В стране невыученных уроков

А хорошо бы погонщика назвать Паганелем?

– Ну а землекопы? Как с ними быть? Может, помножить их на метры?

– Не надо помножать, – возразила Люся, – всё равно ничего не узнаешь.

Назло ей я всё-таки помножил землекопов. Правда, ничего хорошего про них не узнал, но зато теперь можно было переходить ко второму вопросу. Тогда я решил разделить метры на землекопов.

– Не надо делить, – опять вмешалась Люся. – Я уже делила. Ничего не получается.

Конечно, я не послушал и разделил. Получилась такая ерунда, что я стал искать ответ в задачнике. Но, как назло, там была вырвана страница с ответом про землекопов. Пришлось всю ответственность взять целиком на себя. Я всё перерешил. Вышло, что работу должны были выполнять полтора землекопа. Почему полтора? Откуда я знаю! В конце концов какое мне дело, сколько землекопов рыли эту самую траншею? Кто теперь вообще роет землекопами? Взяли бы экскаватор и сразу бы покончили с траншеей. И работу бы скорей сделали, и школьникам бы голову не морочили. Ну как бы там ни было, а задача решена. Можно уже побежать к ребятам. И я, конечно, побежал бы, но меня остановила Люська.

– А когда мы будем учить стихи? – спросила она у меня.

– Какие стихи?

– Как какие? Забыл? А «Зима. Крестьянин торжествуя»? Я никак не могу их запомнить.

– Это потому, что они неинтересные, – сказал я. – Вот те стихи, что сочинили в нашем классе мальчишки, сразу запоминаются. Потому что интересные.

Люся новых стихов не знала. Я их прочёл ей на память:

– Нам учиться целый день
Лень, лень, лень.
Надоело!
Нам бы бегать и играть,
Мяч бы по полю гонять –
Это дело!

Люсе стихи так понравились, что она их сразу запомнила. Вдвоём мы быстро одолели «крестьянина». Я уже собирался потихоньку вылезти в окно, но Люся опять вспомнила, что мы ещё должны вставлять в слова пропущенные буквы. У меня даже зубы заныли от досады. Кому интересно делать бесполезную работу? Буквы в словах пропускают, как нарочно, самые трудные. По-моему, это нечестно. Как не хотелось, а вставлять пришлось.

П…друга дней моих суровых,
Г…лубка дряхлая моя.

Люся уверяет, что это стихотворение Пушкин написал своей няне. Это ей сказала бабушка. Неужели Карандашкина считает меня таким простачком? Так я и поверю, что у взрослых бывают няни. Просто бабушка посмеялась над ней, и всё.

Но как же быть с этой «п…другой»? Мы посоветовались и решили уже вставить букву «а», как вдруг в комнату ввалились Катя и Женьчик. Не знаю, почему им вздумалось припереться. Я, во всяком случае, их не приглашал. Не хватало ещё, чтобы Катька отправилась на кухню и доложила моей маме, сколько двоек я сегодня нахватал. Ко мне и Люсе эти зубрилы относятся свысока, потому что учатся лучше нас.

У Кати были выпученные круглые глаза и толстые косы. Этими косами она гордилась так, как будто их выдали ей за хорошую успеваемость и отличное поведение. Говорила Катя медленно, нараспев, всё делала с толком и никогда не спешила. А о Женьчике просто и рассказывать нечего. Он сам по себе почти и не говорил, а только повторял Катины слова. Женьчиком его звала бабушка, которая провожала его в школу, как маленького. Поэтому и мы все стали звать его Женьчиком. Только Катя звала его Евгением. Она любила всё делать правильно.

Катя поздоровалась, как будто мы с нею сегодня не виделись, и сказала, посмотрев на Люсю:

– Опять у тебя коса расплелась. Это неряшливо. Причешись.

Люся боднула головой. Она не любила причёсываться. Она не любила, когда ей делали замечания. Катя вздохнула. Женьчик тоже вздохнул. Катя покачала головой. Женьчик тоже покачал.

