Беспокойные

Он зарылся руками в карманы и потер ткань между большими и указательными пальцами. Как вообще шьют внутри карманов? Он представил себе целый цех швейных машин, женщин, подводящих деним под прыгающие иглы, и вспомнил мать.

Концерт проходил в лофте последнего оставшегося промышленного квартала на Нижнем Манхэттене. Вдоль одной стены шли окна, обрамленные февральской изморозью; ноги липли к бетонному полу из-за пролитых напитков. Ближе к сцене, где выступали группы, было жарко, как в июле. Нынешний состав – мат-рокеры, у которых весь сет казался длинной получасовой песней, сплошь темно-серые цвета и хилые углы. Виски солиста были выбриты, зато на макушке волосы торчали, как пригоршня лакричных палочек. Группа напомнила Дэниэлу, как он целыми днями угашивался в общаге Потсдамского отделения Университета Нью-Йорка – SUNY – и крутил одну и ту же песню на повторе, пока ноты не расслаивались и не распускались.

Слава богу, он больше не в Потсдаме. Он пил водку из пластикового стаканчика, чувствовал, как по животу разливается тепло, стачивая нервы, пока музыка не пропитала с головы до пят. Когда на сцену выйдут они с Роландом, публика будет в шоке. Дэниэл вспомнил момент, когда чувак по имени Нейт говорил про Вика Сирро, а он ляпнул: «А, это ты про парня с синим рюкзаком?» Нейт скривился так, будто увидел у него пятно на штанах.

«А, это ты про парня с синим рюкзаком?». Дэниэл мысленно отвесил себе пинка. Нейт был настолько высоким и тощим, что преждевременно отрастил горб, а из-за вытянутого сухощавого лица казался родственником жирафа, но даже он считал Дэниэла лузером. После сегодняшнего дня никто не отвернется от него посреди разговора и не будет смотреть сквозь него так, будто он невидимый. Группа будет играть при солд-аутах, обозреваться в музыкальных блогах, с его фоткой на самом видном месте. Роланд всем рассказывал, что новый проект пока лучший – воссоединение с первым соавтором, с безумной гитарой Дэниэла. Из-за этих разговоров Дэниэл нервничал, словно они искушали судьбу. Всю неделю он ждал, что кто-нибудь пошлет Роланда и скажет не выпендриваться. Но здесь ради Роланда собралось ползала, и Дэниэл изо всех сил пытался впитать возбуждение толпы.

Он налил себе водки, опрокинул стакан, еще налил. Вылез на крышу – город раскинулся широко, словно подношение Дэниэлу, хотя он ни за что бы не признался вслух перед остальными, что его впечатляет вид. На севере всюду лежал снег – сезон глубокой комы. Но в городе выпало мало, на крыше горели лампы-обогреватели, а далекие мосты освещались, как на рентгеновском снимке. Доносилась долбящая инструменталка. Золотыми и зелеными лампочками как в замедленной съемке освещались руки и ноги, танцующие казались зверями, выслеживающими добычу. Были девчонки с геометрическими татуировками на внутренней стороне рук, с волосами, заплетенными как змеи, с глазами, будто подведенными фломастерами. Какая-то из девиц тоже сегодня выступала – жуткие завывания и грохочущие клавишные, скрипка, терменвокс[1 - Электромузыкальный инструмент, созданный в 1920 году советским изобретателем Л. Терменом, и единственный музыкальный инструмент, на котором играют движениями рук в воздухе, без прикосновений, меняя емкость электромагнитного поля. Прим. ред.], мелодика – один инструмент страшнее другого. Дэниэл взглянул на свои ботинки и двинулся в гущу танцев, где музыка казалась подводным сном.

За годы до того, как понаехавшие осмелились показать нос из своих пригородов, Дэниэл был городским пацаном, к четвертому классу наизусть выучившим карту метро, но по-прежнему чувствовал себя чужаком. После Риджборо Дэниэл потерял уверенность, в отличие от Роланда, который задавал курс вечеринки, просто появившись на ней. Когда Роланд спрашивал, кто хочет в «Тако Белл», – что вызвало бы молчание или даже насмешки, предложи это кто-то другой, – все говорили «конечно, норм, идем». Если Роланд объявлял концерт унылым, все соглашались свалить. Дэниэл же был гибким – как все и никто, приемник настроений, осторожный наблюдатель. Он следил за чужими реакциями, прежде чем определялся со своей. Дэниэл мог быть прикольным, или серьезным, или каким требовала стратегия. Он мог быть каким угодно. Иногда это выходило ему боком.

