Правый берег Егора Лисицы

Нанберг

Мы сели рядом с конторой, в нэпманской столовой. Официант, явно из бывших половых, подлетел к нам при входе. К собственному стыду и злости, я на секунду малодушно порадовался, что сменил шинель, в которой ходил с момента возвращения из Новороссийска, на приличное гражданское пальто. Но официанта я интересовал мало. Окинув наметанным взглядом солидный портфель и фигуру Нанберга, он провел нас к столику в углу, где было потише. Столовая заняла помещение бывшего ресторана и пивной завода «Южная Бавария». До революции здесь наливали «Кульмбахское», «Пэль-эль» и другие сорта. Сейчас предлагали только «холодное светлое», но в зале иголку не воткнешь – полно народу. Официанты таскали подносы, уставленные бутылками, стаканами, взбитыми сливками в чашках. По стенам вперемешку висели пейзажи и плакаты: «За разбитую посуду взыскивается с посетителя». У сцены шла лотерея, выкрикивали выигрышные номера. Потом застучали клавиши рояля. Из блюд в меню на старый манер – рыба тюрбо, суп а-ля тортю и непременные «николаевские щи» – Нанберг выбрал самое простое. Задумался над коротким указателем виноградных вин, расторопный официант намекнул, что имеется «градус, не указанный в карточке». Вопросительно взглянув на меня, Нанберг попросил принести бутылку «белого столового». Через несколько минут официант со штопором в руке, с которой свисало полотенце, уже тащил закуски. Резко запахло копченой рыбой.

Нанберг был явно рад побеседовать. Заговаривал страх за жену. Он выпил чуть больше, чем принято за обедом, глаза заблестели. Я аккуратно перевел разговор на день в порту.

– Все виню себя, – твердил Нанберг, – в девятнадцатом году спирт с кокаином мешал, не спали сутками. Ни одной жалобы на здоровье. А теперь, получается, как я ее подвел! Как я мог? Пустяк кажется – вспомнить. Почему не вспомнить? А не могу!

Он махнул официанту, и тот материлизовался у стола с новой бутылкой.

– Мелькает что-то. Несса впереди, ее походка, шляпка. Еще, кажется, встретили знакомого. Несса говорила с кем-то. Да, вроде так. Но кого? А может, это в другой день. Все время такое чувство, что передо мной контур фигуры и его нужно заполнить, залить тушью, тогда проявится. Может, это из-за припадка? У меня в клинике был, знаете?

Вот это новость. Оказалось, что в клинике с Нанбергом случился припадок эпилепсии. Теоретически провалы в памяти могут быть связаны с приступом.

– Простите, я вынужден спросить. Раньше с вами было такое?

– Давно, еще в детстве. И в войну бывало. И вот что странно, стал вспоминать давнее. То, что думал, похоронил давно. Один случай, ее лицо. Молодая женщина, еще в Гражданскую. Острая на язык. Стала меня оскорблять, понимаете, как мужчину, при всех. И я не стерпел. Мы тогда долго не спали, шли, а она при всех. Вспомнилось.

Он вдруг поменял тему, голос стал резче:

– Но кто-то же напал на меня! Ударил по голове. Вы его ищете? Что, если это месть? Похищение?

– А у вас есть основания подозревать подобное?

– Мне кажется, я врагов не нажил. Но газеты пишут, ведь случается!

Он пробормотал что-то еще вроде «классовые враги», но, видно, и сам в это не верил.

– Леон Николаевич, похитители бы выставили требования. Кроме того, вы в городе недавно. Вас немногие знают. Люди теряются на пожарах, не редкость.

– Вы думаете, ее ограбили, убили и бросили в воду. Но мне говорить не хотите. Я прав?

Нанберг с грохотом уронив стул, поднялся и пошел к музыкантам в углу зала. Они наяривали какую-то шансонетку. До меня долетели слова: «Ах, шарабан мой, американка…» Музыка резко оборвалась. Я двинулся за ним, но он возвращался, взволнованный и злой.

