Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи

– Да я сегодня баню топила, застыла малость в ней. Зато чистая, стерильная, белье все новое.

И не успел старик Прохоров моргнуть глазом, как Егоровна улеглась на его лечебную кровать. Он не ожидал от нее такой прыти. Стоит и глазами хлопает, рот разинул и задыхается от возмущения.

– Слазь! Слазь, кому говорят! нахалка!

– Дай полежу. Провода подключай, проверю ток.

– Слазь! Соседей сейчас позову! Караул! Кровать ломают!

– Ори, ори. Егоровна ловко накинула на себя ремень и воткнула шнур в розетку. Убитый ее наглостью Прохоров ремень все же подтянул и пристегнул ее.

– Лечись, Лидуха, я с тебя пени возьму. За амортизацию моей кровати! Как только она тебя выдерживает! Толстая ты! Не шевелись, а то кровать сломаешь – денег не хватит рассчитаться со мной. Я-то вот из похоронных взял…

– Ты заново на белый свет народился – и я хочу! Похоронных подкопим!

И лежит Егоровна, улыбается. И правда, хорошо, удобно. Не трясет.

– Хватит, вставай.

– Да ты что? за десять минут разве что вылечишь? сам три часа лежал!

Плюнул Прохоров, пошел чай заваривать. На кухоньке сердце прихватило. Сидит на лавке и стонет. Отстегнулась Егоровна, подошла к нему – а он в обмороке. Давай его в чувство приводить. Потом взяла и отвела-отнесла его в спальню. Да и сама рядышком легла. А то будет помирать Илюха, а позвать некого. Вот она, скорая помощь, тепленькая, под боком.

Назавтра Егоровна лично в магазине доложила:

– Дед – хоть куда! Помолодел на сорок годов!

– Откуда знаешь?

– Теперь – знаю…

Улыбалась Лидуха загадочно. А вскоре совсем перешла к Прохорову жить.

Волшебная кровать!

Вернуть украденное

Приближались выборы. Неважно, какого уровня. Главное – выборы были, их никто не отменил и не запретил, и это радовало душу иностранцам и другим ученым людям.

Степаниде Кузякиной было наплевать на выборы. Она была аполитичная, инертная, и самое страшное – равнодушная, как и к чужому горю, так и к чужому счастью. Ей лишь бы пенсию вовремя приносили. И чтобы в магазине был хлеб. И чтобы не было войны. И чтобы антенна не ломалась, а то без телевизора в деревне скука.

Степанида варила себе суп и аполитично смотрела телевизор. Она инертно слушала теледебаты и оживлялась только, когда на шоу дело шло к мордобою. Любила Степанида всю жизнь одного человека. Это был Якубович. Порой доходило до того, что ей снились сны. Самый сладкий был, когда Якубович кричал за ее воротами: откройте!!! Но она не могла открыть, потому что от счастья у нее во сне отнимались ноги, а больше идти к воротам было некому.

Однако в этом году выборы крепко засели в ее голове. Долбили про них неустанно, вдолбили ей в голову. И она решила поучаствовать. Стать кандидатом. Лозунг у нее был только один:

– Вернуть украденное!

Чтобы ее приняли всерьез, ей надо было собрать подписи. Начать следовало с родной деревни, где еще наскребалось человек двадцать жителей. Сельсовет, по-новому администрация, помог ей развешать объявления. Там с пониманием отнеслись к ее блажи, а когда из районной газеты пообещался приехать корреспондент и прославить бураковскую инициативу на всю Россию, сельсовет и вовсе разомлел. Вот, мол, какие у нас граждане активные.

Настал назначенный день. Народ собрался в клубе, в котором впервые за зиму даже протопили печку. Было немножко угарно, но вскоре воздух насытился чесноком, слабыми винными парами и овчинами с запахом коровников. То есть, все родное, в простоте, да не в обиде.

– Говори, Кузякина, да короче. Скотину кормить да сериалы смотреть торопимся. Что тебя поперло в кандидаты?

– Земляки, я за справедливость! Всем вернуть украденное.

– Нет, не пойдет. Это нереально, – сделал вывод бывший колхозный конюх Гаврилов.

– Почему это?

– Да знаю я, ты про олигархов. Хрен у них что отнимешь теперь. Вот лучше бы ты мне вернула украденное.

– Я? Какое украденное? – опешила Кузякина.

– Ишь ты! Будто не знает! А кто у меня посыпки себе отгреб? Твои следы у сарая были, не обманешь.

– Ах ты, врун бессовестный! У меня и посыпку красть не для кого, кот ее не жрет! Сам ты на ферме всю жизнь крал!

– А ты докажи, старая ведьма, – зашелся Гаврилов.

Народ гудел и хихикал. Наконец, бабка Марья Тарасова выкрикнула:

– Все крали и тянули! Так социализм и разворовали!

Старик Пахомов в очках провозгласил:

– Социалисты украли у капиталистов, а капиталисты у дикарей первобытных. Теперь концов не сыщешь.

– Если подойти философски, – начал было давнишний парторг Самоедов, – то все крали, начиная с Адама. Кузякина, прихлопни свою инициативу.

Корреспондент был разочарован таким ходом событий. Он предложил:

– А давайте заставим вернуть наше болото. А то оно теперь к другому району приписано. Кузякина, голосуй за болото!

Все поддержали.

Так, с заметки «Вернуть украденное болото», начался славный политический путь народного выдвиженца Кузякиной. Теперь ее выдвинули старшим над болотом. И велено объезжать его раз в неделю, чтобы другие районы не украли.

Самостоятельность. Притча

Жили-были два брата. Один был высокий, красивый, умный, а другой – невзрачный, кривоногий и дурак. Вырастили их в одной избе, но красивый спал в комнате окном на восток, где утром солнышко всходило, а кривоногий – окном на запад, где оно вечером заснуть не давало. От этого и судьба их приключилась разной.

Умный и красивый, как вырос, поскорее от родителей съехал, помчался в дальние края счастья искать, на свою-то красоту да удаль. Поскольку был он высокий, издалека его было видать, и заморская принцесса сразу на него глаз положила. Взяла во дворец. Стал он ее главным менеджером, мужем, папой и мамой. Короче, заправляет всем богатством и в ус себе не дует, нет бы вспомнить о родителях престарелых и кривоногом брате – дураке. От такого родства он открестился, сам-то из дворян оказался, да еще и тайный масон. Высоко взлетел! Одно слово – умище.

А братец часто о нем вспоминал, о красивом-то. Даже волновался за него: не сгинул ли тот в чужих краях. Так и жил он в комнате с окном на запад, и ни одна невеста не ластилась к нему, кривоногому да нищему. Состарился возле немощных родителей, сам одряхлел, душой измаялся. И на кой, думает, я такой народился. Надо было убить меня поленом, маленького, или дать мне в речке залиться, в лесу меня потерять.

Не мил кривоногий сын родителям. Нету проку от него никакого, одно огорчение. Почему на свет Божий его пустили, зачем? От него и брат старший сбежал, любимец. И доставались кривоногому в детстве подзатыльники, в старости – щипки и попреки. Да прощал, сердце-то жалостливое, привязчивое. Больше ведь за стариками ухаживать некому.

Так и померли родители, не узнав судьбы своих детей. Может, им слаще помирать было бы, знай они про собственного масона и дворянина. Неказистый сын тоже помер, не узнав о брате своем, принце. Принц жив и сейчас. Не помнит о родине и родне своей, и не хочет вспоминать. В этом весь ум – не расстраиваться. А главное, вовремя от родителей удалиться, самостоятельным стать.