Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи

– А где это? – оживился старик, – в какую сторону идти?

– Не знаю я! Брат мне запрещает и думать об этом месте! Туда пути километров шесть в одну сторону! не разрешал он мне одной туда ходить. А то кто меня там найдет? Он-то уж давно из дому не выходит, девятый десяток ему пошел…

– Вот бы расспросить его как следует! Нарисовал бы планчик!

На том и расстались, что она брата поспрашивает. Брат ее сразу насторожился: ты не пойдешь, а зачем я чужаку буду свои заповедные секреты выдавать?

А старик-то не отстает, встретил вскоре лесовичку, да опять с просьбой: где это да где. Пригласила она его вечером к брату прийти да поспрашивать самому. Старик вечером и пришел.

Брат престарелый лесовичкин лежал и не вставал уже. Поспрашивал старика о том-сем, подумал, да и говорит:

– Открою я тебе путь. На эти места земляничные объясню дорогу. Но обещай, что пойдешь не один, а сестру мою поведешь. Вместе если пойдете, расскажу дорогу.

– Возьму конечно, Митрич, не сомневайся. Нарисуй план, как туда идти.

Дали деду лист бумаги и карандаш, и начертил он схему.

– Вот дорога до кладбища. Вот тут свернуть надо. Вот ориентиры. Тут осторожнее. А вот там, за соснами, и есть заветная поляна. Но смотри, не обмани, сестру возьмешь с собой.

– Обязательно! Спасибо!

И побежал старик домой, с планом в кармане.

Прошла неделя, а он не показывается. Лесовичку за земляникой не зовет. Говорили люди, что вдвоем с женой куда-то в сторону болот каждое утро шагают. Идут да посмеиваются. А на днях в Питер поехали. Сообразили тогда старики, что обманул их чужак. Выведал секрет, да с женой всю ягоду и обобрал… Эх, простофили мои, лесовики, как же вы оплошали! Обидно было думать об этом беспомощному деду, а сестре его лесовичке еще больше.

И вдруг встречает она питерского переселенца по дороге в магазин, идут вдвоем с супругой.

– Ну что, набрал земляники? что ж меня-то с собой не зовешь?

– Да что ты… какая там земляника… пожалел я твои ноги, назавтра побежал в лес, в разведку, а там нету ничего… все заросло… пусто!

– И жена с тобой в разведку бегала три дня?

– Да мы совсем не туда ходили, – подала голос жена. И глазки отводит.

Пошла лесовичка мимо. Дома брату рассказала все. Попереживал он, а потом махнул рукой: может, и правду говорят, все заросло… он давно там не был.

***

– Мама, мама! Какие же вы простые!

– Ладно, дочка, всю ягоду не соберешь. Если Бог меня отвел, значит, не туда мне была дорога. Я без ягод не останусь. А пока жива – и вы тоже. Потом вряд ли найдете места, по которым я лазила.

– Мамочка, мамочка… живи долго! живи вечно, родная! Не болей! Может, пора перестать в лес-то ходить, ноги болят – стонешь, кричишь ночью, плачешь…

– С ума сошла? я ж без леса не могу! я и живу только за счет леса! Все болит, а как согнусь за ягодкой или грибком, мне легче! Лежу на кочке черничной, обираю ягодку, а мне хорошо, как в детстве… родной лес вспоминаю, мамку свою, братьев…

– А что ты деревьям там говоришь, как в лес войдешь?

– Здороваюсь. Говорю, что люблю их, и березки свои, и елочки. Лес меня тоже любит. Вот дожить бы до нового лета… Там подосиновички красивые в одном месте всегда попадаются, найти бы их! А опята! Опята знаю где хорошие! Клубнику нашла в поле… надо пожить бы…

– А старика того видишь?

– Как же, вижу. Говорит нынче летом: давай меняться, я тебе летних яблок сетку – ты мне антоновки осенью, у тебя крупная. Говорю, ладно. Принес, а меня дома не было, повесил сетку на ручку двери. Я смотреть – а яблоки гнилые, падалица. Я их и выкинула сразу на помойку.

– А антоновки все ж потом дала ему?

– Еще чего!

Вот тут я ей не верю.

Аленушка и Весна

Когда пришла пасмурная осень, отправили шестилетнюю Аленку к бабушке и дедушке в деревню, далеко от Москвы и привычной городской жизни. Бабушка, держа Аленку за руку, провожала к поезду невестку, несущую на руках младенца, спелёнутого в теплую клетчатую бабушкину шаль поверх тонкого одеяльца. Младенец спал и не плакал, а невестка все-таки смахивала слезы.

