Колокол
– Вот и я ему также сказала.
– И были абсолютно правы.
– Приятно иметь дело с умными людьми. – Улыбнувшись, директриса вышла, оставляя за собой лишь резкий флёр дорогих духов и цокот звонких набоек, удалявшийся по коридору.
– Какая приятная женщина, – сказала Элен, хотя совсем так не считала.
– Определённо, – кивнул Андре, просматривая документы ребёнка.
Через десять минут директриса вернулась.
– Его сейчас приведут, – сказала она, – одевают.
– Мы очень рады, – опять сказала Элен, а после задумалась, не надо ли было сказать что-то ещё.
Директриса посмотрела на Андре.
– Наш врач говорит, что у мальчика нет никаких шансов, – достаточно сухо сказала она, – навряд ли он будет ходить без опоры.
– Это предположение, мадам, – Андре встал и одёрнул пиджак, – а любое предположение им и остаётся, если не доказать обратное.
– Может, вы и правы, я не буду спорить. Но скажите… – Она сжала губы и замолчала.
– Говорите.
– Вы собираетесь лечить его где-то за границей?
– Нет, мы будем лечить его здесь.
– Хорошо, – без особой радости произнесла директриса.
Доктор взглянул на документы ребёнка ещё раз – и нахмурился.
– Что-то не так? – спросила директриса.
– Я был так озабочен больничной картой мальчика, что невнимательно посмотрел всё остальное…
– И что именно вас насторожило, месье Бёрк?
– Здесь написано, – он ткнул пальцем в одну из граф, – что у мальчика есть оба родителя и старшая сестра.
– Если написано, значит, так оно и есть, – равнодушно отрапортовала она.
– Они могут искать его?
– Детей, сданных в детдом, никто не ищет, доктор.
В коридоре послышались шаги. Твёрдые и еле слышные, и ещё какое-то постукивание. Костыли, понял доктор. Элен смотрела на секундную стрелку, которая завершала уже третий круг, а шаги даже не приблизились к двери. Директриса молчала, то сводя губы трубочкой, то возвращая на место.
– Сейчас придут, – сказала она.
– Ничего-ничего, – сказал Андре.
– Мы всё понимаем, – кивнула Элен.
На пороге появились двое – мужчина в белом халате и мальчик на костылях. Ноги его будто волочились по полу, подкашиваясь в коленях, то и дело пытаясь найти под собой опору. Он удивлённо смотрел по сторонам.
Директриса встала с кресла, как и Элен.
– Проходи, – сказал мужчина в халате и одобрительно похлопал мальчика по спине. – Стесняется ещё… – Он посмотрел на приёмных родителей.
– Ничего, привыкнет, – сказала директор. – Проходи, Жоэль, познакомься, – мальчик повернулся к Бёркам, – месье и мадам Бёрк.
– Здравствуй, – Элен улыбнулась.
Ребёнок кивнул.
– Теперь ты будешь жить с ними, – сказала директриса, будто дело было лишь в смене места жительства, и не более того.
Элен покосилась на равнодушную женщину и наклонилась к ребёнку.
– Мы хотим быть твоими родителями, – сказала она и погладила мальчика по голове. – Можно? – спросила она и сама не заметила, как слёзы покатились по её щекам.
«К чему такая сентиментальность? – думал Андре. – Ну да ладно, может, так оно даже лучше, может, так всегда и происходит в подобные моменты…»
– Машина ждёт во дворе, – только и сказал он.
– Мы тебя очень ждали… – Элен, дрожа, забрала у мальчика один костыль и дала ему свою руку.
– Надеюсь, у вас всё будет хорошо, – сказала директриса.
– И мы надеемся, – доктор Бёрк пожал ей руку.
Они медленно шли по коридору к выходу. На верхних этажах уже были слышны детские голоса. Элен смотрела на мальчика и не понимала, откуда в ней взялось столько нежности к этому незнакомому ребёнку. Всё дело в жалости, поняла она.
Андре Бёрк опередил их и уже стоял у выхода, придерживая тяжёлую дверь. В его мозгу уже сменялись расчёты и план предстоящего лечения. Для начала нужно будет взять анализы, думал он, обследовать ребёнка по всем пунктам – на это уйдёт без малого две недели, – а потом уже можно приступать к работе. По его расчётам, результат можно будет ждать уже через три месяца, если всё пойдёт по плану; а если нет… Он посмотрел на мальчика – нет, никаких «если» быть не может.