– Песня эта проклятая. Американка! – бросил он на ходу. – На нас под нее у Самары пехота в атаку шла! Белогвардейская мелодия. А они вздумали!

Музыканты сбились, забренчали «Марусю». Нанберг тяжело сел. Подтянул к себе бутылку, но наливать не стал.

– А я уверен, она жива! Ее могли подобрать на лодке, возможно, она ранена!

– Леон Николаевич, мы нашли на пароходе пули из вашего оружия.

– Значит, я прав! Напали. Но я стрелял. А она жива, – он тяжело замолчал. – Я ведь как с ума сошел, когда Агнессу впервые увидел. Ребенка я так не баловал, не любил, как ее. Она смеется, а у меня сердце стучит. Знаете, стыдно, но иногда думал, что вот этот выход, на который моя первая жена решилась, благородно страшный шаг…

– Леон Николаевич, – я отодвинул стакан, – постарайтесь вспомнить дни накануне. Может, что-то непривычное было? Звонки, письмо? Новые знакомые? Ее портниха сказала, что она отменила все заказы.

– Портниха! Я в это не вмешивался. У них вроде бы вышел какой-то спор из-за шляпки, что ли. Не знаю.

– Насколько она близка с Липчанской?

– Полина абсолютно пустоголова. Таскала Нессу в кружок к этой чертовой бабе. К спиритуалистам.

– Вы знали об этом?

– Петя, шофер, иногда присматривал за Агнессой. Поймите, ради ее безопасности. Город незнакомый. Уверен, вы уже наслушались от Лины сплетен! Но я знал. Прекрасно знал, куда они ходят с этой, – он вставил крепкое словцо, – Липчанской! И вот накануне ходила. Потом была сама не своя. Мы отмечали должность мужа Липчанской. И там поспорили. Несса была расстроена, взвинчена. Дома смотрела старые фотографии, мне показалось, даже плакала.

– А кто-то может подтвердить?

– Вера, думаю. Она все знала. У нее скрытный характер, но она замечает все.

Нанберг еще много говорил. Его слова тонули в шуме, звуках рояля. Он спутанно, повторяясь, пытался обьяснить что-то насчет принесенных жертв.

– Когда я встретил Нессу, я понял – это награда! Она – и новый мир, будущее.

Растерянно потирая шею, со смешком заметил:

– Знаете эту примету? У кого есть родимое пятно, тот удачлив? Судьба у меня счастливая, я уверен!

Я настоял, чтобы заплатить за себя. Расставшись, попросил телефонную барышню дать квартиру Нанбергов. Мне нужно было расспросить Веру о том вечере, о котором упоминали и Нанберг, и Липчанская. Не знает ли она, чем была расстроена Агнесса.

– Агнесса была спокойна как обычно. Леон спутал что-то. Должно быть, дни, может, это был не тот вечер.

Вера говорила очень уверенно.

– Вера, а с вами не пытался связаться никто из старых приятелей вашего брата?

– При чем здесь Герман? Это давняя история. Какое отношение имеет…

– Позвольте еще один вопрос. Портниха сказала, Агнесса отменила заказы. Не знаете почему?

– Не знаю… может, тот случай, берет, просто хотела поменять мастерскую, шить в другом месте.

– А вы знали?

– Я не слежу! Зачем эти расспросы? Ведь все очевидно. Молодая растерянная женщина на пожаре. При ней были деньги, ее могли ограбить. А может, несчастный случай. Вы не представляете, как Леон корит себя! Он не спит, я же слышу. Что не уберег, недоглядел.

Я проверил адрес, который назвала Липчанская и подтвердил шофер Нанберга. Оказывается, эту духовную женщину мы знали. Отдельно стоящий флигель в глубине ростовского двора. Мадам Менжуева. Представляется бывшей оперной певицей, что вряд ли. При случае скупает краденое. В задних комнатах у нее играют по-крупному. Именно у нее картежничал Натан Херсонский, о котором говорили на совещании. У него же нашли некоторые вещи с ограблений.