Однажды он услышал разговор про группу под названием Crudites и сказал: «Да, слышал о таких, поп-панк из девяностых, да?» Другой парень ответил: «Это несуществующая группа. Прикол». Как быстро Дэниэл тогда выпалил, что, видимо, ослышался. Недавно вечером, когда они с Роландом тусили с друзьями, которые расхваливали «Бутылочную ракету», Дэниэл все время кивал. «Ты же вроде ненавидишь Уэса Андерсона», – сказал потом Роланд. «Что, мне нельзя передумать?» – ответил Дэниэл. И спросил себя: «А что, если меня зря раздражает статус фильмов Уэса Андерсона? Вдруг я проглядел скрытую гениальность, очевидную более образованным людям?»

Если бы у него была правильная одежда, если бы он знал правильные вещи, Дэниэл наконец стал бы тем, кем должен. Уверенным в себе, с идеальным вкусом, только не таким самовлюбленным, как Роланд. Заслуживающим любви, безупречным. Но сколько альбомов ни покупай и сколько плейлистов ни составляй, настоящий он упрямо оставался у всех на виду. Похожий на жирный круизный лайнер на горизонте – видимый, но недосягаемый; и каждый раз, когда Дэниэл к нему подбирался, тот уплывал еще дальше. Он вечно ждал, когда его пустят в тайные двери за бархатной веревкой, а когда пускали – не мог до конца поверить, что вошел. Возникала другая дверь, другая веревка, обещая что-то еще лучше.

Дэниэл сжимал пустой стаканчик. Медленно рвал, гнул края, пока пластик не разошелся по линии. Мат-рокеры играли уже сорок минут. Вокруг он не видел знакомых лиц, так что взял новый стаканчик и долил последнюю водку. Стриженного почти под ноль Роланда в черном блейзере он нашел у стены. Вороватыми чертами лица и обезоруживающей улыбкой Роланд напоминал Дэниэлу гангстера из девятнадцатого века. В старшей школе оба парня слишком отличались, чтобы привлекать внимание девушек или других парней, с которыми Роланд тоже встречался. Хотя Дэниэлу нравилось думать, что теперь это не имеет значения. Роланд по-прежнему был низким, компактным, но жестким, с орлиным лицом, с отрывистыми и резкими движениями. Его маниакальная энергия больше не казалась странной, как раньше в Риджборо, как и его глубокий хрип, слегка пугающий в исполнении двенадцатилетки.

– Мы всех уделаем, – сказал Роланд. – Эти ребята такие вторичные.

Дэниэл рассмеялся и позволил залу расплыться по углам. Как же здорово снова вернуться в город, снова играть с Роландом. Вместе они играли почти полжизни. Дэниэл – гитара и вокал, Роланд – вокал, ударные, сведение и иногда бас. Они играли на квартирниках в Карлоу-колледже, или на концертах в Риджборо-Элкс-Лодж, или в амбаре в Литтлтауне. В старшей школе у них был (к счастью, недолгий) эксперимент с электроклэшем, пауэр-трио с их другом Шоном на барабанах и еще арт-панк-дуэт под названием «Уилкинсон Фуэнтес». Он запомнился зрелищным провалом Дэниэла при попытке сыграть на своем белом «Сквайре» зубами в стиле Хендрикса.

– У этих ребят такой звук, будто они дрочат на папочкины альбомы Yes, – сказал Дэниэл.

– Слишком много вторичных групп, – сказал Роланд. – Не то что тот сет с терменвоксом.

Сказать по правде, их Psychic Hearts тоже были вторичными – ночной кошмар в ритме ню-диско, будто Роланд замиксовал волосатый металл и «Дракулу» с разреженным звучанием нойз-попа, подрезав название у малоизвестного альбома Терстона Мура. Всё это позерство и детали нужны были только для того, чтобы намеренно свести их на нет. Навороченный лоу-фай – не его музыка, не та музыка, которую бы хотелось играть. Дэниэлу драм-машина Роланда казалась предсказуемой, тексты – расплывчатыми и мутными, стилизация под восьмидесятые – слишком нарочитой. В походке Роланда на сцене, в том, как парню легко давалось выступление, с какой неразборчивостью это пожирала толпа, всегда ощущалось что-то безвкусное. Но если Роланд хочет делать такую музыку, Дэниэл его не подведет.

Роланд позвонил в прошлом месяце и сказал, что ему нужен гитарист для нового проекта. «Наш диван – твой диван, если надо. Чего сидеть в глуши под боком у Канады?» Роланд переехал в город сразу после выпуска, работал, пока не смог позволить себе вечернее обучение в колледже. Дэниэл уже больше года не видел друга, они почти не общались. «Никто не может играть со мной так, как ты», – сказал Роланд. На следующий день Дэниэл взял билет в одну сторону и приехал в город на автобусе, провонявшем памперсами. Не то чтобы у него были какие-то особые планы на жизнь после отчисления из Потсдама. Как говорили родители и как напомнят завтра снова, он выкинул свое будущее на помойку.

Серые шторы, криво пристеплеренные к стенам, граффити, намалеванные маркерами на двери туалета, – это была вечеринка «Только по приглашениям». Сюда приходили искать новые группы агенты таких клубов, как «Юпитер», где мечтал играть Роланд. У Роланда была знакомая, которая занималась секретной рассылкой и забукировала его выступление по старой памяти. Если парень из «Юпитера» оценит Psychic Hearts, однажды он сможет взять и сольный проект Дэниэла.

Дэниэл осмотрел толпу. Сзади отдельно от всех стоял человек с усами в белой бейсболке, в огромных коричневых походных ботинках с оранжевыми шнурками. Дэниэл снова посмотрел на свои.

– Это он? Агент «Юпитера»?

Роланд закатил глаза. Мат-рокеры доиграли. Перед сценой прошелестели анемичные аплодисменты, и один из друзей Роланда обернулся, показал большие пальцы.

– Ты готов?

– Всегда, – ответил Дэниэл.

Четвертая водка точно была лишней. Когда они закончили чёкаться, Дэниэлу уже казалось, будто он смотрит на зал в чужих очках. Парень проморгался, глядя на напыленный рисунок кошки на противоположной стене, и продолжил настраивать гитару, без конца теребя одну и ту же струну. Дэниэлу хотелось, чтобы люди уставились в телефоны, а не пялились на сцену в ожидании, когда гитарист слажает. Роланд сыграл первые ноты, завел бит на своем Akai MPC60. Дэниэл извлек аккорд – стильный и уверенный, и песня засочилась красками – темно-синей и светло-коричневой, как нутряные ноты, выжатые из духовых. В глазах плыл сет-лист из шести песен, лежащий у ног. Он сыграл до, ми-минор, Роланд пропел первую строчку. Ноты казались грустными и нестройными, совершенно неправильными. Как в тот раз, когда Дэниэл откусил от желтого квадратика, который принял за ананасовый пирог, а он оказался очень острым сыром.

Роланд продолжал. Они часто лажали на концертах, и виноватый всегда в итоге исправлялся. Это был их негласный договор, как родители говорят однажды детям: если потеряешься, стой на месте, мы за тобой вернемся. Но в этот раз ноты не вернулись. Они репетировали всего пару раз, самоуверенные из-за своего долгого совместного прошлого, но, когда Дэниэл прищурился на сет-лист, не узнал ни одно название. Дело оказалось не столько в нервах – несмотря на возраст, он уже не слыл любителем, – сколько в самовнушении. «Ты обязательно всё запорешь». Он рванул аккорд, еще один. Вспомнился рифф, Дэниэл сыграл. Это была его Мелодия, и ему захотелось играть громче. Он так и сделал. Вокруг закрутилось ярко-оранжевое. Завизжал фидбек. Дэниэл видел, как люди кривятся, закрывают уши.

Роланд закончил петь и сказал: «Эта песня называлась “Пожалуйста, покажи свои клыки”». Он начал следующую, но Дэниэл не узнал и ее. Он как будто проснулся в чужой стране, где все говорили на незнакомом языке, и должен был толкать речь. «Играть поучись», – крикнул кто-то. Дэниэл нигде не видел человека из «Юпитера». Стало еще душнее, уже, и он больше ничего не слышал, кроме быстрого ускорения взбудораженных барабанов, топота конских копыт, диких мазков серого на черном. Опасность – бил барабан. Ему нужно было исправиться – прийти в себя, – он так быстро скатывался, что не мог поделать ничего, кроме как ускориться: это как жать на кнопку ставки в безлимитном холдеме, когда знаешь, что у тебя хреновая рука[2 - Безлимитный холдем – разновидность покера, при которой игрок не ограничен размером ставки. Рука – комбинация из двух карт которая досталась игроку.], снова жать, смотреть, как уходят деньги, снова жать – не в силах сделать ничего, кроме как следовать этому единственному импульсу – саморазрушению. Он знал, что не мог подвести Роланда. Тот никогда его не простит, и сам он себя никогда не простит, но больше на сцене Дэниэл оставаться не мог.

Он отключил гитару. Бит продолжался. «Ты чего делаешь?» – прошептал Роланд. Дэниэл соскочил со сцены, протолкался через зрителей. Он слышал, как Роланд зовет его по имени, слышал смех, когда выбегал из зала.

Он вывалился на улицу, и холодный воздух врезал по лицу. Он забыл куртку наверху. На Бауэри перед «Юпитером» на тротуаре выстроилась очередь. Он представил свое имя на афише и отвернулся, потом перешел первый попавшийся светофор, побрел на юг. Надо бросить музыку, вернуться в колледж, порадовать родителей. Заложив резкий вираж влево, он спустился по Мотт к Канал-стрит, прошел лапшичные и продуктовые магазины, где все вывески были на китайском. Он мог разбирать их символ за символом: «Лицензированная акупунктура», «Международные визитки». Расшифровка китайского занимала и отвлекала, он пошел быстрее, поскальзывался под падающим снегом, вытирал сопливый нос кулаком. На севере штата он время от времени начинал составлять губами очертание слова на фучжоуском, чувствовал, как оно обретает форму во рту, вспоминал «Ш» или «Цз», но искать правильное слово было как бороться с воздухом. Смысл помнился, а звуки давно забылись. Да и поговорить было не с кем, даже если бы он смог.

После стольких лет вне города он поразился тому, как много людей в Чайна-тауне, поразился улицам, которых не помнил, сплошным витринам на витринах. Теперь оказаться в окружении других китайцев было так странно. В старшей школе ребята говорили, что никогда не считали его азиатом, а Роланда – мексиканцем, будто это комплимент. Он был не китайцем-японцем-корейцем-или-кто-он-там с родителями-профессорами, а парнем, который играл на гитаре, который участвовал в куче групп, который морщил лоб на задних рядах классов для отличников, но всегда набирал проходной балл (несмотря на оценки, все верили, что ему дается математика). В Потсдаме на лекциях были и другие азиаты – студенты по обмену, сбившиеся в кучку, или одинокие волки, кого на вечеринках он видел в окружении белых друзей. Он их избегал; это было взаимно. Но он больше не в Потсдаме. Теперь у него есть только город и долгий «Потерянный уик-энд»: танцы на концерте на барже; поездка на такси через Уильямсбургский мост с сияющим в отдалении Манхэттеном, куда они влезли на заднее сиденье впятером – у него на коленях случайная девчонка, Роланд впереди трепется с водителем о кишечной флоре или грибничестве; поздний киносеанс «Заводного апельсина», после которого выходишь навстречу субботнему рассвету. Такие ночи были как прошлое, настоящее и будущее, слившиеся в одной сахарной волне, где все, кого он знал, катаются вместе с ним на карусели под музыку свистящей каллиопы.

Он споткнулся о собственный шнурок и присел его завязать. Неужели после сегодняшней ночи всё кончится? Может, он немного потеряет. Были и утра, когда он просыпался на диване Роланда, и перед ним расстилался очередной одинокий день, и Дэниэл часами бродил по холоду, не торопясь возвращаться в пустую квартиру, уверенный, что совершил роковую ошибку. А теперь действительно совершил. Слажал перед людьми, которых мечтал впечатлить.

Со стучащими зубами он потер мурашки, выскочившие на руках, прошел мимо магазина мобильных телефонов с расклеенными на витринах объявлениями на китайском. В первый год старшей школы он увидел в торговом центре Литтлтауна китаянку. Худая, волосы с химической завивкой, вцепилась в гроздья сумок со связанными ручками. Она приблизилась; лицо уже было не спрятать, и, когда она заговорила, он понял ее мандаринский. Она заблудилась. Не мог бы он помочь? Ей нужно позвонить, найти автобус. Лицо у нее было испуганное и нервное. Два подростка в стороне – бледных и нескладных – наблюдали и пародировали ее акцент, и Дэниэл ответил на английском: «Я не говорю по-китайски». После он пытался забыть эту женщину, потому что, когда о ней думал, чувствовал глубокое, гулкое одиночество.

