Школа. Точка. Жесть

– А вот Анатолий Павлович… (и далее что-то из списка претензий: рассказывал интереснее, читал выразительнее, громче, тише, понятней, наизусть читал стихи, а не по учебнику, пел песни, а не только стихи читал и т.д., и т.п.)

Елена Сергеевна была педагогом молодым, неопытным, но прекрасно понимала: надо что-то делать. Но что? Придумать она ничего не могла.

Решение оказалось спонтанным и действенным. Это был просто эмоциональный взрыв.

Придя в очередной раз на урок (это был урок литературы), Елена Сергеевна долго терпела придирки учеников, которые не стеснялись постоянно говорить учительнице, что Анатолий Палыч был лучше её, что они не хотят, чтобы она у них вела уроки. И не только она, а вообще никто, кроме Анатолия Павловича.

И тут Елена Сергеевна не выдержала. Она взяла книги, которые лежали на столе, а было их немало, в их числе, например, четыре тома «Войны и мира», и бросив их со всего маха на стол, рявкнула нечеловеческим голосом:

– Кончился Анатолий Павлович! Началась Елена Сергеевна!

Это было начало конца. Конца тотального неприятия молодой учительницы. Зверята почувствовали, кто вожак стаи.

Зверята почувствовали, но не смирились. Они ещё не были сломленными и одомашненными.

На следующий день они показали свои остренькие зубки

– Любовь Григорьевна! Вас Галина Дмитриевна зовёт в восемнадцатый кабинет, – забежав в учительскую, прощебетала секретарша Вика.

– Хорошо, сейчас иду.

Я зашла в кабинет, где смирно, очень тихо сидели учащиеся 7в класса муниципального общеобразовательного учреждения. Они прямо вытянулись в струнку, сидя за партами. И так же, вытянувшись в струнку, стояла за кафедрой Галина Дмитриевна. Даже скелет в противоположном от Галины Дмитриевны углу, казалось, тоже вытянулся в струнку. Воздух был звеняще-напряжённым.

Я понимала: что-то случилось. Но что?

– Любовь Григорьевна, пойдёмте в лаборантскую, – тихо, себе под нос, проговорила Галина Дмитриевна и стала отступать в сторону лаборантской. Не идти, как обычно, а отступать, продвигаться, как будто сзади сейчас начнётся миномётный огонь, поэтому нужно двигаться осторожно, не показывая противнику в открытую свои маневры.

Так мы дошли до лаборантской: я шла медленно, но обычно, повернувшись к классу задом, а вот Галина Дмитриевна шла в лаборантскую на ощупь, ориентируясь на меня, потому что шла она лицом к классу, и только зайдя в лаборантскую и закрыв дверь на шпингалет, она наконец повернулась ко мне задом.

И тут я увидела! Из её зада, обтянутого серой тонкой юбкой, торчали иглы – настоящие швейные иглы- в количестве пяти штук.

– Какой ужас, Галина Дмитриевна! Кто это так?

– Любовь Григорьевна, доставайте иглы. Вот вата, вот спирт. Надо будет обработать.

Я с трудом достала первую иглу. Руки у меня дрожали, я чуть не заплакала, представляя, какую боль эти иглы принесли Галине Дмитриевне. На юбке выступила кровь. Вторая игла сломалась, она была очень тонкой, и я с трудом вытянула кончик обломившейся иглы. Ещё три иглы, наловчившись, я вытащила уже быстрее.

Потом приподняла юбку, приспустила колготки с трусишками, и моему взору предстал узкий, мускулистый зад Галины Дмитриевны. Не случайно у неё была кличка Сухая. Она действительно всегда была очень стройной, прямой, подтянутой.

Раны кровоточили, казалось, дикие звери искромсали нежное тело. Кровь долго не останавливалась. Кое-как обработав ранки и вернув одежду на прежнее место, я снова спросила пострадавшую:

– Кто это сделал, Галина Дмитриевна?

– Не знаю. Сейчас будем выяснять. Мы их не выпустим, пока не признаются.

– Может, инспектора по делам несовершеннолетних вызовем?

– Сами разберёмся. Их надо жать, на место ставить. Иначе они нас на лопатки положат.

Мы вышли в кабинет. Я суровым взглядом обвела зверят.

