Джин в наследство

– Хорошо, я переведу часа через полтора.

– На этот раз сколько? – Спускаясь по лестнице спросил Глеб.

– Немного, семь тысяч.

Семь тысяч это две полноценные закупки продуктов в магазине на три-четыре дня. Постоянные звонки прораба Игоря вроде бы оправданны, но подозрительно быстро опустошают бюджет запланированных работ. Не сделано еще и трети, а от денег осталась четверть. Первое время Маня много думала, нервничала, делилась своими подозрениями и опрометчиво жаловалась мужу. Первый сигнал о том, что ремонт его достал, поступил от мужа три дня назад:

– Заканчиваем на ванной и точка.

Жить в Питере они не собирались, квартиранты перед вселением, ссылаясь на ряд недостатков вынудили снизить цену. На время ремонта Маня и вовсе скостила им половину. Словом, точку ставить было никак невозможно, Маня уже заказала и даже оплатила новые окна. Этот сюрприз она собиралась преподнести мужу в виде снимка первого установленного, и уже облагороженного окна, где-то через неделю. А он уже сейчас пригрозил точкой. Впредь выбирая темы для бесед, она принялась демонстрировать удивительную гибкость. Прогуливаясь вечерами по городку охотно выслушивала детские воспоминания. На бетонной дороге в направлении аэродрома муж резко остановился с поднятой ногой, потом осторожно сместился в сторону, наклонился и прошептал:

– Мой алфавит! Надо же выжил!

Маня присмотрелась, по правой стороне дороги в столбик на расстоянии детского шага шеренгой выстроились буквы алфавита. Эдакий букварь под открытым небом придумал кто-то из родителей. Гарнизонная ребятня жила вольно, засадить ребенка за книжки стоило больших усилий. А тут можно шагать по буквам, перепрыгивать от «Г», до «Е». Глеб вспомнил как долго тренировался и допрыгивал до «Ж». Уж какой краской 40 лет назад покрывали «К», «Ю» и «С», муж не знал, но они четко выделялись на асфальте. Между «М» и «Л», в семь лет Глеб подвернул ногу и неделю ходил с тугой повязкой на ступне. За высокой по грудь травой муж видел здание штаба, от которого теперь остался только фундамент. На днях он показывал Мане гарнизонный медпункт. Двухэтажное здание из добротного красного кирпича с укором смотрело на мир пустыми проемами окон, а через дыру на крыше пророс тополь, ветки которого бережно прикрывали чердачное окно. Это там сверлили малышу зуб пыточным буром. Заброшенный и наполовину разрушенный городок производил на Маню тягостное впечатление. Она смотрела репортажи из Донецка, где после бомбежки, люди убрав осколки, спешили высадить цветы. Здесь в семидесяти километрах от Москвы, уютный военный городок похоже погибал от чиновничьих диверсий. Может они решили сделать гарнизон непригодным к использованию и выставить «золотую» землю с полным набором коммуникаций на коммерческие торги? Бизнесмены в погонах жили по условиям дикого отечественного рынка. От адвокатов одного из них Маня с Глебом здесь и прятались. Увы!

Они этого полковника Пугайло и в глаза не видели, а он своими коммерческими разборками вынудил-таки Маню и Глеба сорваться с насиженного места и рвануть в Москву. Думали на неделю, а прошел целый год. Насколько они застряли здесь непонятно, вот и жили без какой бы то ни было перспективы в ближайшее время вернуться в свой дом с камином. Эту историю Маня изложила в книге «Трасса потерь и находок».

Сегодня они петляли по тропинке через бывший гарнизонный парк, в котором местами сохранились скамейки, уцелели железные детские качели. Муж несся к озеру на предельной скорости, Маня старалась не отставать и ныла за спиной:

– Мы же вышли на прогулку, а не на дистанцию. – Она привыкла передвигаться по ровным тропинкам, а здесь Маню, постоянно норовили подсечь, то мощные корни, то забытая кем-то толстая палка, то ямка с остатками воды после дождя. Маня с наступлением лета успела больно удариться большим пальцем, дважды поскользнуться, и один раз шлепнуться в лужу в своем платье, отороченном снизу оборками и кружевами. Муж, поглядывая на модельные Манины босоножки, вздыхал и дважды в магазинах подводил ее к прилавку где торговали калошами и резиновыми сапогами. Местные модницы, после дождя, прямо на босу ногу надевали высокие калоши до щиколотки и спокойно преодолевали все засады на тропинках и дорогах городка. Для калош она пока не созрела, но смотреть под ноги уже научилась. Потому и влепилась в спину Глеба на полном ходу, он тоже не ожидал торпедного удара от жены, и чтобы не упасть машинально сделал шаг, угодив в крохотную лужу. В ней сложно было искупать даже котенка, но у мужа был явный талант, из всех вариантов возможной неприятности вляпываться по максиму. Босая ступня, правый сандаль и голень до самого колена мгновенно покрылись художественными разводами грязи. Но Глеб даже не чертыхнулся, умудрившись перехватить в падении жену, он выставил ее вертикально земле, укрепил и повернул лицом в сторону зарослей. Ветки незнакомого Мане дерева достигали земли и были закреплены на ее поверхности рогатками. Плотная стена зелени не позволяла увидеть, что там за ней, и Глеб как завороженный принялся огибать по кругу прибитый ветками к земле куст, он искал вход в шатер. Нашел, пригнулся и нырнул под ветки. Пространство внутри напоминало пионерскую палатку, на земле лежали несколько досок и абсолютно сухие разломанные картонные коробки. Маня, присев перед входом разглядывала картину снаружи, а муж, передвигаясь на корточках приговаривал

– У нас был точно такой и на этом самом месте. Если бы не бутылка из-под колы и пакет от чипсов, я бы решил, что сработала машина времени. Взяла и забросила меня в семидесятые, забыв уменьшить в размерах.

С каждым днем муж все больше впадал в детство, Маня одновременно и боялась за него и завидовала. Мало кто мог позволить себе нырнуть в картины собственного детства. Маня, например, даже если бы и захотела, то не смогла. Силуэт набережной Робеспьера добавился огромным зданием, которое прикрыв казармы военного училища, загородило вид старой водонапорной башни. Да, расширили проезжую часть, продолжили парапеты вдоль берега Невы, оборудовали новый спуск и установили перед ним памятник жертвам ГУЛАГа. В историческом центре Санкт-Петербурга по праву сильных новые власти спешили занять самые лучшие места. Олигархи и их адепты новые властители большие и маленькие, в 90-е были преобразованы из комсомольских начальников.

Время прошло, новые дети подрастали в новых условиях, московские пригороды стали называться Москвой. Отживали свой век захолустные городки, сверкали и кичились богатством столицы. Этот же небольшой гарнизонный городок застрял между времен и эпох, тихо погибая под обстоятельствами событий.

Маня с Глебом завернули за угол двухэтажного дома, на торцевой стене из серого кирпича красным была выложена дата: 1964 год, и взяли прямой курс к озеру. На пляже было немноголюдно, в кустах чуть в стороне сидел на своем посту рыбак, его мохнатая собачонка скучала у самой кромки воды, она сидела столбиком, склонив голову набок, смотрела куда-то вдаль.

– Маленькая Пенелопа – кивнула в сторону шпица Маня, Глеб улыбнулся и кивнул в ответ. Жена уже скинула платье и уверенно направилась к воде.

– Стоять! – Притормозил он ее в шаге от цели, сбросил сандали и закатав штанины вошел в воду. – Холодная, чтобы купаться.

– Это так кажется, я утром окунулась и сразу стала теплой!

– А мы так и не осмелились. – Услышала Маня за спиной голос утренней загоральщицы. – Хотя люди приходили, купались. Местные говорят надо подождать пару дней, чтобы вода прогрелась, – Тараторила женщина в кровавых сережках. Пока Глеб отвернулся Маня шмыгнула в воду.

– Ладно поплавай сколько выдержишь, – разрешил муж, – сам потом разотру тебя полотенцем.

Он остался на берегу разговаривать с земляками, а Маня плескалась в воде.

Они еще болтали, когда она выбралась и накинула полотенце на плечи. Муж принялся растирать Маню, не прерывая разговора. Пока одевалась, услышала незнакомые названия «Бугры», «Малютино». Утренние знакомцы тоже одевались и вытряхивали одеяло. За день они успели примять в траве полянку, где отдыхали по очереди. Один лежит, загорает, а второй встречает вновь прибывших, уточняет местный житель пришел искупаться или нет. Если попадался старожил, пытались выяснить не знаком ли кто с пропавшим отцом Лены Вересовой. Фамилия Лены по матери, брак они с отцом не регистрировали, едва Лене исполнилось три года они с мамой уехали в Херсон. Туда и пришло загадочное письмо, которое мать изучала со своей закадычной подругой. Лена ходила тогда в третий класс, услышала: «Ленка вырастет пусть сама разбирается». Вот она выросла, на Украине началась война, дед умер и завещал внучке покосившийся дом в Буграх. Приехала, а отца отыскать не может.

Вересова в местной школе не училась, приехала сюда в марте, живет в Буграх в дедовском доме, приезжает в Малино по возможности, но следов отца найти пока так и не смогла. Запрос в военкомате не приняли, не смогла Лена подтвердить родство, вот и сидит в засаде на пляже.

Маня с Глебом заглянули в засаду, похвалили Лену за находчивость. Высокая трава скрывала от посторонних глаз поляну, примятая трава служила естественной подстилкой для одеяла. Ни Глеб ни Маня в таком укрытии под солнцем, да без купания, целый день не выдержали бы, но эта пара скрашивала свою семейную разведку сухим вином, пивком, бутербродами, шоколадками и фруктами. На раскинутом полотенце лежали вишня и абрикосы, сухарики, печенье. Рядом стояла стопка одноразовых чистых стаканов, и Маня поняла, потенциального свидетеля Лена приглашала к скатерти-самобранке и расспрашивала. Отличный ход!

Прощаясь Лена протянула Глебу крохотный листок, размером пять на пять, где значился номер телефона, ее имя и фамилия Шибух В.А. Вежливый Глеб сунул бумагу в портмоне за бесполезную пока, шведбанковскую карту Виза, и попрощался. По дороге к дому они еще поговорили о Лене. Муж честно пытался вспомнить хоть кого-нибудь с такой фамилией и пришел к выводу, что у семьи Шибуха могло не быть детей, которые росли и учились здесь в гарнизоне. А биографиями и фамилиями взрослых он тогда не интересовался. Маня рассказала, что утром приняла эту пару за посланцев от пугайловских адвокатов. Глеб отметил, что бояться нечего, даже если и так. О Лене Вересовой они тут же забыли.

Но ее история уже потихоньку опустила очередной камушек чужих проблем и секретов в мешочек с их будущими неприятностями. Они не услышали этого тихого стука, внимание отвлек кран с характерной военной раскраской, припаркованный у здания почты.

Глава 3

Проснулась Маня от грохота, она даже подумала, что забыла вечером выключить телевизор и теперь на канале Соловьев лайф показывают очередной сюжет «Без комментариев», со свистом снарядов, грохотом передвигающейся тяжелой техники. Экран оказался темным, а техника грохотала, посылая в ее спальню эхо тяжёлых ударов. Глеб, по обыкновению спал, высунув ногу из-под легкого одеяла. Все, как обычно – только где-то грохочет.

Маня потихонечку прокралась на балкон, сняла с веревки купальник и полотенце, полила цветы, и стараясь особо не шуметь выскользнула за дверь.

Странно, но тайные утренние походы на озеро возвращали в ее память картины детства, когда она с подружками тайком убегала от бабушки на Финский залив. Каждое лето уже в конце апреля они переселялись в Лахту, где прямо у железнодорожной платформы крепко стоял дом Маниного прадеда. Дом был большой и прочный, даже проложенные в тридцати метрах от торцевой стены рельсы для электрички ему почти не повредили. Павда по весне погреб стало заливать– в кладке появились трещины. Но в погреб Маню не пускали, так же как к водоемам – реке Лахтинке и финскому заливу. На реку Маня и сама не пошла бы – вода там была проточной, холодной даже в тридцатиградусную жару. Другое дело залив, по песчаному дну которого можно было идти добрых пятнадцать минут, и не замочить верхней части купальника. Но купальник в целях бабушкиного спокойствия Маня оставляла дома и обязательно на видном месте. Лучше искупаться с подружками в маечке и трусиках, чем сидеть в саду дожидаясь пару часов, когда возбужденные и посвежевшие девчонки вернутся и позовут ее играть.

Бдительная бабуля только однажды чуть было не раскусила ее хитрости, заметив мокрую косу. Двенадцатилетняя Маня поработала над ошибкой, стала зачесывать и крепить волосы на самой макушке, косу заворачивала в полиэтиленовый пакет, туго перехватывая резинками. Получалось даже красиво, коротко стриженные подружки завидовали и называли ее Нефертити в глаза, и «Не вертите» за спиной… Когда это было? Давно – две эпохи назад, первая закончилась Маниным ранним замужеством, вторая развалом страны. Третья и четвертые эпохи отдельная тема.

Похоже, сейчас наступила пятая эпоха, вопрос лишь в том какая она – несет глобальные перемены или конец истории? Маня шагала по дорожке, старательно всматриваясь в дорогу. Вот люк – торчит посередине тропинки как огромный шампиньон, его надо обогнуть Маня свернула и угодила в чьи-то объятья:

– Ты Мария куда летишь ракетой?

– Извините теть Клава, задумалась.

– Значит, есть над чем. – Резюмировала Клава, опираясь на клюку. – Ты к почте не ходи, нарвешься на политинформацию, а потом Войко тебя в неблагонадежные запишет.

– Кто это?

– Виктор Афанасьевич, замполит наш, видела маленькую машину с портретами – это он.

Маня видела припаркованную во дворе Оку, с избирательным портретом Платошкина, какой-то листовкой, и георгиевской лентой, приклеенной на месте молдинга. Она даже остановилась, чтобы рассмотреть получше – крохотуля отечественного пошиба гордо держала удар между Тойотой и Лексусом. Казалось, что своими плакатами эта машина бросает вызов всему заморскому образу жизни. У вас кондиционеры, подушки безопасности и паркинг – а у меня идеалы! Дорогие сердцу, и за них я буду стоять насмерть! Вдоль разбитых дорог городка парковалось много машин, но патриотических было только две, ока с плакатами и жигули с дырками по всему периметру. Последние Маня встречала на забегах, автомобиль-решето перемещался исключительно по периметру гарнизона. Ока всегда стояла на посту как памятник. Она и определила машину, как местный раритет, превращенный в эдакий символ лучшим временам военного городка. Ан нет, – раритетная ока с Платошкиным на стекле этим утром припарковалась на обочине центральной дороги гарнизона. Вокруг собрались около восьми человек, они о чем-то галдели, передвигались вокруг оки, перебегали через дорогу размахивая руками. Посчитать точно сколько человек роится вокруг крохотной машины Маня не могла, и понять, что они кричат тоже. Зато уже на подходе заметила, как над зданием почты, откуда Маня еще месяц назад отправляла посылку с занавесками в Питер, раскачивалась стрела крана с тяжелым грузом. Сначала раскачивается, а потом как замахнется и летит в стену. Здание охает и выгибается под ударом. Дорогу к объекту отгородили полосатой лентой и выставили трёх часовых. Они преграждали дорогу любопытным и недовольным, первые послушно огибали запретный маршрут и отправлялись восвояси, недовольные покричав на часовых, возвращались к оке. Там останавливались и громко говорили о чем-то.

«Митинг протеста!» – сообразила Маня, и решила было свернуть в лес на знакомую тропинку, напрасно она, поддавшись любопытству пошла вперед. Советовала же тетя Клава обойти митингующих. А теперь не получится, путь к следующей тропе пролегал как раз рядом с окой и митингующими. Маня поравнялась с машиной, поймала на себе укоряющий взгляд политика с плаката, со всеми поздоровалась и уже сделала шаг по направлению к тропе, чтобы продолжить путь, как услышала:

– Квадрокоптер сбросил бомбу на штаб в Севастополе! Запускали его с соседнего дома, а сигналы датчиков глушил один из замов главы города.

– Предатель, значит! – ахнула одна из женщин.

– Дурак значит! Особняк построил недалеко от штаба, место козырное. А домашние придумали глушилки поставить, чтобы никто не слушал, о чем там говорят…

– Посадят теперь небось.

Мужик посмотрел на женщину долгим терпеливым взглядом и начал лекцию. Он говорил о караульном уставе и политической грамотности солдата. Об ответственности за его действия начальника караула и начальника штаба. О том, что случай в Севастополе вопиющий, но морской парад отменили напрасно. Глава города совершил большую политическую ошибку, сам поддался панике, а враги аж захлебнулись от радости. Распоряжение на радость западу издал мэр, а он гражданский, город же, с таким объемом военной инфраструктуры и техники – это гарнизон. Ну как наш, только большой. И управляться он должен военными.

– Чтобы никакой гражданский чиновник, права табуретку поставить на улице не имел, без специального разрешения коменданта! – Рука говорившего поднялась вверх, замерла и напряженная выпрямленная ладонь хлестко рубанула воздух.

Высокий коротко стриженый мужчина спину держал прямо, после каждого предложения переводил взгляд на очередного слушателя. Как учитель в классе, который излагает материал и следит за тем чтобы внимание школьников было направлено только на тему урока. Фразы звучали коротко как истина в последней инстанции.

– Разберутся, виновных накажут, придурков уволят. Власть переменилась, либералам конец – теперь решают все военные и патриоты. У военных должен быть порядок! – Излагал свое политическое видение Войко. Владимир Афанасьевич, тот самый замполит, который и после 30 лет перестройки с перестрелкой не оставлял свой пост. Правда, теперь исполнял свою службу на общественных началах.

Маня проследила как кран замахнулся на дом в очередной раз, и гадала успеет замполит закончить фразу до грома очередного удара, или нет. Успел.

– А с нашим гарнизоном что теперь будет – вон громят все. И штаб развалили, и продовольственный склад? – Спрашивали из толпы.

– Держаться будем! – Озвучил решение замполит. Помолчал и добавил, – Коммунисты мы или нет?!