Дверь в мастерскую была не заперта, а приоткрыта ровно настолько, чтобы впустить ночь. Как приоткрытый рот спящего – неестественно и тревожно. Раян замер первым, резким жестом остановив нас за спиной. Я присела у щели, вглядываясь внутрь.

Тьма. Но не немая. Она гудела – низко, на грани слуха, словно за стеной работал гигантский трансформатор.

– Сеть здесь, – выдохнула я, чувствуя знакомый холодок на коже. – Активна.

– Откуда знаешь? – сержант сглотнул.

– Она говорит со мной, – я криво усмехнулась. – На своей частоте. Словно кто-то щелкает выключателем прямо у меня в мозгу.

Мы вошли, расходясь в полукруг. Воздух внутри был густым и спертым, пахнул озоном, старой пылью и чем-то острым, металлическим – не звуком, а самой его сутью, вибрацией, въедавшейся в кости. Казалось, сама комната замерла в немом ожидании.

– Там, – голос Лины прозвучал как выдох. Она указала на грубую деревянную перегородку в глубине.

Я сделала шаг вперед. Сердце колотилось где-то в горле, а пальцы предательски дрожали. Мы могли не справиться. Но отступить – значило проиграть заранее.

Перегородка сдвинулась с тихим скрипом. За ней…

Орган. Похожий на тот, что под настилами, но больше, монументальнее. Каждая труба была тщательно выточена и отполирована до зеркального блеска, а на поверхности причудливыми узорами были вырезаны те самые метки – не просто выжженные, а кропотливо прорезанные вручную. На это ушли годы.

– Это сердце, – прошептала я. – Основной узел.

– Можно его отключить? – голос Раяна был спокоен, но в нем слышалась сталь.

– Теоретически – да.

– А на практике?

Я провела взглядом по трубам. Вода в моем стекле почернела, стала густой и непрозрачной, словно впитала в себя саму тьму. Она дышала – медленно и мерно, как спящий зверь, уверенный в своей силе.

– Если дернем резко – получим ответный удар по всей сети. Может вышибить все наши защиты. Или преподнести нам «подарок».

– А если оставим как есть?

– Тогда он продолжит петь. И станет только сильнее.

Мы переглянулись. Раян кивнул.

– Поехали.

Кончики пальцев коснулись самой тонкой трубки. Она пульсировала – не механической вибрацией, а живым, тревожным ритмом, словно под тонким металлом билась артерия. Я поднесла стеклянный шар. Вода внутри вздыбилась – и в тот же миг что-то ударило меня по сознанию.

Боль. Чистая, обжигающая. И за ней – голос. Не звук, а сама его квинтэссенция, влитая прямо в мозг.

Ты снова пришла. Я ждал.

Мир поплыл. Ноги подкосились.

– Эрис! – Раян подхватил меня, удержал. Я вцепилась в его запястье, будто от этого зависело, удержусь я или упаду.

– Там… кто-то есть. Он слышит. Он…

Я не успела договорить. Из трубы вырвался воздух – холодный, как дыхание из старой могилы. Всё вокруг затряслось. Сеть зашевелилась.

Раян молнией выхватил клинок. Лина что-то крикнула, но слова утонули в нарастающем гуле. Я снова подняла стеклянный шар. Рука не дрогнула.

– Верни мне мой ритм, – прошипела я в пустоту. – Или я разорву твой на куски.

Воздух застыл. Вода в шаре забурлила, забулькала, закипая черной пеной. Я не думала – сжала хрусталь в кулаке до хруста. Боль пронзила ладонь, в висках застучало. Тело стало одним сплошным нервным окончанием. Еще мгновение – и нас сотрет в порошок.

И тогда он ответил. Его голос прорвался сквозь боль, ясный и леденящий:

– Я уступлю. Сейчас. Но это в последний раз.

Ты же знаешь, Эрис: такие, как мы, всегда встречаются снова.

Стекло треснуло с звуком разрывающейся плоти. Сеть взвыла – и отступила. Давление спало.

– Всё, – выдохнула я. – Мы вырубили его.

– Надолго? – спросил Раян.

Я посмотрела на остатки стекла в ладони и только сейчас заметила кровь – крошечную каплю в центре ладони, как метку.

Я сжала кулак. Иногда достаточно следа, чтобы тебя узнали снова.

– Нет. Но теперь он знает, что я умею кусаться.