Элен осторожно переступила порог детского дома, пропустив вперёд ребёнка и бережно поддерживая его за руку.
– Какой он чудесный, – чуть не плача, сказала она Андре, когда поравнялась с ним.
Доктор Бёрк никогда не разбирался в детях, никогда не замечал их чудесности, но согласился – на всякий случай.
25 глава
Землю эту продали месяц назад. Отец Ланге ездил в правление, в город, но вернулся оттуда ни с чем. Ничего не нашёл – ни концов, ни людей. Люди сами его нашли, потом. Приехали, предупредили, попросили уйти. Франсуа Ланге не двигался с места. Да и куда ему было? Не ваша это, говорят, собственность, а где его? У него и нет ничего; как пришёл в этот храм, так и остался здесь. Третий день он не вставал с кровати – после приезда тех двоих стало плохо с сердцем. Мария тогда прибежала к нему и еле доволокла до кельи. Она хоть и взрослая уже, но девчонка девчонкой, ручки тоненькие и ножки такие же, а Франсуа Ланге совсем не маленький человек. Говорят, старость приземляет, вроде как уменьшаются люди; падре со временем, может быть, и ссутулился, но меньше от этого не стал.
– Ты как же дотащила меня, Мария? – спросил он, как пришёл в себя.
– С Жоэлем на пару, – она улыбнулась. – Мы вас до кровати довели, а он вам потом чётки в руку вложил и ещё долго рядом стоял, бормотал что-то.
Падре опять уходил в сон. Каждый раз, когда дремота настигала его, он молился, чтобы проснуться, а тут и слова не успел сказать. Душная, неподъёмная усталость поглотила его, опуская на самое дно своих тенистых покоев. Неспокойный был у него сон; то и дело он ворочался в постели, будто предчувствовал что.
Проснулся от странного шума. Через сон сначала подумал, что ему показалось. Мало ли что послышится на старости лет – и слух уже не тот, и разум, и приходит на ум разное, нехорошее, тёмное… Часто такое с ним случалось: вроде сидит в тишине, а будто есть в ней кто. То ли шуршит, то ли ползёт. Не тронуться бы умом на старости лет, думал он. Вот оно, Божье проклятие… Каждый раз Ланге молил Господа, чтобы Он пощадил его, не очернил светлый ум, не лишил его ясности. Вроде всё стихло, прислушался падре; только мелкий дождь накрапывал за окном, да листья шумели.
«Пора бы убрать во дворе, – думал он, уходя в тягучую дремоту, – сгрести все листья в кучу… Достанем завтра из сарая грабли…»
На улице заржала лошадь. Одна она у них была, да и то неспокойная, никогда не спала по ночам. Бог её знает, что ей было нужно.
«Вот ведь неугомонная, – думал падре, – и чего ей не спится…»
Он закрыл глаза, усмиряя как мог ломоту в старом теле, вздохнул глубоко, и только провалился в сон, как что-то грохнуло в дальней келье.
«Опять, наверное, Жоэль встал…» Вздохнув, отец Ланге перевернулся на бок.
Обычно мальчик ходил по всем комнатам, пока они с Марией не догоняли его, – тогда уж нужно было быть поосторожней, не разбудить, не испугать, пусть он себе бормочет; каждый блаженный сам разумеет, как ему лучше, сам себя успокоит… Так они его и доводили до постели – падре по одну руку, Мария по другую. Глаза у Жоэля были стеклянные, отрешённые, у всех бродящих во сне такие глаза. Да вот только и в жизни они были такими же…
Приезжала к ним как-то женщина, представилась доктором. Невысокого роста, взгляд потухший, несчастный. Не раз приезжала, не для них, для себя, помолиться. Что-то тяжёлое было у неё на душе, Ланге всегда это видел. Вроде улыбается человек, а будто тяжесть какую несёт. К тому же немного он знал верующих докторов, обычно они отдельно от Бога.
Смотрела женщина на парнишку, расспрашивала, пыталась разговорить. Ланге ей объяснял, что неразговорчивый тот, немой. А женщина всё за своё. Вы же, говорит, не знаете, какая это немота, врождённая или приобретённая. Ланге и правда не знал.
– Да разве дело только в немоте, – не веря, что того не видит доктор, переспросил тогда он.
