делать, своя награда. Хватит с тебя мучений в этой жизни. Благословляю тебя, Таисия, на жизнь долгую и счастливую. Ступай с миром.
Тася вернулась в родную деревню. Пока к дому шла, народ глазел, бабы охали, шептались:
– Неужто вернулась Хухря наша.
– Да уж какая теперь Хухря. Глянь, красавица, любо-дорого смотреть.
Марья первой решилась в гости наведаться, разузнать как чего. Тася её в дом пригласила, чаю налила, Прощенья попросила. Проболтали до вечера. Вскоре вся деревня знала, что Тася знахаркой стала. Потянулся народ со своими хворями да бедами к ней. Всех принимала, как Пелагея велела. Где деревня, там и соседние. Народ повалил. Тася едва справлялась. Тут и бывший муж заявился. Каялся, прощенья просил. Сказал, что сыновья шибко хворают. Денег принёс в три раза больше, чем забрал. Тася его давно простила. Помогла. Сыновья поправились.
Через год на пороге оказался молодой мужчина. Егор на спину жаловался. Тася его быстро на ноги поставила. А он с первого взгляда влюбился. Через месяц посватался. Девушка взаимностью ответила. Сыграли свадьбу, дочку и сына родили. Живут в ладу да согласии. Решили хозяйство расширить. Земля за огородом свободная, распахали. А там чугунок с золотыми да серебряными монетами. Вот оказывается, где прадед клад закопал. И в эту же ночь Тасе во сне Пелагея явилась. Улыбалась, хвалила. Сказала, что теперь её душа спокойна и пришло время этот мир оставить: «Прощай, дочка, я свой век отжила. Пора тебе жить».
Вечерами за воротами Тася также поёт песни. Только теперь добрые, про счастье и любовь. Дочка подпевает:
Счастье в мире каждому
Доверху даётся,
Попроси и сбудется,
Любовью отзовётся.
Не держи страдания
В сердце тяжкой злобою,
Всё может исправится,