Я вытерла руку о ткань куртки. Пальцы всё ещё дрожали, будто внутри осталась инерция частоты. Не страх – не совсем. Что-то другое. Как будто кто-то взял и отмерил меня по внутренней линейке: срезал лишнее, посмотрел, сколько осталось.

– Он следил? – спросил Раян тихо.

– Нет. Он ждал.

Я подняла взгляд. Сеть не умерла. Она просто запомнила нас.

– В следующий раз он не позволит войти просто так, – сказала я. – Придётся пробивать вход. Или придумать что-то похуже.

Я бы улыбнулась – если бы было чему. Внутри осталось тошнотворное эхо, как после слишком долгого сна в вагоне метро. Механизм замолчал, но я знала: это не финал, это – отсрочка.

– Возвращаемся в Башню? – голос Лины прозвучал приглушенно, и в нем слышалась не привычная ехидца, а усталая покорность.

Я кивнула, но ноги будто вросли в пол. Сделать шаг оказалось сложнее, чем перерезать частотную нить.

– Ты в порядке? – Раян стоял так близко, что его дыхание касалось моей шеи.

– Отлично, – соврала я, сглатывая ком в горле. – Просто в следующий раз мечтаю обойтись кофе. Или чём покрепче. Без вот этого всего: шёпота в голове, паутины из проводов и попыток стереть меня в порошок. Обычные людские радости.

Мы выбрались из мастерской стремительно – не бегом, но с той скоростью, с какой уходят от эпицентра взрыва. Воздух снаружи обжёг лёгкие, резкий и чужой, словно мы годы провели в заточении, а не полчаса. Сержант-барометр судорожно глотнул воздух и выругался сквозь зубы.

– Так, что это вообще было? – Лина вытерла лицо рукавом. – Объясни без своих магических терминов. По-человечески.

– Злость, – я почувствовала, как холодеет собственная кровь. – Его злость. Или той сущности, что им управляет. Она не любит, когда её планы рушат.

Раян шёл молча, но по напряжённой линии его плеч я читала всё: не страх, не ярость – ледяное понимание, что игра перешла в новую фазу. И правила изменились.

– Мы раскрыли себя? – его вопрос повис в воздухе.

– Слегка, – я представила, как наша энергетическая вспышка выглядела со стороны: крошечная вспышка в ночи. – Как свеча в глухом лесу. Заметили? Да. Но ещё не поняли – призрак это, или реальная угроза.

– Значит, ещё есть время раствориться, – он произнёс это скорее для себя, чем для нас.

Пока мы шли к Башне, я ловила себя на мысли: мир вокруг не изменился. Тот же спящий город, те же частоты. Изменилась я. Теперь я была не просто нитью в этой ткани – я стала иглой, которая может её порвать.

У тяжелых дверей Башни я замерла, будто уперлась в невидимую стену. Раян остановился синхронно, без слова. Остальные прошли вперед, оставив нас в сырой предрассветной тени.

– Тебя трясет, – констатировал он, глядя куда-то мимо моего плеча.

– Да, – выдохнула я, ощущая, как дрожь идет изнутри, от самого сердца. – Но не от страха. Как будто кто-то провел иглой по оголенному нерву. Я держалась там, а теперь… все вышло наружу.

Я отвернулась, но он уже был рядом. Его ладонь легла на мое плечо – тяжелая, твердая, живая. Ни вопросов, ни ложных утешений. Просто – факт его присутствия. Этого оказалось достаточно.

– Мы живы, – произнес он, и в этих двух словах был весь наш общий мир.

Я посмотрела на него – и облокотилась спиной о его грудь, позволив себе на мгновение перестать быть сильной. Просто постоять. Дышать.

– Не уходи, – прошептала я так тихо, что почти не слышно.

Он не ответил. Просто придвинулся ближе, и весь остальной мир – Башня, Сеть, Совет – расплылся, потерял четкость. Остались только его ровное дыхание у моего виска и неподвижность моих рук.

– Я с тобой, – сказал он без пафоса, как констатируя погоду. – До самого конца, Эрис. Каким бы он ни оказался.

Я кивнула, и в этот миг осознала: я больше не просто нить в этой паутине. Я – ножницы.

И да, это было только началом.

Утро встретило нас неестественной тишиной. Не мирной – а выжидающей, натянутой, как тетива.

Я проснулась от того, что пальцы сами собой двигались, перебирая невидимые нити. Кожа на ладонях звенела, будто чувствуя сеть еще до того, как проснется сознание. За окном висел плоский серый свет – ни ночь, ни день, а нечто промежуточное и безвременное.

