Работайте! В работе счастье…

Вытерпели и не выпили всё залпом лишь одни рязанцы. Им полтора ведра досталось, они целую неделю пили потихоньку. Остальные к вечеру были готовы.

У нас там пекарня была и магазинчик имелся. Так вот, с прилавка моментально исчез зубной порошок, его добавляли в пиво, чтобы уже вырубило наверняка. Весь прииск бухой. Не все, но большинство.

Только благодаря шестёрке трезвенников да ещё нескольким пожилым людям, которые тоже проявили порядочность и сдержанность, мы выдержали рабочий ритм и не остановили прибор.

Каких только людей не приютил колымский край – неоднозначных, сложных, с ломаной судьбой. Но были и откровенные негодяи, только ведь на лбу у них это не написано…

Был такой Лаврищук. Сначала даже семьями дружить пробовали, мы с Галиной Ивановной – молодые супруги, они – пожилые.

Пришли к ним в гости, хозяин показывает семейный альбом, а в нём то и дело мелькают фотографии офицера в чужой форме.

Оказалось, отец служил в польской армии, сотрудничал с фашистами. Сынок не далеко от него ушёл…

На Крохолином конец ночной смены, все чаёк попивают, точнее, чифирят. Лаврищук тоже здесь, лицо злое, про коммунистов никак не наговорится.

– Заткнись! – не выдерживаю в конце концов.

Он в ответ, ни слова не говоря, наливает из чайника в кружку кипяток и выплёскивает мне в лицо. Хорошо хоть успел уклониться…

С антисоветчиной своей он всем изрядно надоел, но остановить его никак не удавалось. Сидит на крыльце конторы. Меня увидел, обрадовался, захлёбывается:

– Я бы этих коммунистов к стенке человек по шесть ставил и давил бульдозером!

– Что ж ты? – спрашиваю:

– Коммунисты есть, бульдозер тоже. Дай зарок, что сделаешь!

А у блатных заведено: хочешь поклясться – должен, сдёрнув шапку, головой стукнуться об стенку, об лёд, обо что хочешь. Главное, чтобы голова была голая. Он голову к стенке прислонил, но фуражку подложил.

Люди вокруг стоят, смена целая…

– Фуражку–то убери!..

Так развеялся миф о яром антикоммунисте и антисоветчике. Но в душонке его всё это осталось.

А были люди, словно сошедшие с экрана доброго, старого фильма. Работал у нас пожилой бульдозерист, пролетарий с какого-то Питерского завода, попавший на зону по бытовухе. Он заступал на смену, садился за рычаги и двенадцать часов напролёт пахал.

Придёшь, проверишь, туда ли лезем, лотками породу прополощешь, отмашку дашь – и он опять за дело. Ни разу не видел, чтобы он отдыхал. Наверное, брал с собой тормозок, и там же, в бульдозере, и перекусывал, чтобы рабочее время зазря не тратить.

Старый мастер, рабочий класс. Наша страна их превратила в изгоев, о них поют лишь в старых песнях, а в чести откровения иных „героев“…

На Колыме было всё жестко. И сохранить человечность было очень даже непросто, но зато какие характеры там ковались! Механик Василевский, который мотался двадцать четыре часа, Собинин…

Тот был механиком на нашем участке, погиб у всех на глазах. Ставили новый котёл, монтировали трубу. Два бульдозера для подстраховки стояли на растяжках, а один поднимал трубу. Собинин стоял на крыше котельной и командовал. Один из бульдозеров дёрнулся не в ту сторону, труба пошла кругом и ударила его прямо в грудь…

Именно на Колыме я, тогда ещё в сущности пацан, уразумел: да, человек пришёл на работу, но он не гайка, не ключ, не лоток для промывания породы, он такой же, как ты, у него дома семья, дети. Это в социологическом опросе двадцать семь компонентов счастья, а по жизни – всё намного лаконичнее…

Я всё это понял не только с помощью людей, работавших под моим началом, но и во многом благодаря тому самому начальнику прииска, что швырял в меня чернильницей.