Салон мадам Менжуевой

Мадам Менжуева энвольтировала сущности и прорицала в, казалось бы, малоподходящем для этого месте – мещански аккуратном беленом флигеле в глубине обычного ростовского двора. Не подчиняясь ландшафту, логике и городским устроителям, между домами торчало нечто вроде холма. Срытые стены крепости. На выступе крепился флигель. Утоптанный снег вокруг был усыпан звездочками клена вперемешку с птичьими следами. Флигель, однако, таил сюрпризы. В первой комнате мадам действительно были завешанные черным газом зеркала, рисунки, изображающие Астарту, а может, еще кого-то из того же сорта богинь. При этом в клетке в углу галдели абсолютно не инфернальные щеглы. На круглом столе, застеленном темно-синей скатертью, разложены карты и стопки книг. Я просмотрел одну – йогические упражнения и приемы буддийских психотехник.

Черная лестница вела на второй этаж. Там располагались две комнаты с кроватями. В ящике трюмо – «парижские и американские предохранители для мужчин». Комнаты нанимали для встреч «камеи»[21] и их клиенты.

Сама мадам Менжуева, высокая, грузная, в темном балахоне, объясняя назначение комнат, нимало не волновалась:

– Я часто принимаю гостей. Поклонников. В прошлом я была довольно известна как оперная певица. Теперь вдова. Случается, гости остаются на ночь. Это не запрещено.

У нее нарочито медленные жесты, широкое лицо. Тяжелый неподвижный взгляд карих глаз навыкате. Своими делами Менжуева заправляла одна. Колол дрова и таскал тяжести немой дурачок.

В нижнем этаже, за гостиной с щеглами и Астартой, устройство было уже серьезнее. Здесь играли в винт, преферанс, «железку» и баккара. Отдельно помещалось рулеточное колесо. Власти казино не запрещали. Играли в Москве, Петрограде, снова открылось роскошное знаменитое заведение в Гурзуфе. Азартные игры пользовались такой популярностью, что служащие подали жалобу в трудовой союз, что их заставляют работать даже в рождественские праздники. В ответ пригрозили нанять вместо них евреев. Про Менжуеву было точно известно, что у нее играют шулера. Простаков угощали «малинкой»[22]. Была и постоянная «мебель»[23]. Нюхали эфир и, конечно, выпивали. А главное, Менжуева не чуралась скупать, перепродавать и обменивать краденое. При обыске нашлись вещи с ограблений банды Медика. Пара предметов с тем же вензелем, что я видел в квартире Нанбергов. Но что было для меня самым важным, – среди прочего в тайнике под подоконником Зыкин обнаружил серьги Агнессы Нанберг. Те самые, приметные. Золотой шарик с простым механизмом, если открыть – внутри жемчужина.

– Часы с таким вензелем были в доме Нанбергов. Как вы это объясните, гражданка Менжуева?

Прорицательница вперилась в меня не мигая, словно хотела проверить на мне методики буддийских психотехник.

– Часы я продала Агнессе. Поклонник сделал мне подарок. Мне они не понравились, я продала. Почти за так.

– А эти серьги у вас откуда?

– Агнесса сама отдала мне.

– Агнесса Нанберг. Мы уверены, ее убили, – тут я немного преувеличил. – Она бывала у вас.

– Убили? Я в таких делах не мараюсь.

Она посмотрела равнодушно, запахнула шаль. Мадам – тертый калач.

– Ее приятельница сказала, что Агнесса заходила к вам как раз накануне.

– Не заходила, а заходили. Она была не одна. Вдвоем пришли, так и ушли.

На меня напала тоска – легче разговорить скальные выступы Батайской гряды, чем эту буддистку. Но затосковал я рано.

– Приятельница – это Липчанская, вы же ее имели в виду? – мадам словно прочитала мои мысли.

Я кивнул.

– Да, были. Агнесса что-то забыла в прихожей и да, вернулась. Больше я ее не видела, – Менжуева усмехнулась. – Она торопилась. Зла ей не желаю. Дел промеж нами никаких нет. Я про нее разное знала, и она про меня, уж мы бы договорились.

– Что же такого вы знаете? Советую сейчас и сказать. Краденые вещи, комнаты наверху – это одно дело. А убийство, сами понимаете, другое. К тому же муж Агнессы – совслужащий при должности, бывший красный командир. Вспыльчивый человек. И со связями. Он просто так это не оставит.

Я блефовал, Нанберг не был похож на мстителя, скорее, истерический тип в его-то нынешнем состоянии. Менжуева усмехнулась. Подхватила со стола колоду Таро, умело, не торопясь тасовала карты.

– Хотите узнать о будущем или, может, что-то другое?

– Пустые хлопоты, дальняя дорога, а на сердце у меня дама треф, верно?

– А вы не насмехайтесь. Ваша милиция не знает, и никто не знал, а мне известно. Агнесса с одним человеком часто встречалась. Он приезжий. При должности. Она думала, он ее заберет отсюда. Спрашивала о нем, что думает и как все выйдет с ним. Очень сильно увлеклась.

– И кто же он? – мелькнуло, а не водит ли мадам нас за нос.

– Холодный тип. Властолюбец. Агнессе с ним выходило вот, – она протянула мне карту. На рисунке улыбалась женщина с повязкой на глазах.

– Что же эта карта значит?

– Восьмерка мечей. Это означает неспособность увидеть чьи-то мысли или намерения.

Она вынула из колоды другую карту.

– Еще цепи. Это значит покориться пороку. Все указания были плохими. Как и кончилось.

– Несомненно. А имя и фамилию этого человека вы знаете?

– Нет. Агнесса говорила мало. Больше спрашивала. По ее вопросам я кое о чем догадалась. Она хотела уехать. Бросить мужа. Потом повиниться перед ним в письме. А ко мне ходила совесть успокоить. Чтобы прощения просить у тех, кого вы уже не спросите.

Значит, все же Агнессу беспокоило, что она не может покаяться перед покойниками.

– А серьги?

Я покрутил их в руках, открыл, рассмотрел жемчуг. Менжуева следила за моими движениями.

– Вот она и отдала мне серьги. Нужна личная вещь, чтобы установить мистическую связь.

– Где Агнесса Нанберг в тот день забыла свои вещи?

– В прихожей.

– Она сразу нашла оставленное?

– Хотите знать, заходила ли она в комнаты? Нет. Нашла и ушла.

Менжуева настаивала, что Агнесса дальше прихожей не заходила. И кроме нее в доме никого не было. Немой дурачок мычал согласно, подтверждая ее слова.

– Про мои дела вы все знаете. Что мне скрывать? Если думаете, что в доме был чужой и с ней столкнулся, – так ведь мимо нас не пройти. А черная лестница выходит на задний двор.

Проверили черную лестницу еще раз. Менжуева не врала, клиенты имели возможность уйти из комнат на верних этажах, соблюдая полную конфиденциальность. Значит, если мадам не сочиняет, у Агнессы Нанберг был любовник. В городе у них мало знакомых. Я бы, пожалуй, поставил на улыбчивого шофера Петю. На вид птица не ее полета, но кто разберет женщин.

– Самое удобное дело, – Зыкин был со мной согласен. – Она с шофером всегда, муж спокоен, а они за его спиной дела и проворачивают.

Его очевидно разумные слова в такт моим мыслям заставляли почему-то морщиться.

– А чего тут кривиться? Удобно устроилась. И муж – шляпки-ридикюли, и полюбовник молодой горячий. Может, хотел, чтобы от мужа ушла? Легко, думаете, видеть, как старый хрен твою лялю жмет. По вечерам-то она в спальню не с ним.

