Трилогия об Иосифе Флавии: Иудейская война. Сыновья. Настанет день

– Оставьте ее, – бросил вполголоса Веспасиан.

– Может быть, пойдем дальше? – спросила Кенида. – Или ты хочешь ее взять? Не знаю, годится ли она в коровницы. – Госпожа Кенида ничего не имела против того, чтобы Веспасиан развлекался, но она любила сама выбирать предмет этих развлечений.

Девушка встала. Нежно и четко означилось ее овальное личико на фоне длинных, очень черных волос, полногубый рот с большими зубами несколько выдавался вперед. Беспомощная, нагая, юная, жалкая, стояла она, поворачивая голову то вправо, то влево.

– Спросите ее, не обучена ли она какому-нибудь искусству? – обратился Веспасиан к Иосифу.

– Этот знатный господин спрашивает, не владеешь ли ты каким-нибудь искусством, – обратился Иосиф к девушке ласково и бережно.

Мара дышала бурно, прерывисто, проникновенно посмотрела она на Иосифа удивленными глазами. Вдруг приложила руки ко лбу и низко поклонилась, но не ответила.

– Не пойти ли нам дальше? – спросила Кенида.

– Мне кажется, тебе следует ответить нам, Мара, – мягко убеждал девушку Иосиф. – Этот знатный господин спрашивает, не владеешь ли ты каким-нибудь искусством, – повторил он терпеливо.

– Я знаю наизусть очень много молитв, – сказала Мара. Она говорила робко, ее голос звучал странно глухо, приятно.

– Что она говорит? – осведомился Веспасиан.

– Она умеет молиться, – пояснил Иосиф.

Остальные рассмеялись. Веспасиан не смеялся.

– Так, так, – пробормотал он.

– Разрешите прислать вам девушку? – осведомился капитан Фронтон.

Веспасиан колебался.

– Нет, – отозвался он наконец, – мне нужны рабочие для имений.

Вечером Веспасиан спросил Иосифа:

– Ваши женщины много молятся?

– Наши женщины воспитываются не для молитв, – пояснил Иосиф. – Они обязаны соблюдать запреты, но не повеления. У нас есть триста шестьдесят пять повелений, по числу дней в году, и двести сорок восемь запретов, по числу костей в человеке.

– Ну, этого хватит за глаза, – заметил Веспасиан. – А ты думаешь, она действительно девственница? – спросил он немного спустя.

– За нецеломудренность наш закон наказывает женщину смертью, – сказал Иосиф.

– Закон! – пожал плечами Веспасиан. – Девушка-то, может быть, и заботилась о соблюдении вашего закона, доктор Иосиф, – пояснил он свою мысль, – но мои солдаты – едва ли. Должен сказать, я буду очень удивлен, если окажется, что они и в данном случае не нарушили дисциплины. Вся беда – в ее больших коровьих глазах. В таких глазах может таиться что угодно. Вероятно, там ничего и не таится, как всегда в вашей стране. Все – только патетическая декорация, а приглядишься поближе – и нет ничего. Ну, как насчет вашего предсказания, господин пророк? – спросил он с неожиданной злостью. – Если бы я вас отправил в Рим, вас, вероятно, давно бы осудили и вы рылись бы где-нибудь в сардинских копях, вместо того чтобы любезничать здесь с хорошенькими евреечками?

Но Иосифа мало трогали шутки маршала. Он уже давно заметил, что не один он несвободен в своих действиях.

– Генерал-губернатор Муциан, – возразил он с грубоватой вежливостью, – уплатил бы стоимость по крайней мере двух десятков горнорабочих, если бы вы меня уступили ему. Не думаю, чтобы мне плохо жилось в Антиохии.

– Что-то я тебя распустил, еврей, и ты обнаглел, – сказал Веспасиан.

Иосиф переменил тон.

– Моя жизнь была бы разбита, – сказал он горячо, смиренно и убежденно, – если бы вы меня отправили. Верьте мне, консул Веспасиан: вы – спаситель, и Ягве послал меня к вам, чтобы повторять вам это все вновь и вновь. Вы спаситель, – повторил он упрямо, страстно и настойчиво.

Лицо Веспасиана было насмешливо, слегка недоверчиво. Против его воли пламенные заверения этого человека проникали в его старую кровь. Его сердило, что он все вновь и вновь выжимает из еврея эти пророчества. Он слишком свыкся с таинственным, уверенным голосом, слишком тесно связал себя с этим евреем.

– Если твой бог не поторопится, – поддразнивал он Иосифа, – то мессия, когда он наконец придет, будет иметь довольно дряхлый вид.

Иосиф, сам не зная, откуда черпает эту уверенность, ответил спокойно и непоколебимо:

– Если до середины лета не произойдет ничего, что в корне изменит ваше положение, консул Веспасиан, тогда продайте меня, пожалуйста, в Антиохию.

Веспасиан с наслаждением впитывал в себя Иосифовы слова. Но он не желал этого показывать и переменил тему:

– Ваш царь Давид клал себе в постель горячих молодых девушек. Он был не дурак полакомиться. Думаю, что и все вы не прочь полакомиться. Как у вас обстоит дело? Вы, наверное, можете кое-что порассказать на этот счет?

– У нас говорят, – пояснил Иосиф, – что если мужчина поспал с женщиной, то семь новолуний Бог не говорит из него. Пока я писал свою книгу о Маккавеях, я не прикасался к женщине, пока я был начальником Галилеи, я не прикоснулся ни к одной.

– Но это вам мало помогло, – заметил Веспасиан.

На следующий день маршал велел приобрести для него на аукционе девушку Мару, дочь Лакиша. Ее привели к нему в тот же вечер. На ней еще был тот венок, который надевался при продаже с аукциона, но по приказу капитана Фронтона ее выкупали, умастили благовониями и одели в одежды из прозрачного флера. Веспасиан осмотрел ее с головы до ног светлыми суровыми глазами.

– Идиоты, – выругался он, – жирнолобые! Они нарядили ее, как испанскую шлюху. За это я бы не отдал и ста сестерциев!

Девушка не понимала, что говорит этот старик. На нее обрушилось столько неожиданного, что она теперь стояла перед ним безмолвно и робко. Иосиф заговорил с ней на ее родном арамейском языке, мягко, бережно; она нерешительно отвечала своим низким голосом. Веспасиан терпеливо слушал чуждый, гортанный говор. Наконец Иосиф объяснил ему:

– Она стыдится, потому что нага. У нас нагота – тяжкий грех. Женщина не должна показываться нагой, даже если врач скажет, что это спасет ей жизнь.

– Идиотство! – констатировал Веспасиан.

Иосиф продолжал:

– Мара просит князя, чтобы он приказал дать ей платье из цельного четырехугольного куска и чтобы он приказал дать ей сетку для волос и надушенные сандалии для ног.

– По мне, она и так хорошо пахнет, – заявил Веспасиан. – Да ладно. Пусть получает.

Он отослал ее – пусть сегодня не возвращается.

– Я могу ведь и подождать, – интимным тоном объяснил он Иосифу. – Ждать я научился. Я охотно откладываю хорошие вещи, прежде чем ими насладиться. И в еде, и в постели – во всем. Мне тоже пришлось ждать, пока я не получил этого места. – Он, кряхтя, потер подагрическую руку, заговорил еще откровеннее: – Как ты считаешь – в этой еврейской девушке что-то есть? Она робка, она глупа, разговаривать с ней я тоже не могу. Непробужденность, конечно, очень мила, но здесь, черт побери, можно достать и более красивых женщин. Кто его знает, почему находишь прелесть именно вот в таком зверьке.

Но и Иосифа очаровала девушка Мара. Он знал их, этих галилейских женщин: они медлительны, застенчивы, печальны, но когда они расцветают, то в них открываются богатые и щедрые чувства.

– Она говорит, – обратился он с необычайной прямотой к римлянину, – что питалась одними стручками. И это, вероятно, правда. У нее, у этой Мары, дочери Лакиша, не будет особых оснований произносить благословение, когда она получит свое новое четырехугольное платье.

Веспасиан рассердился:

– Сентиментальничаете, еврей мой? Вы начинаете меня раздражать. Слишком много о себе воображаете. Если хочешь взять девочку к себе в постель, вы требуете таких приготовлений, точно это военный поход. Я тебе вот что скажу, мой пророк: научи ее немного по-латыни, поговори с ней завтра утром. Но смотри не пытайся полакомиться до меня, чтобы не пострадал твой пророческий дар.

На другой день Мару привели к Иосифу. На ней было обычное четырехугольное платье из цельного куска, темно-коричневое, с красными полосами. У маршала оказался верный нюх. Чистый овал ее лица, низкий блистательный лоб, удлиненные глаза, пышный выпуклый рот – все это при скромной одежде стало гораздо очевиднее, чем при нарядной наготе.