Мастер теней

– Я вижу, вы готовы? Приступим.

Он вытянул вперед руку с перстнем, проделал ею какие-то псевдомагические пассы и заговорил.

– Уныние, бездна бездонная, черная… Падение бесконечное, сон кошмарный в объятьях отчаяния… Оно изъязвляет душу, кислотою вытравит всякую радость и похоронит надежду. Приди, ядовитая мудрость, приведи с собою раздумия горькие и сожаления, выпусти их, как рой кровопийц, не дающих покоя до самой могилы!

– На каком языке вы заговорили, мэтр? – С этими словами писатель обернулся и в мгновение ока оказался почти загипнотизирован матовым блеском черного камня в кольце. Аристида словно потянуло в темный колодец, сердце его охватили ледяные когти, впились намертво, высасывая тепло, свет, саму жизнь… он резко выдохнул, встряхнул своей буйной шевелюрой, и наваждение исчезло.

– Желаю удачи, господин Крафка. И не забудьте о посвящении.

Новый роман нового Аристида Крафки произвел эффект сотни разорвавшихся бомб. Парижане вспоминали о первой постановке «Эрнани» и о суде над «Мадам Бовари», но эти литературные скандалы не шли ни в какое сравнение с «Крысятами Тампля».

– Вы уже прочли «Крысят Тампля»?

– О да! Какой ужас!

– Да, и какой блеск! Какое мастерство, какая глубина! Я, признаться, недооценивал этого ремесленника Крафку; никогда бы не подумал, что он на такое способен.

– Помилуйте, о каком мастерстве вы толкуете? О мастерстве собирания грязи по всем сточным канавам Парижи и размазывании этой вот грязи по бумаге? Этот роман смердит, как самая гнусная ночлежка, а после его прочтения мне хотелось вымыть руки!

– Вам не мешает промыть также и ваш сонный, заплывший жиром благополучия мозг!

– Как вы смеете! Вы такой же грубиян и негодяй, как и ваш Крафка!

– А вы – надутый идиот, ничего не смыслящий в искусстве, венцом коего почитаете слащавую оперетку «Моя прелестная садовница»!

Споры о романе кипели во всех салонах, гостиных и даже в бальных залах. «Крысята Тампля» разительным образом отличались от предыдущих творений Аристида блистательного: ни благородных красавцев, ни молодых герцогинь, ни погонь с фехтованием. Книга весьма красочно повествовала о жизни детей и подростков парижского дна – тех, чьим единственным верным спутником был голод, кто учился драться и воровать чуть ли не c колыбели. Виртуозы-карманники, достигшие высот мастерства в том возрасте, когда обычные дети только идут в школу; десятилетние проститутки, с жуткой деловитостью обслуживающие клиентов; несовершеннолетние убийцы – эти порождения нищеты, невежества и порока, окрещенные Крафкой «крысятами Тампля», кружились на страницах его книги в завораживающей макабрической пляске. Свой во всех смыслах новый роман, вознесенный и публикой, и критиками на сияющие высоты, писатель посвящал некоему Мастеру Теней.

После такого успеха уже ничто, казалось, не могло его перевесить. Но и тут Аристид Крафка сумел удивить читающий Париж. Следующая его книга оказалась поэтической, писатель превратился в поэта. А потом был знаменитый, восхваляемый и низвергаемый с одинаковым жаром, «Священник из Бру». Роман был, в общем-то, ни о чем: какой-то никому не интересный священник приезжает в новый приход – сонную, пыльную деревню, и все никак не может устроиться на новом месте – то в свой дом никак не может попасть, то в какую-то местную ссору впутается… начинается не пойми с чего, и заканчивается ничем. Одним словом, скучно, монотонно и безысходно. А оторваться невозможно – роман затягивал, как болотная трясина.

Но приносило ли это самому мэтру радость… «черта с два», как сказала бы его жена. Аристид Крафка стал абсолютно несчастным человеком. Его пожирала черная меланхолия, от которой не было спасения. Радости семейного очага, красота жены и очарование других женщин, развеселые кутежи, азарт игры – все ушло в бездонный черный колодец, оказавшийся под снятой печатью. Он сильно похудел, потому что забывал есть, ссутулился, поседел. Друзья участливо советовали съездить на воды, жена приводила одного за другим медицинских светил; все было впустую; единственное, что хоть немного отвлекало его – работа. Но она же и убивала, требуя непомерных усилий от надорвавшегося сердца.

Судьба последней книги Аристида Крафки оказалась плачевной: писатель сжег ее, поясняя в предсмертной записке, что убивает свое дитя лишь ради того, чтобы оно не погубило многих, поскольку вложил он в эти страницы все свое отчаяние. Оборвав таким образом свою творческую стезю, некогда блистательный Король-Солнце литературного Парижа, а ныне – просто великий писатель Аристид Крафка – повесился в подвале своего загородного дома.

4. Сказано было, что женщина – сосуд скудельный. Однако если бы автор этого категорического утверждения познакомился бы с Мариной Пчелиной, то он, весьма вероятно, сформулировал бы его несколько иначе: «Некоторые женщины – сосуд скудельный, но только не Пчелина Марина». Ибо была вышеназванная Марина человеком поистине замечательным: добрым, жизнерадостным и отзывчивым. Работала Марина на одной из гуманитарных кафедр провинциального университета в чине вечного доцента и в качестве привычного решения любой проблемы. Она дорабатывала почти все диссертации, проходящие через местный совет, причем делала это безвозмездно, искренне желая помочь неразумным ближним; она вела все эти нудные, скучные научные общества; подменяла заболевших коллег в те часы, когда могла; возила продукты завкафедрой и делала у той сезонные генеральные уборки; одна растила дочку, а в часы досуга (не иначе, как между тремя и пятью часами ночи) писала свою докторскую. Вся кафедра буквально молилась на Марину, и при этом никто ее ни в грош не ставил.

Однажды осенним вечером Марина Пчелина сидела в гостях у своей давней подружки Светки Березиной. Подруги допивали первый кофейник. Светка была настроена довольно воинственно, видимо, вследствие сегодняшнего педсовета в школе, где она работала завучем. Она грохнула чашкой о блюдце, ткнула сигаретой в пепельницу и обратилась к подруге.