– Не только, – соглашалась она, – но причина одна.
– Может, и одна, – вздыхал падре, – да разве теперь разберёшь?
А женщина возьми и спроси: когда, говорит, его привели? Ланге сказал, что четыре года назад. И лишь потом осознал, что о том, что мальчишка пришлый, никто этой женщине не говорил. Откуда ей было знать? Мог же Жоэль и сам набрести на их церковь, а мог и родиться здесь, как та же Мария… Нет, так и спросила она: когда привели. Ещё с полчаса смотрела тогда на Жоэля, потом вздохнула и ушла. Так с тех пор и не появлялась.
Шум в келье затих, а шагов в коридоре всё не было слышно. «Так довела Мария парнишку до постели или нет?» – не понял Ланге и только собрался подняться, как тишину разорвал резкий крик Марии. Падре вскочил, попытался подняться с кровати, но ноги его, больные и затёкшие, отнялись, не почувствовав пола, и подкосились. Он так и рухнул на колени; что-то в нём хрустнуло, где-то защемило, острая боль победила его, уложив плашмя на холодный пол кельи. Мария опять закричала.
Ланге собрал последние силы и пополз к двери. Бессильно волоча своё длинное тело по ковру, загребая его руками, он пытался сдвинуться с места. Сколько полз до двери, не помнил, только вот у самого порога услышал, как кричит Жоэль.
Мария отбивалась от незнакомца. Огромный бородатый мужик зажал ей рот мёртвой хваткой: она пыталась вырваться, но не могла. Слишком неравны были силы.
– А ты хорошенькая, – дышал он у неё над ухом.
Мария замерла от страха. Ни пошевелиться, ни вздохнуть.
– Твой старик слишком долго выёживался, – говорил он, нюхая её волосы, – а мой хозяин не привык долго ждать. Или вы уберётесь отсюда по-хорошему, или вас раздавят, как клопов!
Мария попыталась пошевелиться, но мужик только крепче прижал её к себе.
– Не рыпайся, девочка, – он дышал подобно зверю, – а то я за себя не ручаюсь.
Пальцы его, твёрдые и грубые, сжали до боли ее рёбра, Мария вскрикнула, но под его огромной мозолистой рукой, что вместе с ртом зажала ей пол-лица, мало что было слышно.
– Ух ты, какая, – хрипел он, – вы, монашки, все такие горячие? Или это только мне повезло? – Он засмеялся.
У Марии горели щёки, дрожали ноги, она вся дрожала. Мужик начал задирать ей сорочку, но плотная ткань до самого пола никак не поддавалась ему. В темноте блеснуло что-то металлическое. Он подставил нож к её шее.
– Я возьму тебя сейчас, – задыхался он, – а потом приду ещё. Ты же никому не скажешь, верно? Хорошая девочка… – Он уткнулся носом в её волосы и стал жадно дышать. – Тебе всё равно никто не поверит.
Клинок опустился от шеи к груди, зацепил ворот сорочки, оттянул его вверх и разрезал по всей длине; потом, зацепив рукава, разрезал и их. Тряпьё затрещало и спало на пол к дрожащим ступням Марии. Она в одних лишь панталонах стояла посреди своей кельи и только молилась о том, чтобы поскорее умереть. Мужик развернул её к себе и впился вонючим ртом в её дрожащие губы.
Мария услышала шаги – это падре шёл к ним; сейчас он умрёт от инфаркта, он ничего не сможет сделать, и это убьёт его. Что будет с ними? Мария уже не чувствовала, как грубые руки ходили по её холодному телу, как сжимали всё, что можно было сжать, – она думала не о себе.
– Ложись! – рявкнул мужик и бросил её на кровать.
Она вскрикнула и ударилась затылком об стену, а он начал расстёгивать брюки.
Вдруг тёмная высокая тень выросла над его головой, вскрикнула и чем-то тяжёлым ударила по нему. Тень кричала и била, кричала и била.
– Жоэль, не надо! – вскочила Мария. – Убьёшь!
Но парень не слышал её; он кричал и бил, измесив всё лицо негодяя огромной глиняной вазой.
На полу, в луже крови лежали бездыханное тело и осколки разбитой вазы. Мария, прикрывшись одеялом, прижимала к себе Жоэля и с ужасом смотрела на кровавую плоть.