– Кто подложил иголки на стул Галине Дмитриевне?

Партизаны молчали.

– Я ещё раз спрашиваю: кто подложил иголки на стул Галине Дмитриевне? Кто это сделал – признавайтесь! Пока мы не узнаем, кто это сделал, из класса никто не выйдет.

Они и не думали признаваться. Они сидели в закрытых позах стойких воинов – борцов за справедливость.

Конечно, они наверняка понимали, что переборщили. Что иголки – это уж слишком. Но отступать не собирались, как народовольцы, планирующие покушение на Александра II

Так мы молчали полчаса. Так мы молчали час. Так мы молчали два часа.

Я не знаю, о чём думала Галина Дмитриевна.

Я думала о ней. Я, конечно же, понимала, почему ребята не хотели, чтобы классным руководителем у них была учитель биологии, социальный педагог Осокина Галина Дмитриевна по кличке Сухая.

Галина Дмитриевна была человек-кремень. Ничего не могло заставить её свернуть, если она решила идти этим путём. Галина Дмитриевна никогда не была замужем и детей у неё не было. Всю себя, всё своё свободное время она отдавала школе, летом – саду.

Она знала, как правильно жить, как нужно воспитывать детей, знала имена всех учеников, их родителей, имена братьев, сестёр, а также ближайших родственников.

Если что-то в воспитании шло не так, Галина Дмитриевна тут же говорила про гены, от которых не уйти.

– Эх, девчонки! Надо было думать, под кого ложиться. От осинки не родятся апельсинки. Вот я так и не нашла, от кого можно нормального ребёнка родить – и не жалею. А то маялась бы сейчас, вот как вы маетесь, дуры.

На второе место при разговорах о воспитании детей Галина Дмитриевна ставила собственно само воспитание.

– Молодые-то сейчас, конечно, потакают детям во всём, белоручками растят. Сами виноваты, что дети им на шею садятся. Воспитывать не умеют – детей рожают. Ещё и обеспечить нормально не могут.

И мы, не умеющие правильно воспитывать, родившие от непонятных мужей с косячными генами, да и сами обладающие не лучшими генами для передачи потомству, несли свой крест и веровали: радовались успехам нерадивых деток, ругали за шалости, словом, просто жили со своими детьми.

Педагогом она была жёстким и бескомпромиссным. Пятёрки ставила редко – в исключительных случаях. Четвёрки надо было зарабатывать непосильным интеллектуальным трудом. За тройку тоже надо было попотеть.

Сколько золотых и серебряных медалей было зарублено Галиной Дмитриевной! Потом ей просто не стали давать старшие классы, и количество медалистов резко увеличилось.

Она никогда не ставила своевременно оценки за четверть. Детям приходилось по несколько раз пересдавать темы, пока наконец долгожданная тройка не была выставлена в журнал. Я, как завуч, никак не могла свести отчёт и сдать в гороно, но я тянула до последнего, ведь стоило только нажать на Галину Дмитриевну и сказать, чтобы она срочно выставляла оценки, она не рисовала тройки, нет! бескомпромиссно выставляла двойки, что меня тоже естественно не устраивало.

НО! Ох уж это важное, всегда показывающее иную сторону бытия «но»!

НО Галина Дмитриевна была при этом замечательным человеком, по-своему любящим детей. Дети это, конечно же, понимали не сразу, они не любили Сухую, боялись, кто-то ненавидел даже. И кличку ей дали не столько за внешность, очень симпатичную кстати, а за её несгибаемость, бескомпромиссность, крутой нрав.

Зато она была готова до вечера сидеть в школе и объяснять непонятные темы ученикам, принимать, не раздражаясь, зачёты.

Когда ей стали всё меньше давать часов, Галина Дмитриевна согласилась на должность социального педагога. Справлялась она с обязанностями соцпедагога замечательно. Даже мягче немного стала, уступчивей, общаясь с асоциальными семьями, но хватки своей не потеряла. И многим пьющим папашам, да и мамашам водка порой лезла в горло с трудом, когда они вспоминали социальную педагогиню, которая строгим, укоризненным взглядом внушала им трезвость и умеренность.

– Пойдёмте в лаборантскую, – позвала Галина Дмитриевна.

И когда мы зашли, загадочно проговорила: