Безумная ночь

Ну что ж, так оно и есть. Здесь, дома, ситуация была ничуть не лучше, чем в Лондоне, разве что обстановка знакомая. Как видно, не только светское общество, но и представители нетитулованного мелкопоместного дворянства сумели найти предлог для того, чтобы смотреть на нее свысока. Фредерика вдруг почувствовала себя такой же неполноценной в Эссексе, как и в Лондоне. В ее душе словно что-то надломилось, и плетка в ее руке как будто сама по себе нанесла безжалостный удар по декоративному вечнозеленому кустарнику, так что в воздухе закружились оборванные листья. Оттого что дала выход своей ярости, она вдруг почувствовала странное удовлетворение. Как устала она быть такой безупречной, такой уравновешенной, такой, черт возьми, сдержанной!

И, быстро поднимаясь по террасам, Фредерика снова и снова наносила удары по зарослям кустарника, окаймлявшим дорожки и лестничные марши.

– Он меня не любит! – нанося удар по можжевельнику слева от тропы, шипела она. – Нет, нет – и нет!

Следующей жертвой пали кусты форзиции ветки аж разлетелись в разные стороны. За ними следом взлетели и скрылись в ночи обломки ветвей тиса. Острый запах хвои висел в воздухе, а Фредерика продвигалась вперед, срывая свой гнев на кустах и цветах, которые в свете луны попадали в поле ее зрения. Она почувствовала, что слезы жгут глаза. Ох, Джонни! Она-то думала… Он столько ей обещал, говорил…

Теперь она понимала, что все было совсем не так. В мае он женится на своей кузине – по приказу отца, как он сказал. Да, он безумно любит Фредерику, всегда любил, но в случае неподчинения его грозили лишить наследства, и тогда у него не будет ничего: ни земельных угодий, ни жилья.

Фредерика напомнила ему, что это неважно – за нее дают щедрое приданое, но все было бесполезно. Возможно, конечно, у его кузины приданое еще больше, но комок в горле не позволил ей задать этот вопрос, и Джонни с печальной улыбкой поднес ее руку к губам в прощальном поцелуе.

Однако кровь Фредерики была недостаточно голубой, вернее, недостаточно английской для добропорядочного помещика Эллоуза, и она сумела понять то, что осталось невысказанным. Фредерика, несмотря на титулы ее кузенов, деньги и влияние, была незаконнорожденной, то есть, попросту говоря, осиротевшим ублюдком, рожденным иностранкой. Что может быть хуже в Англии? По крайней мере, так ей сейчас казалось.

Она почти добралась до верхней террасы, обнесенной низким каменным бордюром с самшитовыми деревцами по бокам. Возле двери черного хода все еще горел висевший на крюке фонарь, слабо освещая каменные плиты, которыми был вымощен двор. Подняв над головой плетку, Фредерика нанесла последний безжалостный удар по ближайшему самшитовому деревцу и вдруг услышала хрипловатый мужской голос:

– Господь всемогущий! За что?

Фредерика отскочила, зажав рукой рот.

Из-за самшита появилась широкоплечая мужская фигура, лихорадочно застегивая ширинку.

– Черт побери, Фредди! – пророкотал мужчина, не выпуская изо рта тлеющего окурка манильской сигары. – Ведь так можно довести и до апоплексического удара!

До смерти перепуганная, Фредерика чуть наклонилась вперед, вглядываясь в темноту, увидела знакомое золотое кольцо-печатку, словно подмигнувшее ей в лунном свете, и простонала:

– О господи! Бентли Ратледж, кто же еще. Что, скажи на милость, ты здесь делаешь?

Ратледж грубо хохотнул и застегнул последнюю пуговицу на брюках.

– А как ты думаешь, Фредди, любовь моя? – Вынув изо рта сигару, он присел на каменный бордюр. – Постарайся в следующий раз хотя бы предупредить.

– Стыдись, Ратледж! Неужели Тесс забыла поставить ночной горшок под твою кровать?

Если не считать первого шока от неожиданности, Фредерика была не слишком смущена. Ратледжа она знала, кажется, всю свою жизнь. Он был лучшим другом ее кузена Гаса и всеобщим любимцем в Чатеме, где обычно бывало полно гостей. И хотя тетушка Уинни не раз говорила, что он отъявленный повеса, глаза у нее при этом всегда весело поблескивали. Фредерика окинула Ратледжа взглядом с ног до головы. Уинни еще кое-что о нем говорила, но это не предназначалось для ушей незамужних леди, и все-таки ей удалось подслушать.

В том, что все это чистая правда, Фредерика ни на минуту не усомнилась. Ратледж и правда был высокий красавец с завораживающим взглядом карих глаз, лукавой улыбкой и густыми темными волосами, которые всегда носил чуть длиннее, чем принято. Она мало задумывалась над этим, но сейчас вдруг осознала, что он становится год от года привлекательнее: выше, шире в плечах. А уж силища у него! Она вспомнила, как в День подарков[1 - Второй день Рождества. – Здесь и далее примеч. ред.] он поймал ее под венком из омелы и, обхватив своими ручищами за талию, так что большие пальцы почти соприкоснулись, без малейшего усилия поднял в воздух и стал кружить, не забывая целовать, да еще не как-нибудь, а в губы.

Только это абсолютно ничего не значило. Каждый год во время рождественских праздников Ратледж ловил и целовал всех леди подряд: тетю Уинни, кузину Эви и даже Зою, которую никто, кроме Фредерики, не осмеливался целовать, потому что, хоть она тоже была незаконнорожденной, отец ее – могущественный лорд Раннок. Однако в этом году Ратледж поднял Фредерику в воздух, когда в комнате никого не было, и не чмокнул, как обычно, в щечку. Он как-то странно споткнулся и чуть было не забыл покружить ее, да и поцелуй его был не таким, как всегда, – значительно нежнее. Потом он, глядя ей в глаза, медленно опустил ее, и, когда ноги коснулись пола, Фредерике почему-то стало жарко. А Ратледж сразу отвернулся и больше уже никого не целовал под венком омелы.

Не странно ли, что сегодня ей вдруг вспомнился этот случай, хотя у нее такая трагедия? Горечь, вызванная поступком Джонни, вновь нахлынула на нее, и она пролепетала, неловко теребя руками плетку:

– Прости, что испугала тебя, Ратледж, но сейчас уже за полночь. Все давно спят.

– А как насчет тебя, милая? Почему ты так поздно тайком пробираешься из конюшни? Кто этот счастливчик?

У нее на мгновение перехватило дыхание, и она обрезала Ратледжа:

– Не твое дело!

Он соскользнул с бордюра, на котором сидел, и встал перед ней, слегка покачиваясь.

– Полно тебе, Фредди, не сердись, – затаптывая каблуком окурок сигары, с улыбкой сказал Бентли. – Это ведь юный Эллоуз, да? И почему этим умникам из Кембриджа так везет?

– Почему ты всегда дразнишь меня, Ратледж? – возмущенно воскликнула Фредерика, стараясь не расплакаться. – И почему ты появляешься здесь лишь тогда, когда во что-нибудь вляпаешься? Топчешь цветники и не только… Не можешь найти компанию получше, чем моя?

В свете фонаря она увидела, как Ратледж приподнял бровь и, с непринужденной грацией приблизившись к ней, уже серьезно пояснил:

– Мы с твоим кузеном поздно вернулись из таверны. Гас решил немного прогулять Трента по террасе, а потом они с Тео отвели его в постель. Завтра бедняга наверняка будет страдать от головной боли. Ну а я… я просто докуривал сигару. Вот и все.

Прошелестев юбками, Фредерика поднялась по трем последним ступенькам и с усмешкой сказала:

– Ну да, а ты прямо-таки ангел небесный, чистый и невинный, словно только что выпавший снег.

– Сдаюсь, Фредди! – рассмеялся Ратледж и поднял руки вверх. – Какая муха тебя сегодня укусила?

Бентли заметил слезы у нее на глазах. Фредерика поняла это, когда увидела, как медленно гаснет его улыбка.

Подушечкой большого пальца он прикоснулся к ее щеке:

– Ты плачешь? Почему? Кто тебя обидел? Назови мне его имя, и, клянусь, он не доживет до рассвета!

Услышав эти слова, Фредерика фыркнула. Ратледж, несомненно, мог если не убить, то основательно наподдать Джонни, если бы она на него указала. Из ее глаз хлынули слезы, но Ратледж поймал ее за руку и так резко притянул к себе, что шляпка слетела с ее головы и укатилась в траву.

– Ну, все, Фредди, успокойся, не надо плакать. Прости меня за идиотские шутки. Не знаю, что на меня нашло.

От его слов она разрыдалась пуще прежнего и вдруг неожиданно для себя самой обхватила его руками за шею. Ратледж, нисколько не опешив, принялся поглаживать ее спину. Рука у него была тяжелая, сильная, а Фредерике отчаянно хотелось, чтобы именно сейчас ее кто-нибудь поддержал, пусть даже Бентли Ратледж, невежа и гулена. Несмотря на его скверную репутацию, ей всегда было с ним удивительно легко и просто, не приходилось притворяться. Он никогда не был ни заносчивым, ни надменным, ни равнодушным. Он был просто… Бентли.

– Успокойся, успокойся, – приговаривал он, похлопывая ее по спине.

– Ах, Бентли, я так несчастна! – уткнувшись лицом в лацканы его сюртука, не переставая рыдать, пробубнила Фредерика.

От него пахло лошадьми, табаком и бренди – пахло мужчиной.

Ее ошеломила сама эта мысль, и тело опять сотрясли рыдания. Ратледж в ответ, пристроив ее голову под своим подбородком, крепко прижал ее к себе.

Прижимаясь губами к ее волосам, он только шептал:

– Что произошло, Фредди? Старине Бентли ты всегда обо всем можешь рассказать.

И в это мгновение она поняла, что так и есть. Бентли Ратледж именно такой: ему можно довериться, он умеет держать язык за зубами.

– Это… Джонни Эллоуз! Он не хочет на мне жениться.

Его рука застыла на ее спине.

– Ах он двуличный пес! – выругался Бснтли. – Ведь он бегал за тобой едва ли не с тех пор, как ты перестала заплетать косички.

– А теперь его папаша заявил, что он должен жениться на своей кузине! – всхлипнула Фредерика, уткнувшись в сюртук Ратледжа.