Он вспомнил о ней и сейчас, жалея, что не взял наушники, что его не утешит песня, что шум и дым не затмят ночь. К нему с любопытством пригляделся мужчина в блестящей дутой куртке, какие Дэниэл помнил по вешалкам в магазинах на Фордем-роуд. «На что уставился?» – крикнул Дэниэл ему в спину.

Зажужжал телефон. Сообщение от Роланда: «Ты как??» Он проверил почту. Музыкальные рассылки, статья об уровне безработицы и высшем образовании, которую переслали родители и которую он удалил, не читая. Сообщение от Майкла Чена, пришедшее больше двух месяцев назад, на которое он до сих пор не ответил, но и не удалил:

Привет, Дэниэл!

Я ищу Дэниэла Уилкинсона, которого раньше звали Деминь Гуо. Это ты?

ПРИВЕТ!! Это Майкл. Ты с мамой жил в Бронксе со мной, моей мамой и дядей Леоном. Моя мать несколько лет назад вышла замуж, и теперь я живу с ней и отчимом в Бруклине. Я учусь на втором курсе в Колумбийском университете.

Я знаю, мы много лет не общались. Если ты тот самый Дэниэл, то можешь мне написать или позвонить по номеру 646-795-34-60? Это важно. Это насчет твоей мамы.

Если это не тот Дэниэл Уилкинсон, можешь об этом сообщить, чтобы я больше тебя не беспокоил?

Надеюсь на ответ!

    Майкл Чен

Теперь Дэниэл его перечитал и снова закрыл, не высказав слова, кипевшие внутри почти постоянно.

– Блин, – сказал Дэниэл. – Жопа.

Неужели Майкл, Леон и Вивиан запросто вернутся спустя десять лет. Можно подумать, он внезапно стал нужен этим людям. Они отпустили Деминя, отдали. Что такого расскажет о матери Майкл? И хотел ли он знать? Где бы мама ни находилась, это дела давно минувших дней.

Дэниэл выключил телефон и пошел на север. Ботинки громыхали по тротуару. Переходя Канал, он наступил в лужу и почувствовал, как сзади на джинсы плеснула вода. Дэниэл никогда не предаст другого человека. Никогда не бросит и не исчезнет, в отличие от матери или Леона. Он вернется в квартиру и извинится перед Роландом, выучит все песни, будет играть, пока не сотрет пальцы, репетировать, пока не искупит грехи и не вернется в форму. Пока не станет идеальным.

– Не пойму, почему они выбрали такой нечитаемый шрифт. – Питер прищурился на зазубренные буквы, подражавшие рукописному тексту. Он случайно задел снизу ногами стол, и посуда подпрыгнула. – И стул этот. Какой-то детский размер.

Официантка со здоровым кольцом в носу уже и так кричала громче джазовых стандартов, но Питер просил ее повторить, что подают на бранч, а Кэй спрашивала про каждое блюдо. Лимонный курд кислый? Я не люблю кислое. Что значит «пепитас»? Что такое говядина «Лафрида», почему корову называют по имени? Мягкая бархатная подушка на стуле Дэниэла постоянно съезжала, и он скомкал ткань, зажав коленями.

Родители Дэниэла приехали в той же одежде, которую носили, сколько он их помнил: Питер – в мятых джинсах цвета хаки и кардигане земляных тонов, Кэй – в пастельной водолазке и юбке из вельвета в широкий рубчик. За десять лет он перестал замечать, как отличается от родителей. Два месяца Дэниэл их не видел, работал, ездил в метро и ходил по улицам с самыми разными людьми. Теперь же родители отличались от всех: тихие, скромные, не от мира сего. Смена ролей неожиданно принесла удовлетворение.

– В колледже заваривается скандал, – сказала Кэй. – Прошу прощения за каламбур про кофе.

Дэниэл допил чашку.

– В Карлоу?

– Студенты из меньшинств вышли на протесты. – Питер сделал резкое ударение на слове «меньшинства». – Хотят, чтобы администрация учредила факультет этнографии.

– И что здесь плохого?