– Раз вы здесь оба, – сказала Катя, – мы вас двоих и подтянем.

– Подтягивайте скорей, – закричала Люся, – а то нам некогда. Мы ещё не все уроки сделали!

– А какой у вас ответ получился в задаче? – спросила Катя, точь-в-точь как Зоя Филипповна.

– Полтора землекопа, – ответил я нарочно очень грубо.

– Неправильно, – спокойно возразила Катя.

– Ну и пусть неправильно. Тебе-то что! – ответил я и сделал ей страшную гримасу.

Катя опять вздохнула и покачала головой. Женьчик, конечно, тоже.

– Ей больше всех надо! – выпалила Люська.

Катя поправила свои косы и медленно сказала:

– Пойдём, Евгений. Они ещё и грубят!

Женьчик рассердился, покраснел и самостоятельно выругал нас. Мы так этому удивились, что ничего ему не ответили. Катя сказала, что они сейчас же уйдут и от этого будет хуже только нам, так как мы останемся неподтянутыми.

– Прощайте, лодыри, – ласково сказала Катя.

– Прощайте, лодыри, – пискнул Женьчик.

– Попутный ветер в спину! – гаркнул я.

– До свидания, Пятёркины-Четвёркины! – пропела смешным голосом Люська.

Это было, конечно, не совсем вежливо. Ведь они были у меня в доме. Почти в гостях. Вежливо-невежливо, а я их всё-таки выставил. Да и Люська убежала вслед за ними.

Я остался один. Просто удивительно, до чего не хотелось делать уроки! Конечно, если бы у меня была сильная воля, я взял бы, назло себе, и сделал. Вот у Кати небось сильная воля. Надо будет помириться с нею и спросить, как она её приобрела. Папа говорит, что каждый человек может выработать волю и характер, если он борется с трудностями и презирает опасности. Ну а с чем мне бороться? Папа говорит – с ленью. Но разве лень – трудность? А вот опасность я бы с удовольствием презирал, да только где её возьмёшь?

Я был очень несчастным. Что такое несчастье? По-моему, когда человека заставляют силой делать то, что ему совсем не хочется, это и есть несчастье.

За окном кричали мальчишки. Солнце светило очень сильно, пахло сиренью. Меня тянуло выпрыгнуть в окно и побежать к ребятам. Но на столе лежали мои учебники. Они были изорванные, залитые чернилами, грязные и ужасно скучные. Но они были очень сильными. Они держали меня в душной комнате, заставляли решать задачу про каких-то допотопных землекопов, вставлять пропущенные буквы, повторять никому не нужные правила и делать многое другое, что мне было совсем неинтересно. Я так вдруг возненавидел свои учебники, что схватил их со стола и что было сил швырнул на пол.

– Пропадите вы пропадом! Надоели! – закричал я не своим голосом.

Раздался такой грохот, словно с высокого дома на мостовую упали сорок тысяч железных бочек. Кузя метнулся с подоконника и прижался к моим ногам. Стало темно, как будто потухло солнце. А ведь оно только что светило. Потом комната озарилась зеленоватым светом, и я заметил каких-то странных человечков. На них были балахоны из покрытой кляксами мятой бумаги. У одного на груди чернело очень знакомое пятно с ручками, ножками и рожками. Точно такие же ножки-ручки я пририсовывал кляксе, которую посадил на обложку учебника географии.

Человечки молча стояли вокруг стола и сердито на меня смотрели. Надо было что-то немедленно делать. Поэтому я вежливо спросил:

– А кто вы такие будете?

– Ты присмотрись внимательней, может быть, и узнаешь, – ответил человечек с кляксой.

– Он не привык глядеть на нас внимательно запятая – гневно сказал другой человечек и пригрозил мне пальчиком, выпачканным чернилами.

Я всё понял. Это были мои учебники. Они почему-то ожили и явились ко мне в гости. Если бы вы слышали, как они меня упрекали!

– Ни под каким градусом широты и долготы никто и нигде на земном шаре так не обращается с учебниками, как ты! – кричала География.