Изгнанники, или Топ и Харри

– Шарль, что-то мне это все не нравится.

– Мне тоже не по себе, Билл. Еще хорошо, что мы не пили. Чу… Слышишь?

В долине ручья, где шла основная колонна, возникла какая-то тревога. Оттуда доносились проклятия. Билл и Шарль направили своих коней, понурых и спотыкающихся, в долину. Колонна экспедиции остановилась. Пятеро всадников сползли с лошадей и катались по земле, корчась от боли. Две лошади лежали в траве; глаза у них закатились, а тела только вздрагивали в агонии перед кончиной.

– Отравление! Вода была отравлена! – в ярости кричал Джо. – Отравители! Ну попадись они мне!..

Идти дальше было невозможно.

Невредимыми остались только Билл, Шарлемань, Генри, который вовремя проблевался, и Джо, не успевший дойти до воды, когда Билл поднял тревогу. Все лошади были больны, и ничего другого не оставалось, как только ждать, кто из них выживет. То же самое касалось и мужчин. Многие уже мучились от опасных проявлений отравления. Санитар, которому и самому было дурно, в отчаянии заламывал руки и давал всем слабительное. Никто не знал природу яда.

Джо раздумывал, не послать ли гонца за помощью в один из базовых лагерей экспедиции, располагавшихся далеко позади. Но ведь на ногах оставались всего четыре человека! Либо он должен был бросить умирающих и отправиться пешком, с Биллом, Шарлеманем и Генри, либо остаться и ждать, не оклемается ли кто.

В его характере было оставаться на месте. Биллу и Шарлеманю пускаться в обратный путь, полный опасностей, тоже казалось неразумным.

Проклятия смолкли, ведь они были бессмысленны и никому не приносили облегчения. Билл и Шарлемань сидели рядом и курили трубки.

– Самое милое, – сказал Билл, – что мы здесь просто подохнем от жажды, раз уж не отравились. А нельзя ли в этой местности вырыть колодец?

– В песке-то? И нигде никакого дерева, чтобы закрепить стенки. Безнадежно. Нет, колодец рыть не будем. Поползем выше по течению. Чтобы отравить ручей, даже такой жалкий, как эта струйка водицы, надо много яда. Поэтому они могли вылить его в воду лишь недалеко от лагеря, чтобы отрава дошла до нас аккурат к завтраку. Так что прокрадемся вверх по течению и посмотрим, где кончается участок с дохлой рыбой.

– И где эта банда взяла столько яда! Вроде бы дакота не были замечены в массовых убийствах.

– Видать, уже научились, Билли.

– Может быть, Чарли. Старый мошенник-шаман рода Медведицы, который, должно быть, все это и учинил, был у нас прошлогодней весной.

– Шаман ли не шаман, этого уже не изменишь. Попробуем отыскать то место, где нет дохлой рыбы.

– Когда?

– Да прямо сейчас. Предложу это Джо. Может, далеко даже идти не придется.

Инженер дал согласие, и Билл с Шарлеманем пустились в путь. В принципе, им всем было тошно, в том числе и Джо с Генри, и без всякой отравленной воды. Никто не произносил этого вслух, но все четверо знали, что индейцы сейчас или ближайшей ночью могли устроить нападение и одержать победу играючи.

Мать вождя

Когда Фред и Маттотаупа ускакали в ночь на чужих конях, они в любой момент могли ожидать столкновения с врагами, от которых насилу ушли. Но когда они преодолели уже несколько миль, стало ясно, что кольцо окружения, в которое они попали, имело и серьезные разрывы, так что и их исчезновение в лагере экспедиции, и их бегство оттуда могли остаться незамеченными, и враги потеряли их след. То, что из лагеря за ними нет погони, они тоже быстро поняли.

Предоставленные самим себе, они скоротали один день, выжидая, не выйдет ли на них какой-нибудь преследователь. Когда не случилось и этого, они решились продвинуться дальше вглубь этой опасной местности. Они выискивали возвышенности, с которых был хороший обзор, коней оставляли в луговых долинах, спутывая им передние ноги, и прятались наверху в траве, чтобы наблюдать за прерией и обдумывать свое положение. Глаза у них были более зоркие, а уши более чуткие, чем у Билла и Шарлеманя, и ни одному врагу не удалось бы приблизиться к ним на расстояние полета стрелы, они бы вовремя его заметили даже во тьме ночи.

Когда на горизонте забрезжили рассветные сумерки, Фред глянул на индейца. Что будем делать? – говорил его взгляд.

– Тачунка-Витко сейчас, наверное, в стойбище рода Медведицы, – прошептал Маттотаупа. – Оттуда они и совершают свои набеги, это точно. Я подкрадусь к стойбищу. Может, мой томагавк достанет там Тачунку-Витко, как в прошлое лето моя стрела нашла Старую Антилопу.

– Топ, это безумно смело. Но все-таки больше безумно, чем смело.

– Это моя месть, не твоя!

– Если ты хочешь этим сказать, что мне не надо с тобой идти, то хорошо. Я подожду тебя в блокгаузе Беззубого Бена.

– А другого места нет?

– Бен негодяй, я знаю, но он больше ничего не сделает ни мне, ни тебе, и туда заглядывает много разных людей, от которых я разузнаю все последние новости.

– Ну как хочешь.

– Договорились. Я ухожу прямо сейчас.

– Возьми моего коня. Если дакота тебя обнаружат или повстречаются тебе, ты всегда можешь им сказать, что я убит, и тогда они, скорее всего, оставят тебя в покое.

– В это мне трудно поверить, но можно попробовать. До свидания!