На столе лежал сверток с восковой печатью Башни. Я узнала этот скупой, рубленый почерк даже без подписи – словно буквы высекали камнем на камне.

«Собрание Совета. Перенесено на сегодня. Полдень. Полный состав. Ваше присутствие обязательно.»

Я прикусила губу до боли. Лина уже не спала – сидела в углу, с щелчком собирая и разбирая свой арсенал.

– Они зашевелились, – сказала она, не глядя на меня. – Поняли. Ты не просто дернула за ниточку – ты наступила на горло всей их системе.

Я не знала, радоваться или бояться. Слишком много ушей, слишком много глаз. И неизвестно, какие из них настоящие.

В дверях возник Раян. Небрит, ворот рубахи расстегнут, но глаза – ясные и острые, как всегда. Взгляд скользнул по свертку, губы сжались.

– Началось, – произнес он, и это было похоже на приговор.

Я поднялась. Не потому, что была готова. А потому что выбора не оставалось. Даже чашку кофе не успела попить – прекрасное начало дня.

Если они думали, что все еще держат руль, – сегодня мы покажем, как он поворачивается в чужих руках.

Глава 4. Слушатель

– Назначение утвердили, – голос Раяна прозвучал с порога, где он все еще стоял. – Алерия вступила в должность. Тебя ждут внизу. Немедленно.

Я чуть не споткнулась, натягивая сапог. – Доброе утро, любимый мир. А можно мне сначала кофе? Или сразу вручите мою порцию ежедневного ада?

Он молча взглянул на окно, где уже светило солнце.

– Уже полдень. Ты проспала.

– Идеально! Значит, я уже опаздываю на собственный расстрел.

Зал Совета встретил нас гробовой тишиной – не почтительной, а выжидающей, как пауза перед ударом. Воздух был густым и неподвижным, словно его откачали и заменили свинцом. Даже пылинки в луче света из высокого окна застыли в почтительном ужасе, боясь нарушить этот натянутый покой.

Алерия стояла в центре зала – неподвижная, заостренная, словно клинок, воткнутый в сердце комнаты. Ни единого намека на приветствие. Только холодный, оценивающий взгляд, от которого кровь стыла в жилах.

– Благодарю, что почтили нас своим присутствием, – ее голос был гладким, как отполированный лед, и острым, как скальпель. – Положение критическое. Город стал уязвим. Сеть, которую мы годами оберегали, повреждена. И теперь кто-то извне транслирует враждебные сигналы прямо из наших стен.

– О, не извне, – поправила я, чувствуя, как натягивается тетива. – Из самых его основ. И не извиняйтесь – раз уж я здесь, значит, скоро станет ещё веселее. Гарантирую.

Несколько голов дрогнули – не кивки, а нервные, птичьи подергивания. Новые лица в зале не пытались слиться с интерьером. Они восседали с таким видом, будто всегда принадлежали этим креслам. Особенно один – молодой человек с слишком правильными чертами лица и слишком вежливой улыбкой, которая казалась вырезанной ножом. Из тех, кто улыбается тебе, только когда твоя спина уже уперлась в стену. Рядом с ним миниатюрная женщина в темном держала на плече странный цветок: его лепестки шевелились, улавливая малейшие вибрации в голосах, и слабо дрожали, когда кто-то говорил чуть громче. Живой диктофон. Удобно.

– Мы больше не можем позволить себе роскошь мягкости, – продолжила Алерия, и каждый ее звук был отточен и холоден. – Все, кто имеет доступ к частотным каналам, будут зарегистрированы и назначены. Под строжайшим контролем. Эрис Дейр – шаг вперед.

Ну вот и мой выход. Явилась по первому зову. Как же иначе.

Я сделала шаг, ощущая, как десятки чужих взглядов впиваются в кожу, липкой паутиной приковывая к полу. Где-то справа раздалось короткое цоканье языком – старый трюк для привлечения внимания. Благодарю, я и так вся во внимании.

– Вы назначены оперативным корректором, – ее голос резал воздух. – Ответственны за диагностику и нейтрализацию частотных аномалий. Под прямым управлением Башни.

Она сделала искусственную паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе.

– И под моим личным наблюдением.

Великолепно. Именно о таком карьерном росте я всегда мечтала.

– Принимаю, – сказала я, и в этот момент не было понятно – дрогнул ли голос или сгустился сам воздух, насыщенный значимостью момента.

Где-то поставили печать. Кто-то сдержанно выдохнул. Кто-то уже записывал – не факты, а возможность ими воспользоваться. А я просто стояла, ведя внутренний счет: раз – не упасть, два – не посмотреть в сторону Раяна, три – не скривить губы в слишком уж язвительной улыбке.