В дверях кельи, пошатываясь и держась за косяк, еле стоял падре.
– Тронул? – спросил он, посмотрев на Марию.
– Не успел, – сказала она и покраснела.
– Ну ничего, дочка, ничего…
Взгляд Жоэля опять стал стеклянным и отрешённым. Марии показалось, он всё забыл. Так даже лучше, решила она.
– Забудь всё, забудь, – шептала Мария, целуя его в макушку, – ни к чему это помнить.
26 глава
Нет, только не это… На меня смотрели зелёные глаза и длинные, почти до самых бровей, ресницы. Брови же уходили вверх, куда-то под белые кудри. В затылке что-то болело и жутко чесалось. Что это, чёрт возьми? Я достал из головы шпильку, одну и вторую. Волосы мадам Лоран освободились от этих спиц и упали мне на плечи. Этот Норах не просто играл со мной, он, наверное, уже умирал со смеха.
– Неправда.
Я обернулся.
– Вы сегодня на редкость милы, – сказал он. – Разве это не лучше, чем быть Фабьеном? Будете затягивать корсет – не перестарайтесь, мадам Лоран уже не так молода.
– Не собираюсь я ничего застёгивать!
– Так и будете ходить? В неглиже? Боюсь, вас раскусят.
– Мне плевать!
– Я бы не стал так говорить. Вы потратили слишком много времени и почти ничего не узнали. Зачем вы отправили бедного доктора к церкви? Из-за вас он пролежал почти два часа на холодной земле. А если б он умер?
– То ничего не изменилось бы, я прав?
– Не совсем, изменилось бы многое. Хотя бы то, что вы проиграли бы. И не дошли.
– Я и так не дошёл.
– Я не был бы столь категоричен. Понимаете, в чём дело, мой друг…
– Никакой я вам не друг!
– А вы не сдаётесь, – Норах усмехнулся. – Понимаете, в чем дело, мой дорогой друг, вы можете переставлять фигуры как вам угодно, но убирать их с доски нельзя. С этой работой они справляются сами. Вы чуть не убили доктора, и Фабьен, знаете ли, без вас был бы более сговорчивым, но вы решили рискнуть и его жизнью тоже… Как вы представляете себе игру без пешек?
– Что тогда требуется от меня?
– Дойти до конца.
– Я это уже слышал.
– Тогда почему вы спрашиваете? Вы думаете, я отвечу вам что-то другое? В таком случае вы не дойдёте, мой друг.
– Что вы знаете про доктора?
– А что с ним не так?
– Он не тот, за кого себя выдаёт.
– Разве он не лечит мальчика?
– Вы же знаете, что нет! Что мне нужно сделать, чтобы предотвратить это?
– Я лишь могу сказать, что вам делать не нужно. – Он встал и начал расхаживать по комнате. – Например, вам не нужно растрачивать своё время на всевозможную беготню. Вы не выйдете из леса, пока не наступит тот день.
– Какой день? Какой?
– В который всё решится. Но есть вероятность, что и тогда вы дойти не успеете.
– Почему?
– Всем правит случайность. Даже роком.
– О чём вы говорите?
– Этот колокол не пускает к себе, не правда ли?
– Вы знали, что я не дойду.
– Знал.
– Так зачем же вы поместили меня сюда?
– Я поместил? Вы же сами хотели увидеть свою Маргарет.
Ещё немного, и я вцепился бы ему в глотку. Его спокойствие, его невозмутимое благородство были хуже любого злодейства.
– Так зачем я здесь? – Мои кулаки сжались.
– Ну уж точно не для того, чтобы разгуливать по лесу. Вы должны быть здесь, в этом доме, до положенного дня. Не волнуйтесь, вам недолго осталось.
– Недолго осталось? Что это значит?
В дверь постучали. Я обернулся.
– Мадам, – это была Люсинда, – мне накрывать на стол?
– Да, нет… я… я ещё не готов, не готова, я ещё не готова, Люсинда, ступай.
За дверью пренебрежительно хмыкнули и ушли. Норах тоже ушёл, только я опять не заметил куда.
На стуле лежало пышное платье мадам Лоран, под ним – пара юбок и прозрачный корсет. Боже, самый страшный сон не был так страшен, как этот вот кошмар. Даже вчера, с пушкой во рту, я не чувствовал себя так некомфортно. Если этот Норах решил унизить меня, у него отлично получилось.
