Полураскрытая роза

– Ты говорил с ним, Киллиан?

– Пока нет. Она прислала фотографии.

– Перешли мне. Да, я курю, и да, пришли мне фотографии своего тайного сына.

– Столько всего произошло, а я не…

– Так ты пересылаешь их? – перебила она, уже заглядывая в мобильник.

– Да, сейчас перешлю, – сказал Киллиан и кивнул. Он опустил глаза в мобильник, Винсент оставалось лицезреть его макушку.

Молча она смотрела на фото на экране телефона. Талли – сын Киллиана, анализа ДНК не требуется. Всего четыре фотографии: две младенческие, одна подростковая и одна недавняя. Как будто смотришь на старые фотографии Киллиана. Винсент заплакала и глубоко вздохнула.

– У него твоя улыбка. Он твоя копия. Он похож на Колма, – сказала она сквозь слезы. У Киллиана, Колма и Талли были одинаковые ясные глаза и нос. Если бы Винсент вдруг столкнулась с Талли на улице, то подумала бы, что он похож на ее сына и на ее мужа. Захотела бы спросить его фамилию – вдруг тоже Уайльд? – таким сильным было сходство. – У тебя есть еще один сын, который похож на тебя, как две капли воды. И теперь он взрослый, – сказала Винсент, как будто произнесенные вслух слова помогали ей как-то с этим справиться. Мозг был не в состоянии сосредоточиться на какой-то одной эмоции. И внутри у нее бушевал их целый вихрь, даже ураган. Она затушила сигарету и встала, чтобы подойти к окну и распахнуть его пошире. Она немного высунулась в окно и так и стояла, глотая воздух, как воду.

– Вин. Вин, куда ты делась? – донесся из спикеров ноутбука голос Киллиана. – Ты хоть из комнаты не вышла?

– Нет, – сказала она, продолжая плакать, высунувшись в окно. Она сосредоточилась на женщине, которая шла по тротуару, держа мобильник у рта, и громко, капризным тоном говорила по-французски – наверное, переживала собственный кризис отношений.

– Я собираюсь встретиться с ним, когда буду в Дублине, – сказал он.

– И с ней? – обернувшись в комнату, спросила Винсент.

– Не знаю. Тебя бы это встревожило?

– Не понимаю, какое это имеет значение.

– Большое.

– Меня это не волнует… зато волнует, что ты поступаешь правильно. И это не комплимент. Я сейчас вообще не настроена делать себе комплименты, но будет правильно… встретиться с ним. Поздновато, конечно, но ты должен это сделать. Он твой сын, – вернувшись на диван, сказала она. Пожав плечами и покачав головой, она вытерла слезы.

Некоторое время они молчали.

– Из-за меня мы оказались в труднейшем положении, – сказал Киллиан. Он больше не плакал; он был вымотанный и красивый. Винсент пыталась отбросить свои переживания, чтобы почувствовать к нему нежность, потому что именно это ему было нужно. Хотя и ей было нужно именно это. Понимал ли он?

– Я все угробил, и я обязан попытаться все наладить, – сказал он.

– Какая у него фамилия? У Талли?

– Хоук.

– У Шивон такая же?

– Да, – сказал Киллиан.

Винсент хотела узнать больше. Киллиан рассказал ей, что, когда Талли был маленький, Шивон вышла замуж, и они оба взяли фамилию ее мужа. Она и сейчас была замужем за ним, и у них была дочь. Шивон сказала Киллиану, что ее муж был и всегда будет отцом Талли.

– В меня ты влюбился лишь потому, что я напоминала тебе ее, – сказала Винсент. Фото Шивон она не видела, но в книге он об этом прямо так и написал. Винсент и Киллиан очень долго были вместе, и она понимала, что все гораздо сложнее, но сам факт беспокоил ее, и она чувствовала, что неоригинальна.

– Это неправда, – покачав головой, сказал Киллиан.

– Ты написал об этом в книге… а не я.

– Ты же знаешь, я не это имел в виду. Конечно, не все в книге стопроцентная правда, и ты это понимаешь.

– Киллиан, я ничего не понимаю.

– Я люблю тебя за то, что ты – это ты. И точка.

– Она к тебе настроена враждебно? Я бы тебя ненавидела, – сказала Винсент.

Вдали послышалась сирена «скорой», и Винсент перекрестилась, как делала всегда, когда слышала или видела машины «скорой помощи». Еще она так делала, когда видела, что везут покойника. Это у нее было от Авроры, передавалось по женской линии их семьи. Винсент воспитали полукатолик и нерегулярный баптист.

– Что, сирена? Мне не слышно, – спросил Киллиан, знавший, что происходит, когда она так крестится. Винсент кивнула. Киллиан ее прекрасно знал, и это раздражало. Как бывает у многих пар, которые долго живут вместе, иногда он знал, что она думает, и мог угадать, как она отреагирует на те или иные вещи. Потому-то ей и было так обидно, что он держал в секрете книгу, держал в секрете все остальное. Потому что точно знал, что это сделает ей больно. Он даже не мог оправдаться незнанием. – Шивон сказала, что уже давно меня простила. Талли все знает. Что мы были молодые и бестолковые и что уехать меня заставили родители. Сказала, что много раз наводила обо мне справки, но ни разу не вышла на связь. Честное слово. Это я не держал от тебя в секрете, – сказал он, как будто гордился, что сделал хоть что-то одно правильно.