Пока зал постепенно пустел, Алерия материализовалась рядом – не приблизилась, а возникла, будто всегда там стояла. Раздражающая привычка. Надо будет узнать, как это делается, чтобы потом запретить.

– Ты показала клыки, – произнесла она с почти материнской мягкостью, от которой стало еще противнее. – Теперь все гадают: укусишь ты или обломаешь.

– А если и то, и другое? – голос прозвучал более хрипло, чем я хотела.

– Тогда сочтут предсказуемой. А это смертный приговор в этих стенах.

– А ты, значит, непредсказуема?

– Я – необходимость, – отрезала она. – А ты – фактор риска. Иногда полезный. Чаще – нет.

Она чуть приподняла бровь, бросив этот вывоз как перчатку. Что ж, я ее подниму. Но не сейчас. Иногда самый умный ход – не дать противнику даже намека на свою стратегию.

Я двинулась к выходу. По пути тот самый вежливый советник скользнул рядом – утонченные пальцы, взгляд, будто покрытый лаком. Его глаза пробежали по моей одежде, как по описи имущества, и он кивнул с видом заговорщика. Рано, милый. Для сделки со мной тебе понадобятся стальные перчатки и аргументы позаметнее.

В коридоре, выходящем на площадь, меня ударила в грудь стена звука – густой, нестройный гул толпы, собравшейся у подножия Башни. Любопытные, напуганные, просто задержавшиеся по дороге – всех их слила воедино воронка свежих сплетен. Их взгляды, устремленные на выходящих из Совета, были полны немого вопроса: как теперь жить? Кто-то шептал: «Её назначили?», кто-то с силой плевал через плечо, а пожилая женщина в платке так впилась в меня глазами, будто я держала в руках расшифровку ее судьбы.

Воздух вибрировал, и голоса накладывались друг на друга с досадной задержкой, словно город говорил с легким эхом. Казалось, толпа произносила слова хором, но каждое звучало на мгновение позже, создавая жутковатый диссонанс. От этого гула закладывало уши. Я чувствовала себя и центром этого водоворота, и абсолютно чужой – стоит моргнуть, и эта иллюзия рассыплется.

Я натянула капюшон и двинулась сквозь толпу, опустив глаза. Но едва я сделала первый шаг, как несколько людей одновременно отпрянули, расчищая дорогу. Словно я несла с собой невидимое силовое поле. Хотелось крикнуть: «Расслабьтесь, я не заразна!», но слова застряли в горле. Я лишь криво усмехнулась – и это тоже был ответ.

– Она теперь с Алерией! – пронеслось над толпой, и гул моментально изменился, стал гуще, злее. Взглядов стало втрое больше. Вот он, момент истины: люди еще не знают подробностей, но уже готовы вынести приговор. Прекрасное начало дня.

Я выбралась с площади, не дожидаясь Раяна. Он о чем-то говорил с курьерами – или делал вид, что занят. В голове стоял звон. Все тело ныло, словно я надела мокрую, чужую кожу. Город жил своей обычной жизнью, но в его ритме появилась странная, механическая четкость. Дети гоняли обручи по мостовой, но железные обручи звенели с крошечной задержкой, создавая раздражающий диссонанс. Торговка, ругавшая покупателя, вдруг замолкала – и ее же слова возвращались к ней через секунду, как эхо. Она вздрагивала, судорожно крестилась и плевала в сторону колодца. Вода в глубине ответила ей медленной, упрямой воронкой.

Я замедлила шаг у уличных зеркал – старых полированных пластин, в которых город привык проверять свое отражение по утрам. Сегодня оно казалось объемным, почти живым. Словно мое зеркальное двойник уже сделало шаг, который я только задумала.

Лина стояла чуть поодаль, вглядываясь в ближайшую пластину так intently, будто ждала, что отражение заговорит с ней.

– Там снова всплеск, – бросила она, не поворачиваясь. – В районе купола. Там, где старая обмотка узла. Ты же помнишь.

– Все, что начинается с «ты помнишь», обычно заканчивается на «не надо было туда лезть».

– А ты разве не хочешь лезть?

– Еще как хочу. Но вслух это признавать – дурной тон.

– Тогда пошли. До хорошего тона нам все равно как до луны.

