В твоем плену

– Фак! Немедленно дай мне телефон! – я топаю ногой. – Я хочу позвонить, и ты не смеешь мне запрещать!

Сойер разводит руками с невозмутимым видом, но я замечаю скрытую улыбку. Кажется, ситуация, на самом деле, его забавляет.

– Ты хорошо себя чувствуешь, мамочка? Боюсь, вчера ты потеряла слишком много крови. Мой телефон по-прежнему у тебя.

Смотрю на руку, крепко сжимающую давно устаревшую модель известного производителя смартфонов, и моментально заливаюсь краской от неловкости. Но, несмотря на конфуз, сдаваться я не намерена.

– Вот и отлично. Выметайся! У меня конфиденциальный разговор.

Он перестает ухмыляться:

– Придется тебе уяснить: пока ты здесь, все твои разговоры ограничиваются мной. И – но это исключительно по желанию – твоим мужем.

– Я отсюда сбегу, – обещаю мстительно.

– Попытайся, – отвечает он поощрительным кивком.

– Я сбегу. Я клянусь!

Цербер морщится:

– Не люблю повторяться…

Ничто не меняется ни в его позе, ни во взгляде, но глаза сверкают так, что меня моментально бросает в жар.

"Этот парень вовсе не душка", – думаю запоздало.

Он опасен. Я ощущаю это всем телом. И странная неприязнь к нему от этого растет еще больше, замещая другие, более тревожные, чувства – ненавижу бояться. Всегда ненавидела, даже в детстве. Страх – самая низменная из всех человеческих эмоций, и я не позволяла ему овладеть мной, руководить моими поступками.

Боялась высоты, но лезла на самое высокое дерево, выше любого мальчишки. Боялась темноты и сбегала из дома, чтобы гулять по самым темным улицам пригорода, в котором мы жили. Боялась собак и заставила себя подружиться с дворовой сворой. Боялась змей и таскалась в террариум смотреть на этих мерзких тварей.

И Сойера бояться я не стану. Ни за что. И с дурацкими снами как-нибудь справлюсь.

Еще посмотрим, кто кого.

Я молча – меньше слов и меньше обменов взглядами, только так я не выдам себя – возвращаю сыну мужа телефон и ухожу уверенной поступью, хотя мне очень хочется побежать, чтобы побыстрее скрыться в своей комнате.

Этот раунд я явно проиграла.

*

Но взаперти долго не высиживаю – есть всё же хочется, а сюда еду мне никто, разумеется, не принесет. И я вновь высовываюсь из своего временно-постоянного убежища, чтобы совершить быструю вылазку на кухню.

Чего именно мне хочется, я решила еще в комнате, поэтому достаю контейнер, ножом из подставки отрезаю большой кусок – я очень проголодалась – и ставлю лазанью в микроволновку. Тарелку искать не пришлось, шкаф с посудой на виду, а чтобы вооружиться вилкой, я выдвигаю один за другим штук пять ящиков не очень современного, но ухоженного гарнитура. Миссия завершается успешно, и, дождавшись писка быстропечки, я торопливо покидаю вражескую территорию.

Поем наверху.

Но дойдя до двери в прихожую, вспоминаю, что еще видела в холодильнике сок в большом бутыле. Если это фреш, то я его хочу, не одну же воду хлебать. При одной мысли об апельсиновом фреше и его кислинке, рот моментально наполняется слюной. К тому же он отлично сбалансирует жирность бешамеля.

Короче, мне нужен сок! И я возвращаюсь на кухню.

Не закрывая дверцу холодильника, наливаю сок в высокий узкий стакан и ставлю бутыль на место. Аккуратно переложив тарелку с вилкой в забинтованную руку, а левой схватив полный до краев стакан, разворачиваюсь, чтобы уйти.

И утыкаюсь взглядом в Сойера, развалившегося на диване, на котором вчера неприлично возлежала я.

От неожиданности я роняю стакан с соком. Он, конечно же, разбивается – пол в кухне керамический, – и желтая жидкость растекается подо мной большой лужей.

– Господи! – восклицаю в сердцах.

Освободившейся рукой подхватываю тарелку, которая тоже норовит выскользнуть.

– Всего лишь я, – поднимается он с непроницаемым выражением на лице. – Не поминай Господа всуе. Вроде, у вас это не приветствуется.

– У кого, у нас? – спрашиваю заинтересованно, хоть еще не отошла от испуга.

Сердце всё еще звенит в ушах и стучит где-то в горле. Я вышагиваю из лужи и кучи мелких осколков.

– У вас, у православных.

– Я не…

И только сейчас до меня доходит, что мы оба говорим по-русски! Причем у Сойера совершенно нет акцента! Я будто разговариваю с матерью или братом. Или с Риткой.

– Ты говоришь по-русски?! – спрашиваю, не скрывая своего изумления.

– Да, – пожимает плечами равнодушно, будто это невесть какое достижение.

А для меня это открытие. За годы жизни в Штатах я едва ли встречала более двух человек, не русских по рождению, кто говорил бы на моем языке. И их акцент был очевиден.

– Но откуда? Такое хорошее произношение, акцент совсем не заметен. Ты говоришь как… как русский!

– Спасибо. Ты преувеличиваешь, но спасибо.

– Не преувеличиваю… Так ты ответишь?

– Не раньше, чем уберу здесь. Ты же не сподобишься? – он приподнимает брови.

– Я все приберу. Но можно сначала поем? Я умираю с голоду.

– Ешь, – он вздыхает. – Но только тут. Не разводи мне на втором этаже тараканов. Считай это вторым правилом нашего совместного сосуществования. Окей?

Вздохнув, я обреченно киваю и ставлю тарелку обратно в микроволновку – лазанья наверняка уже остыла, а нет ничего хуже холодного склизкого теста.

Сойер не уходит, а все же принимается за уборку вместо меня. Я не лезу, предпочитая помалкивать. И отгоняя непрошеные воспоминания.

Торопливо жую безо всякого удовольствия, потому что присутствие пасынка меня тяготит. Проходит минут пять, я съедаю почти половину порции, когда Сойер спрашивает. Уже на родном языке:

– Ты разве не знаешь, что у отца есть… был… был друг из России?