Кое-как разобравшись с юбками, я решил, что обойдусь и без корсета; застегнув на груди все пуговицы и завязав под шеей непонятный бант, я уже еле дышал.
На часах был без малого полдень. Ирен Лоран, как обычно, проспала полдня. Времени у меня оставалось немного. Нужно разобраться с доктором, понять, чего он хочет и что это за заметки, которые нужно постоянно стирать. С кухни пахло обедом, слышалось неторопливое чавканье – это Фабьен, должно быть, пережёвывал стряпню Люсинды. Я вышел в коридор. Как бы много сейчас я отдал за обычные мужские ботинки! В кабинете доктора всё было тихо; я прислушался, приоткрыл дверь – никого. Должно быть, он у Жоэля. Саквояж с лекарствами так же, как и тогда, стоял на окне. Пахло спиртом и химией. Керосиновая лампа была на последнем издыхании – должно быть, доктор работал всю ночь. Я кинулся к саквояжу, чуть не запутался в юбках, еле держась на каблуках. Ужасные туфли со всех сторон сдавливали ноги; хорошо, что меня ещё никто не видел. Осанка у мадам Лоран была королевской, я же скрючился в этом во всём и никак не мог распрямиться. Сердце Ирен стучало так быстро, что, будь мы в засаде, сдало бы нас тут же. Я засунул руку в склянки, нащупал боковой карман – ничего; кинулся к столу, открыл ящик – пусто. Где же эти записи? Под перинами только клубы пыли и парочка сонных клопов. Ирен вскрикнула, я закрыл себе рот. Не хватало ещё орать из-за этих кусачих тварей. Я не брезговал ничем, в отличие от этого тела – оно всё дрожало от омерзения.
«Какая мерзость, мерзость…» – крутилось у меня в голове.
Успокойтесь, мадам Лоран, клопы не самое страшное, что есть в этом доме. Я открыл шкаф; пара рубашек, столько же костюмов, ботинки и… чемодан на верхней полке. Я потянул за ручку, и чемодан открылся, вывалив всё своё содержимое мне на голову. На меня обрушились письма, журналы, кипы непонятных бумаг. Ничего похожего на те письма. Я стал складывать всё обратно. Странно, что чемодан казался таким большим, а места в нём наполовину. Я ощупал его по углам. Точно, двойное дно… здесь двойное дно! Провёл по краю, поддел спрятанную под днище атласную ленту, приподнял кожаный подклад… Вот они, записи, пустые пожелтевшие страницы, исписанные и стёртые полностью. Я сложил их вдвое и спрятал в глубокое декольте мадам Лоран. Хоть какая-то польза от этого тела.
За дверью заскрипела лестница; твёрдые и быстрые шаги принадлежали либо конюху, либо доктору. Я сложил журналы в чемодан, открыл шкаф и закинул его на верхнюю полку. Дверь в комнату заскрипела, чемодан ударился о заднюю стенку шкафа.
Закрыл.
В комнату вошёл доктор.
Сердце мадам Лоран стучало под самым моим горлом.
– А, это вы, – спокойно сказал он.
Я кивнул.
– Я же сказал, что принесу всё сам, – он пошёл к окну, – не стоило утруждать себя.
– Да я и не утруждаю, – не зная о чём, говорил я.
– Где пустой флакон?
– Пустой?
– Да. Или вы не всё использовали?
– Нет.
– Ах да, вы же хотели дозу сильнее…
Теперь я не понимал ничего.
– Вы уверены, что хотите этого? – будто переспросил он.
Я кивнул.
– Ваше право. Лучше бы, конечно, всё шло степенно, как мы с вами и договаривались…
– Конечно, так лучше.
– Но вы же сами не захотели.
– Не захотела…
– Но и сейчас я не смогу назвать вам точные сроки.
– Точные сроки? – переспросил я.
Он посмотрел на Ирен, как на сумасшедшую.
– Вы же сами хотели их знать.
– Ах, вы об этом… – Я пытался сделать невозмутимый вид. Ни о чем, кроме бумаг в декольте, я больше не думал.
– А о чём же ещё, – удивился он.
– Я хотела спросить про Жоэля.
– Да, у меня хорошие новости. Правая нога мальчика стала реагировать на прикосновения.
– Правда?