Мы свернули в темный, безлюдный переулок. Кто-то из местных жителей в порыве вечного украшательства прицепил к карнизу стеклянные колокольчики. Они тонко звенели, реагируя на наши шаги. Но звон этот запаздывал на долю секунды, создавая раздражающий диссонанс. Маленькое, но ядовитое напоминание – ритм города все еще сбит.

По дороге к куполу мы рывком свернули в архив. Лина на ходу хватала всё подряд: схемы, блоки анализа, пожелтевшие обрывки отчётов. Я прихватила бутылку воды – если я умру от жажды, некому будет произнести сакральное «я же говорила». Архив встретил нас запахом старой бумаги, тмина и вечной пыли, въевшейся в тех, кто слишком долго здесь засиживался. Девушка за стойкой, не отрываясь от монитора, бросила: «Руки сухие?» – и лишь после того, как я демонстративно развела пальцы веером, одобрительно кивнула. Мне нравятся профессионалы – их цинизм хоть функционален.

– Активность началась полтора часа назад, – Лина бормотала, перебирая испещренные пометками листы. – Сигнал нестабильный. Структура аномальная. Похоже на…

– Эхо?

– Скорее на отражение в кривом зеркале. Как если бы кто-то говорил твоими словами, но уже переиначенными, искаженными.

– Чудесно. Меня клонируют, а как же авторские права?

– Тебе не нравятся копии?

– Плохие – нет. Хорошие… хорошие пугают куда сильнее.

Лина швырнула последнюю папку в сумку и резко выпрямилась.

– Пошли. Пока он не заглох.

– И где этот таинственный «он»?

– На старом узле, у самого купола. Место тебе знакомо, но визит будет не из приятных.

Лина шла так быстро, что я едва поспевала, – словно боялась, что источник заглохнет раньше, чем мы успеем до него добраться. Я же, как обычно, одной рукой придерживала капюшон, а другой – едва ли не вцепилась в собственное самообладание, чувствуя, как оно норовит ускользнуть.

У купола воздух был влажным и тяжелым, а дверь открылась с низким, скрипучим стоном, похожим на хруст костей. Внутри царили сумрак и вибрация – не звук, а сам пульс пространства, отдававшийся в моих костях. На каменных плитах мерцали причудливые белые узоры, словно кто-то вывел их не мелом, а прочертил между самими частицами воздуха.

Мы переступили порог. И я сразу ощутила – здесь была не просто аномалия. Здесь было внимание. Чье-то присутствие.

– Вот, – Лина развернула карту, и один из лучей на схеме нервно подрагивал.

– Это… моя частота. Но искаженная. С примесью… страха?

– Или сомнений, – она кивнула, не отрывая глаз от схемы. – Копни глубже.

Я мысленно потянулась к источнику. Канал ответил неохотно, затем на его границе возникла пульсация. Задержка. И… не слова, а их тень, смутный образ:

Слушаешь?

Я отпрянула, сердце ударило в ребра. И сразу же – второе касание, настойчивое:

Хорошо. Теперь не выключайся.

– Лина… он живой. Этот канал… он не просто транслирует. Он видит.

Она уже чертила мелом защитные знаки на ближайшей панели, ее взгляд стал жестким.

– Не вглядывайся слишком глубоко. Если это Серебряный – он может попытаться перехватить контроль.

Я стояла, считая вдохи, пытаясь не утонуть в нарастающем гуле. На самой границе слуха мерцали обрывки – мои же слова, мои интонации, но искаженные, перевернутые, будто кто-то пропустил их через кривое зеркало.

–Не всматривайся», —прошептал внутренний голос, уже звучащий чужим тоном. Иначе начнешь верить, что это и есть ты. Спасибо, я уже почти поверила.

Я уперлась ладонями в холодные плиты пола – не в узел, а просто в камень. Он подался упруго, как натянутая кожа, и на миг мне почудилось эхо – будто за стенами заскулили собаки. Но это были не собаки. Голоса. Нет, даже не голоса – чистая пульсация сети. Она билась в висках, отдаваясь глухим набатом. Лина резко дернула меня за рукав, ее шепот прозвучал как щелчок выключателя: «Хватит.» Лишь тогда я поняла, как глубоко меня уже затянуло.

Мы заперли двери купола. Напоследок я бросила взгляд на стену и увидела его – новый серебристый блик, тонкую полоску, которой не было при нашем входе. След. Его пальцев.