– Ты должен ей кучу денег, – сказала Винсент.

Киллиан продолжал рассказывать: Шивон сказала, что, пока она была подростком, ей и Талли посылали деньги его родители. Что отец Киллиана по секрету договорился с родителями Шивон и дал им денег, чтобы все держалось в тайне от Киллиана. Поговорив по телефону с Шивон, Киллиан тут же расспросил мать, и та наконец во всем призналась. Рассказала, что они посылали Шивон и Талли деньги, пока Талли не исполнилось восемнадцать. Ложь наслаивалась на ложь, тайна на тайну, и получался замысловатый лабиринт.

Узнав, что родители Киллиана держали ребенка от него в тайне, Винсент ощутила внутри некую пустоту. Она догадывалась, что если бы отец Киллиана не умер, не успев познакомиться с ней, то, наверное, не захотел бы, чтобы она была с его сыном. Так же, как не хотел, чтобы с ним была Шивон. Ни просвета, ни отголоска. Она воспринимала что могла.

– Что, если бы какой-нибудь парень так поступил с Олив? У тебя тоже есть дочь, Киллиан, – сказала Винсент.

– Я знаю. И сказать мне нечего, кроме того, что, разумеется, это бы меня убило, ты знаешь.

– Огромная часть твоей жизни состоит из лжи, – сказала она, осоловев от слез. Утром ей нужно вести занятия, а глаза почти не открываются.

– Вин, прости меня за все. Я буду яростно бороться. Я буду бороться за нашу семью, – глядя на нее и прижимая руку к груди, сказал Киллиан.

– Поговорим через неделю. Детям ты сам должен рассказать. У Колма и Олив есть сводный брат, о котором они не слыхали, – сказала она на всякий случай, если нужно было еще раз пояснить весомость происходящего. – Что ты за мужчина? Какой мужчина так поступает?

Ответить она ему не дала. Просто закрыла ноутбук, забралась в постель и горько рыдала, пока не провалилась в спокойный глубокий сон.

Проснувшись утром, перед тем как отправиться в музей, Винсент сначала отправила сообщение брату, сестрам и родителям в семейный чат, выдав сокращенную версию событий и пообещав рассказать все позже, а потом забила в Гугл «Шивон Хоук». Целый час она листала страничку Шивон в соцсетях, смотрела фотографии ее, мужа и Талли. У Шивон был добрый взгляд, они с Винсент были слегка похожи, особенно когда она прищуривалась. Видимо, еще и поэтому так похожи были Талли и Колм – их матери могли быть родными или двоюродными сестрами. Просматривая ее страничку, Винсент не могла не отнестись с симпатией к Шивон, к ее интересам и постам. Им нравились одни и те же адаптации книг в кинофильмы и рецепты курицы в сливочном соусе. Она прошлась по ее друзьям и родным. Побродила по сайту больницы, где был портрет Шивон и где она значилась педиатрической медсестрой.

Затем она справилась о Талли Хоуке и обнаружила его канал в YouTube. Он был исполнителем и автором песен и обновлял канал примерно раз в неделю. Винсент посмотрела последнее видео, совершенно сбитая с толку тем, как внешне и голосом он напоминал Киллиана и Колма. Одну из его песен она включила на повтор и слушала, собираясь на работу. Песня была отличная. Медленная и спокойная, называлась «Вернись ко мне». Винсент подумала было, не оставить ли комментарий, но не могла заставить себя это сделать. Зато она щелкнула по кнопке «палец вверх», а песня целый день крутилась у нее в голове.

– Я могу что-то сделать? Я могу помочь тебе… чем-то? – не убирая закрывающей глаза ладони, спрашивает из коридора Лу.

– У меня немного кружится голова. Это месячные… Вчера не поела как следует. Ты накормил меня всеми этими… фруктами, – отвечает она, держа окровавленные простыни перед собой и едва ли беспокоясь о том, что стоит перед ним голая ниже пояса, капая кровью на пол. Она лезет в шкаф за трусами и натягивает на себя пару, при этом чуть не упав. Берет еще одни трусы с собой в ванную. Не полагается ли ей при этом хоть немного смущаться? Разве это не унизительно? Или Киллиан умудрился высосать из нее все смущение до последней капли и теперь она «едет на пустом баке»? Родные и друзья узнали тайну Киллиана одновременно с ней. Разве можно смутить ее еще больше? Может, ей вообще больше никогда не суждено смущаться, словно это чувство теперь отмерло и ощутить его она больше не в состоянии, что бы там ни случилось.

Заменит ли его что-нибудь еще?

Сейчас она чувствует лишь голод, спазмы и острое желание пописать.

– Я отнесу это стираться, но сначала мне очень нужно в туалет, – говорит она, обернувшись окровавленными простынями так, чтобы закрыться и спереди, и сзади. Из-за этого выходить из комнаты приходится мелкими шажками.

После ванной, помывшись и подложив прокладку, она снова оборачивается в простыню и выходит к Лу в коридор. Она не замечает, что теряет сознание и падает, но Лу ловит ее, и она сквозь хлопок чувствует тепло его ладоней.