Фред соскользнул под горку, распутал коней и быстрой рысью поскакал на северо-восток.

Маттотаупа продолжал вести наблюдение за местностью с высоты холма. У него при себе не было ничего, кроме оружия: кинжал, стальной томагавк, который он с первого знакомства с этим оружием предпочитал каменной палице, револьвер и двуствольное ружье. Костяной лук, подарок вождя сиксиков, он не взял с собой, еще когда отправлялся в факторию старины Абрахама; лук оставался в стойбище черноногих. Кожаного одеяла и индейской кожаной одежды Маттотаупа лишился вместе со своим пегим конем. Из провианта при нем был лишь мешочек вяленого мяса и немного табака.

Хлопковая рубашка сильно мешала ему. Он надел ее ради маскировки, но, поскольку его враги из племени дакота минувшим днем все-таки узнали его, эта рубашка в его глазах стала бесполезной вещью. Маттотаупа с юности привык сражаться нагим. Поэтому он снял рубашку. Следуя внезапному наитию, сделал себе надрез на предплечье, окропил кровью рубашку в области груди и спины и лег на нее. Если враг потом найдет рубашку, он подумает, что на ней лежал раненый.

Маттотаупа до конца дня оставался на этом холме. Он съел щепотку измельченного вяленого мяса и заел его семенами травы. Пить хотелось тоже, но терпимо. К вечеру он пустился в путь.

За весь день он не обнаружил нигде, на сколько хватало глаз, никакого присутствия человека, если не считать дыма, который поднимался от лагеря изыскательской экспедиции. Поэтому он больше не осторожничал, а бежал размеренным затяжным бегом на северо-северо-запад, к хорошо ему известному летнему стойбищу рода Медведицы у Конского ручья. Будучи военным вождем этой ветви тетон-оглала, он сам полтора года назад привел туда соплеменников, совершив тяжелый переход.

Летние ночи коротки. Но Маттотаупа рассчитывал добежать до стойбища к полуночи. Как ему потом удастся отыскать там Тачунку-Витко или обнаружить его отсутствие, он пока не знал. Он мог положиться лишь на свою наблюдательность и на способность быстро реагировать. В нем смутно шевелилось и желание увидеть свою мать и дочь. Но он не давал волю этим чувствам. Ибо с тех пор, как ему было заказано возвращение к сиксикам, ему пришлось признать, что он не может забрать к себе и свою дочь Уинону. Эта надежда рухнула.

Маттотаупа знал местность, которую теперь тайно пересекал. То и дело прислушиваясь и присматриваясь, как дичь, привыкшая скрываться от волков и людей, он бежал по волнистому рельефу прерии. Солнце уже село, и опустилась ночь. Взошла луна. Маттотаупа тщательно избегал открытых участков, хорошо освещенных луной. Держался в тени, даже если ему для этого приходилось делать лишние крюки.

Как истинный дакота, он был не только быстрым, но и выносливым бегуном, как и большинство его соплеменников. Он бежал равномерно и не позволял себе останавливаться. Дыхание он приспособил к ритму бега. Он пробегал мимо волчьего логова, но хищники сами были где-то на охоте или прятались. Луговые собачки дремали в своих норках и подземных ходах. Пролетела сова, не смутившись присутствием бегуна. Стайку нахохлившихся луговых тетеревов, залегших в бурьяне, он вовремя заметил и обежал, чтобы не спугнуть. Тетерева, вспорхнувшие среди ночи, могли легко привлечь внимание врага.

Потом он прервал бег, что-то заслышав, и прислушался. До его слуха донеслось чавканье. Должно быть, хищники поедали свою добычу. Чавканье прекратилось. Видимо, звери почуяли индейца и насторожились. Маттотаупа выждал несколько секунд. И тут увидел тени трех убегающих крупных волков. Вероятно, они уже насытились и совсем не хотели связываться с человеком. Они скрылись, и Маттотаупа продолжил свой бег. Он миновал труп антилопы, растерзанной волками.

Все его мысли были сосредоточены на том, что его окружало; в человеке, вынужденном скрываться, они были особенно напряжены. Но Маттотаупа едва ли осознавал это: чем ближе он подбегал к месту, где должно было находиться его родное стойбище, тем меньше он контролировал поток своих мыслей. Созвездия на небе стояли так, как он их видел здесь в это время года еще мальчиком и потом мужчиной. Маттотаупа остановил свой бег, чтобы снова с высоты оглядеться по сторонам. На западе он видел Скалистые горы, их вершины, таких привычных очертаний, глядели сверху вниз на Конский ручей, он вспомнил, где тот лес и где та горная долина, в которой он, изгнанник, нашел себе со своим сыном Харкой убежище, скрытое от всех людей.

Уже он узнал и широкое углубление в прерии, прорезанное Конским ручьем со множеством его изгибов. Ручей брал начало в предгорьях и был в своем коротком пробеге к Северному Платту, наверное, даже сейчас полноводнее того ручья, у которого разбила лагерь изыскательская экспедиция. Маттотаупа отклонился в сторону. Он не хотел подбегать вплотную к стойбищу. Потом настало мгновение, когда изгнанник ступил в долину и увидел ручей. В мерцании звезд и луны вода беззвучно скользила в своем песчаном русле. Маттотаупа остановился. Пахло водой. Он осторожно нашел конус тени, падающей от пригорка, и в укрытии этой тени скользнул к берегу. Иссушенный жаждой, он лег на берег и длинными глотками пил воду, пусть и теплую, но казавшуюся волшебным источником силы. Он погрузил в воду ладони, чтобы остудить пульс, и чувствовал воду как своего молчаливого брата, приветствующего его на родине.