Обратная дорога заняла вечность. Вернее, я шла, а Лина бормотала что-то, записывая наблюдения в блокнот с лихорадочной скоростью. На перекрестке у лавки со сушеными травами мир вдруг перекосился: все разговоры вокруг синхронно оборвались, и в наступившей тишине я услышала, как город делает единый, одновременный вдох. Мужчина, толкавший телегу, споткнулся о собственную тень – и тень коротко хмыкнула, на долю секунды отстав от него. Вот откуда этот стеклянный блеск в глазах людей – они постоянно слышат собственное эхо и уже не понимают, где настоящие они.

личным, предназначенным только мне.

Башня встретила скрипом ступеней, знакомым до боли. Каждый шаг отдавался в тишине вопросом: Ты уверена, что готова? Я не была уверена. Просто шла, отсекая в уме всё услышанное. И всё, что, возможно, услышало меня.

Я почти бежала по коридорам – не от спешки, а от ощущения, что сам город дышит у меня за спиной, и его дыхание опаздывает на полвздоха. Кто-то громко зевнул за окном, но звук донесся с запозданием, как испорченная запись. Воздух натянулся, стал плотным и упругим – я явно пересекала невидимую грань, где общие звуки сменялись чем-то.

Дверь в мою комнату открылась с тяжелым скрипом, будто нехотя впуская нас обратно. Я мельком подумала, что надо бы закрыть ставни, запереться и вырубиться, но комната опередила – в глубокой тени у кровати уже сидел кто-то, сливаясь с полумраком.

Раян сидел на подоконнике, спиной к комнате. Не оборачиваясь, произнес:

– Я видел данные. Он ориентировался на тебя. Не «возможно», не «отчасти». Точно на тебя.

– Поклонники обнаглели, – я сбросила куртку. – Устроили ретрансляцию моего голоса. Надеюсь, хоть проценты с рекламы мне переведут.

– Дело не в голосе. Они повторяли твои мысли, Эрис. Интонации, сарказм, ход рассуждений. Откуда?

Я прислонилась к стене, закрыв глаза. В висках стучало.

– Варианта два: либо у меня в черепе кто-то поселился, либо я сама сдала свой мозг в аренду, пока спала. Оба меня не радуют.

Он подошёл ближе.

– Сдавать себя в аренду без согласования со мной – грубое нарушение договора, – сказал он. – Только я имею такую привилегию. И только по предварительной заявке.

Я усмехнулась, не открывая глаз.

– То есть ты ревнуешь к моим мыслям?

– Только к тем, в которых меня нет, – без тени улыбки ответил он.

Его пальцы скользнули по моему запястью – легко, почти случайно, но ровно настолько, чтобы я почувствовала его тепло.

– Ты имеешь право на срыв, Эрис. На один, даже на два. Но не отдавай им решающий раунд. Заставь сначала попотеть.

Уголок моих губ дрогнул. На полноценную улыбку не было сил.

– У меня нет сил даже на первый раунд.

– От тебя и не требуется. Я здесь не для того, чтобы ты сражалась. Я здесь чтобы ты не упала.

Он опустился рядом. Не вплотную, но достаточно близко. Этого хватило.

Я медленно, почти обреченно, опустила голову ему на грудь. Словно шея действительно не могла больше держать ее вес. Он замер, лишь его дыхание стало ровнее, глубже.

Пальцы нашли мои – не сразу, не настойчиво, но так, будто там им и было место.

Этого было достаточно. Больше – я бы не выдержала. Сознание уже уплывало, тело обмякло, доверившись ему.

Он медленно водил большим пальцем по моему виску, сметая остатки напряжения прошедшего дня.

Мы молчали. С улицы донесся сдавленный смех – снова с той же досадной задержкой, будто город все еще проверял сам себя. Я сжалась калачиком, прижавшись к нему, и впервые за этот бесконечный день позволила себе просто быть. Не решать, не анализировать, не бороться. Раян не обнимал меня, но его присутствие было прочнее любых объятий – якорь, который не надо было держать, чтобы чувствовать его надежность.

– А если они меня создают? – спросила я спустя несколько часов, лёжа на кровати, уставившись в потолок.

– Кто?

– Серебряный. Или тот, кто за ним стоит. Может, я всего лишь его эхо? И он ждет, когда я воспроизведу нужный ему сигнал?

Раян покачал головой:

– Ты слишком вредная, чтобы быть копией. Они бы сделали послушную. Или хотя бы тихую.

– Спасибо, тронута.

Мы помолчали. Потом он вдруг выдал:

– А если ты не копия? Если ты – усилитель? Не источник и не приемник. То, что делает тихий сигнал – громким.

<<1 2 3 4 5 6 >>

На страницу:

Перейти

4 из 6