– Доченька, Леночка, слушайся бабушку. Не успеешь оглянуться, уже и весна, а там мы тебя с папой заберем. Братика поцелуй. Вот он подрастет, и мне будет легче, с вами двумя…

До Леночки смысл слов доходил не вполне. Когда она, весна? Сколько дней ее ждать? И только когда мама села в вагон и помахала ей из окна рукой, Аленушка заплакала. Паровоз дал гудок, потянул вагоны и в минуту скрылся за поворотом линии. Пойдем на линию, говорили местные, имея в виду железную дорогу, до которой от их деревушки километр лесом. Никакой станции тут не было, а была только небольшая платформа, деревянный настил. Дорога одноколейная, и пассажирский поезд из четырех вагонов проходит по ней один раз в сутки, да порой неспешно тащат вагоны бревен грузовые составы. Москва отсюда далеко, и ехать надо с пересадками – хоть бы за сутки добрались, переживала бабушка.

И вот началось ожидание весны. Аленушка была девочка ласковая, послушная, все ее прилюбили, и она полюбила добрых своих бабушку и дедушку. Кормили ее молоком да творожком, щами да кашами, порой и пряник был к чаю, или карамелька.

– Кушай, расти, внученька, – приговаривала бабушка.

– Не скучай, внученька, вечером тебе книжку почитаю, – говорил дедушка.

Читали они и «Репку», и «Морозко», и «Конька-горбунка»…

Целый день хлопотали взрослые по дому да по хозяйству, по огороду да картофельнику, что спускался аж до самой бани, к бежавшей в низине небольшой речке. Двор был полон скотины: корова с телочкой, поросенок, десяток кур. Была и собака Жулька. На двор внучку не пускали: измажешься, гуляй на лужку.

Чем занималась Аленушка? Трудно ей теперь вспомнить, чем. Крутилась возле бабушки, в основном. Или рисовала картинки. У нее были цветные карандаши, которые порой приходилось и послюнявить, чтобы краски были ярче. Рисовала она в основном кукол, красавиц всяких.

Красавиц Аленушка видела в своей небольшой жизни много. Самая красивая – мама, с белым лицом, черными вьющимися волосами и большими карими глазами. Воспитательница в детсаду, любимая ее Ирина Матвеевна – тоже красавица: с пышными русыми волосами, собранными в копешку на голове, с синими глазами и белозубой улыбкой, в светлой блузке и черной юбке, или в красивом цветастом платье. Бабушка – старенькая красавица, со светлыми волосами, всегда укрытыми платочком, морщинистыми щечками и выцветшими голубыми глазками. И одета бабушка скромно: на худеньких плечах всегда блеклая кофточка, юбка – простая, сатиновая или ситцевая, темная, без узоров. Аленушка такие наряды не рисовала, а придумывала принцесс в длинных голубых, желтых или розовых платьях, с узкими талиями и пышными складками, как в книжке про Золушку и ее сестриц.

Однажды ей захотелось нарисовать Весну.

– А какая она, Весна? – допытывалась Аленушка у бабушки, сидевшей на сундуке у теплой печки и штопавшей сухое белье после стирки.

– Весна – красна, – говорила бабушка и улыбалась.

– Она на кого похожа? – не отставала Аленушка.

– Ни на кого не похожа, сама на себя. Ну как тебе объяснить? Она придет, и все цветочки зацветут, небо станет синее, пташки запоют… Тут и мама твоя приедет. А мы ей тебя не отдадим! Нам больно хорошо с тобой!

Аленушка пугалась: неужели не отдадут? Но сама себя успокаивала: что ж, ей и тут можно жить. Она уже привыкла к избе, вот только ходить на улицу в уборную прохладно, и ей разрешают делать свои дела в чулане, где стоит особое ведро. Тут ее все любят, никому она не мешает… И тут есть Мурка, у которой котенок.

Осень прошла быстро, и выпал снег. Деревенские ребятишки звали Аленушку кататься на санках с горки, а однажды дедушка прокатил ее на санях. Коня он брал у совхозного конюха, чтобы привезти дров из лесу. Сам он и верхом на этом коне ездил, осенью – дедушка в свои шестьдесят лет был ловкий и моложавый. Коричневой масти конь по кличке Гнедко стоял у изгороди и жевал сено, охапкой брошенное на снег к его ногам, а сам косил глазом на Аленушку, и та никак не осмеливалась обойти сани и подобраться поближе, чтобы потрогать его черную гриву.

– Не ходи рядом, зашибет, – предупредил дедушка.