Однако в порту шофера быть не могло. Он отвез Нанберга и вернулся в контору, мы проверяли. Секретарь Раиса подтвердила, что видела машину во дворе учереждения. Но все же, если допустить как одну из версий пропажи Агнессы именно убийство, то у Нанберга появляется вероятный мотив – ревность. Я узнал и еще кое-что о нем. Ушел на «гражданскую работу» Нанберг вовсе не сам. Он был вынужден это сделать по состоянию здоровья. Диагноз «травматический невроз». Кроме того, всплыли подробности его слишком жестоких даже для военного времени срывов. Травма головы и, возможно, эпилептический припадок объясняли провалы в памяти. Но я все время возвращался к мысли, что подтвердить их мы не можем. Амнезия не гипс, глазу не видна. В переводе с греческого слово означает – «утрата воспоминаний». О ней известно не так уж много. Я полистал подшивки медицинских журналов. Библиотеку факультетов варшавского вуза разместили в универсальном магазине на Садовой. Нашел статью «О периодических приступах амнезии» (Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии, 1900, № 4). Но проще расспросить специалиста. Я поехал в клинику.

Амнезия

Поздним вечером, когда уже все звонки стихли, на меня с книжной полки в кабинете профессора смотрели длинные выпуклые глаза египетской маски. Для начала я спросил, как, по его мнению, вообще обстоят дела у Нанберга? Профессор снял и отложил очки, стеклышко блеснуло синим светом. Потер лицо широким движением, сжал переносицу.

– Я говорил сейчас с пациентом. Артист – нервический тип. Любит беседовать. И вот, представьте, у него есть теория. Бог или высший разум, назовите как хотите, не мыслит в нашем с вами понимании. Мысли чересчур нерасторопны. Утверждает, что этот процесс можно сравнить с музыкой.

– Это, несомненно, интересно. Но какое отношение имеет к Нанбергу? Он сказал, что у него случился приступ.

Время было позднее. Хотелось скорее получить ответы и отправиться восвояси.

– Причуды мозга… Ну что же Нанберг? Со скандалом уехал домой. Ходит на службу.

Лицо профессора оставалось в тени. В круг света от лампы попадали только руки. Снова вспомнился доктор Тульпа.

– Да, я был у него на службе. Вполне бодр. Жалуется только на головные боли.

– С вами он охотнее беседует. У вас лицо располагает. Для врача это важно.

– Я не совсем тот тип врача, профессор. Мои «пациенты» равнодушны к внешности. Я ведь судебный медик.

– Все равно. Ну что же? Имеем вполне классический вариант эпилепсии. Тонико-клонический приступ. Ничего выдающегося. Как по учебнику: внезапное падение, судороги, пена. Он сказал, что приступы бывали в раннем детстве, потом прекратились и вот опять.

– Могу я спросить, почему вы не оставили его здесь, в клинике?

– Ваша контора, положим, может задержать гражданина против его желания. А мы нет.

Фраза прозвучала резковато. Он это понял. Я молчал. Как я и думал, желая загладить, – профессор продолжил:

– Давайте что ли кофе попросим сварить? А лучше вот, – стукнула дверца, звякнула крышечка графина, запахло коньяком. Он подвинул пузатую рюмку ко мне. Мелькнула мысль, что последние дни меня всюду настойчиво угощают чаем или кофе. Предложение Р. вносило разнообразие.

– Исцеление – дело времени, примем за аксиому слова Гиппократа. Последствий сотрясения не имеется. Нет головокружения, не нарушена координация движений. Но у него травмирована височная доля. Ретроградная амнезия вполне может наблюдаться, – человек забывает события до получения травмы. А вот то, что случилось сравнительно давно, помнит прекрасно.

– Похоже на наш случай.

– Сама природа этого мало изучена. Несомненно, травма головы. Сильное потрясение, пожар – все могло стать причиной. К тому же его нашли гораздо выше по течению. Это значит что? – спросил он и тут же сам ответил: – Значит шок! И на пределе сил проплыл, думаю, довольно прилично в холодной воде. Но дезориентация, вот и оказался совсем в другой стороне от пристани. Однако человек крайне редко забывает целые фрагменты событий, – профессор усмехнулся, снова звякнуло и полилось. – Флуранс, французский врач, считал, мозг действует как единое целое. А память расположена во всех его частях. Однако именно при поражении одной части – гиппокампа – возникает синдром Корсакова. Заболевание, при котором больной, если он алкоголик, утрачивает память на текущие события. Это нам, пожалуй, не подходит. Пациент умерен, – звякнул графинчик.