Он сумел мне открыть глаза на то, что на руководителе ответственность не только за выполнение плана, но и за людей, которые его делают.

Поссовет если чем и занимался, так регистрацией браков да выдачей справок, остальное было сосредоточено в руках отраслей, в данном случае Цветмета. Два поселка, несколько тысяч жителей – ответственность за всё это лежала на начальнике прииска…

Сегодня, если кто–то хочет сказать, что до перестройки жить было легче и веселее, всё сводит к стоимости буханки хлеба и бутылки водки. На самом же деле ностальгируют не столько о цене на хлеб и водку, сколько об утраченной устойчивости.

Конечно, что бы ни говорили, те, кто хочет работать и зарабатывать, стали сегодня жить лучше, чем вчера. Но надежды людей ниже среднего достатка, по–советски привыкших, что о них не забудут, о них позаботятся, не оправдались.

Всё, что отражается на людях, переносится на власть, но того уровня, где она оказывается лицом к лицу с людьми.

Там, где больше уже спросить не с кого, некуда перевести рельсы ответственности, найти стрелочника младше. На прииске это начальник, а в регионе – Глава…

Почему–то считается, что если прийти под флагом “Внесём изменения”, то дальше жизнь подскажет. Да, конечно, только она подсказывает, что как только закон принят, запятую исправить – десятилетия уходят. Принцип “чернильного пятна” (как тут не вспомнить начальника прииска на Колыме) не очень управляемый, но пятно расползается…

Мгновенно лишь чиновники себе новое кресло находят. Как вороны – стоит выстрелить, на другое дерево перелетят да ещё и на одну особь больше в стае!..

О Колыме же можно рассказывать бесконечно, потому что жизнь там была на удивление интересной.

Уезжать оттуда на материк я особенно и не хотел, но впереди был отпуск – первый за три колымских года…

Глава четвёртая

ВГЛУБЬ НЕФТЯНОГО ПЛАСТА

Пирога для двух инженеров. Договорная двойка. Коллектив коммунистического труда. Премиальный километр.

То, что я понял о человеческом предназначении на Колыме, ещё более укрепилось на Яреге: человек должен пахать всю жизнь. В этом он находит даже не столько удовольствие, сколько смысл существования. Остальное – имя прилагательное, всё – вплоть до эмоций и личных отношений.

Впрочем, житьё–бытьё на материке поначалу выглядело как лёгкий спектакль, а не как сложная, полная проблем реальность. И всё же пришлось с Колымы увольняться. Маленькая дочь там постоянно болела, а в Сыктывкаре, куда мы прилетели в отпуск, стало всё совсем иначе…

Кстати, когда у нас родилась Марина, мне один отец со стажем по большому секрету сказал:

– Никого не слушай. Ерунда, что все отцы будто бы хотят сына. Что такое мужика родить? Это как топором, раз, два – и готово. А вот женщину родить – искусство, это ж надо фигурку, ручки, ножки выточить…

Ну вот, когда я решил остаться, послал на Колыму заявление об увольнении, одно, второе…

Не увольняют ни в какую! Даже вспомнили, что я когда–то просился на Билибино (там небольшая атомная станция и рудное золото добывают), но тогда меня не послушали, послали на горный прииск. А тут и Билибино стали предлагать.

Но я уже принял решение. Как говорится, по семейным обстоятельствам. Пришлось даже писать жалобу прокурору. А что делать, как уволиться?

Ну не повезут же меня работать на Колыму под конвоем!

Письмо отправил, а сам пошёл в Совнархоз. Оказалось, всюду угольные шахты, но это ведь не рудные разработки, на которые я стремился. И тут кто–то вроде как между прочим обронил:

– На Яреге строится рудник, точнее, нефтяные шахты…

Дальше я уже особо не слушал, сосредоточившись на двух знакомых словах: „шахта“ и „рудник“.

Ярегское шахтоуправление возглавлял Николай Иванович Потетюрин (потом его забрали в Ухту замом по общим вопросам – от выработки до пеленок).