Профессор немного помолчал, откинувшись в кресло.

– При амнезии стираются кусочки определенных воспоминаний. Знаменитый пример, некий офтальмолог из Грасса. Ушел из дома, и когда его разыскала жена – оказалось, что он не помнит ничего из своей прошлой жизни. Однако! – профессор поднял вверх бледный палец. – Он не забыл свою работу и все, что связано с медициной.

– Возможно, ему просто наскучила семейная жизнь?

Профессор усмехнулся.

– Скажите, может Нанберг симулировать? Мне представляется, что для этого не нужно быть хорошим актером.

– Служба в милиции делает вас циником.

Я подумал, что «натурально делает», как сказал бы товарищ Репин, но продолжил:

– И все же может такое быть?

– Возможно, но вряд ли. Да и зачем?

– Предположим, не хочет вспомнить?

– Veritas odium parit – истина рождает злобу? Боится и не хочет воспоминаний о том, что он, безусловно, сильный физически человек, бывший военный, бросил жену во время пожара? Струсил, занервничал.

– У жены при себе была крупная сумма. Могли напасть, ограбить. Возможно, это произошло на его глазах.

– Вы не нашли ее?

– Нет. Ни живую, ни мертвую.

– Как он вам показался?

– Потрясен, но держит себя в руках. Злится на свою беспомощность, пожалуй. Может, и срывается иногда, – мелькнула ссора с Верой, секретарь, чай. – Но тут же всякий станет?

Профессор покрутил бокал.

– Мозг удивителен. Даже взять конкретно ваш случай. Возможность запоминать лица у вас ослаблена в значительной степени. Но при этом! Способность узнавать и запоминать предметы абсолютно сохранна. Мозг может убедить нас в чем угодно. Может создать ложные воспоминания. Или заставить поверить. Ценна идея. Допустим, французский король Карл считал, что он сделан из стекла. Конечно, высшего качества. И потому боялся стекольщиков. Ведь они могли вставить его в оконную раму.

Несмотря на поздний час, профессора явно тянуло поговорить.

– Занимательно, но все же какое это отношение имеет к Нанбергу?

– Сейчас в обществе, – он потер пальцами, подыскивая слово, – повышенная нервозность, склонность к патологическим реакциям. Масса случаев нервных заболеваний. Кстати, часто во времена сильных социальных потрясений именно психопаты приходят к власти. Уверенность в своей правоте – заразительна для окружающих. Нечто вроде бреда Котара, идеи о величии. Внутреннее неустройство они приписывают внешнему миру. И тогда желают его разрушить, чтобы перестроить правильно по их разумению.

Ого, какие разговоры.

– Я говорю в медицинском смысле, конечно. И только.

– Разумеется. Жизнь, если ее описывать медицинскими терминами, профессор, вообще разочаровывает.

Посмеиваясь, он сделал глоток, покатал на языке, отставил бокал в сторону.

– У насилия и власти – прямая связь. Взять хотя бы Нерона. Так вот, о насилии. Пропала именно молодая женщина, верно?

– Верно.

– А вы помните дело Радкевича? Мания, тяга к насилию. Жертвы – молодые женщины.

Лет десять назад о Радкевиче писали все газеты. Его окрестили «петербургским Джеком-потрошителем». Бывший матрос зарезал нескольких женщин. Все брюнетки и с желтым билетом. Первых жертв он обчистил, поэтому связь между убийствами нашли не сразу, сочли банальным грабежом. На одну из жертв он напал с матросским кортиком посреди улицы, выкрикивая «смерть красавицам». На суде Радкевич твердил, что его цель – очистить город от скверны.