– Абсолютная! Я в полном восторге. Те лекарства, что я даю, они, уверяю вас, поставят его на ноги. Но не всё сразу, Ирен.
– Я понимаю.
– Не будем отчаиваться.
– Конечно.
– Я обещаю… – он взял меня за плечи, – посмотрите на меня, Ирен, я обещаю, что сделаю всё для Жоэля; он мне как сын.
– Да…
– Порошок!
– Что?
– Для Фабьена, мадам Лоран, вы забыли?
– Ах, да…
– Уже можно давать по две порции, утром и вечером, вреда точно не будет, – доктор подмигнул и улыбнулся, – это только ускорит процесс.
Он вложил мне в руку стеклянный пузырёк с белым порошком. Я чувствовал, как острые листы стёртых заметок, наспех спрятанные на груди, проскальзывают вниз, к животу. Сейчас они выпадут из-под платья…
– Так я пойду? – поспешил я.
– Идите-идите.
Я вернулся к Ирен и запер дверь. Первым делом открыл окно и высыпал весь порошок. Склянку кинул туда же – она разбилась на сотни мелких осколков – и, вытащив из декольте пожелтевшие листы, начал читать. Почерк доктора был неразборчив, стёртые буквы только в редких местах оставляли графитный след.
День сорок третий.
Эксперимент протекает хорошо. У испытуемого заметны улучшения… – У испытуемого? Я не мог разобрать, что там было, – нижние конечности неподвижны.
Пропустил неразборчивые страницы. Где же это?.. Вот!
День пятьдесят второй.
Взгляд отстранен, на просьбы не реагирует, мышцы стали чувствовать…
В дверь постучали.
– Ирен, почему ты заперлась? Ты не одна?
Это Фабьен. Я вскочил с кровати, спрятал записи под подушку и одёрнул платье.
– Что тебе надо, Фабьен?
– Поговорить. Открой дверь, Ирен.
На пороге стоял Фабьен. Вид его и до этого был жалок, но с перебинтованным лицом он смотрелся ещё ужасней.
– Нам нужно уезжать отсюда, Ирен, я всё решил. – Он вошёл в комнату и запер за собой.
– Что? Как уезжать? Когда? – не понял я.
– Завтра утром.
– Нет, я не…
– Нам всем угрожает опасность, Ирен. Заберём детей и поедем в город.
– Нет, я не могу сейчас…
– Почему?
– Но куда мы… у тебя есть куда ехать?
– Нет… но главное – покинуть это место. Ты не заметила, Ирен? Здесь все сходят с ума. Я не помню вчерашний день, этот доктор не помнит, что случилось в лесу…
– Да всё он помнит, Фабьен, – отмахнулся я.
– Но я не помню…
Этот колокол, если они уедут сейчас, я никогда его не увижу…
– Я не помню, что было, Ирен, – продолжал ныть Фабьен, – и доктор, ты разве не помнишь, в каком виде его нашли?
– Я никуда не поеду, – голос Ирен звучал уверенно, – и ты никуда не поедешь, Фабьен. А то что у тебя провалы в памяти, так это всё от выпивки, – сказал я.
– Но я был трезв! – заверещал Фабьен и закашлялся.
– Ты никогда не бываешь трезв.
– Я знаю, – он встал напротив меня и стал трясти своим пальцем прямо перед носом Ирен, – я знаю, почему ты не хочешь уезжать.
Я подошёл к окну.
– Ты не хочешь уходить из-за этого доктора? Да? Признавайся, Ирен! Думаешь, я слепой? Думаешь, я не вижу, что между вами происходит? Мне угрожает опасность, Ирен! Нам угрожает опасность – и мы должны оставаться здесь только из-за твоего любовника?
Я смотрел в глубь леса. Как же близко он был… Как же хотелось дойти…
– Что ты там увидела? – У Фабьена затрясся перевязанный подбородок. – Там кто-то стоит? Там кто-то есть, Ирен? Это человек, их двое? Кто там, чёрт возьми?
– Там есть колокол?
– Что?
– Там есть часовня, Фабьен?
– Ну естественно, есть, – он тяжело выдохнул, – она всегда там была.
– И ты тоже слышишь его?
– Кого?
– Колокол.
– Я не понимаю…
– Ты слышишь, как звонит колокол?
– Ирен, – Фабьен подошёл ко мне и обнял за плечи. Как же он был ей противен; я чувствовал, как она ненавидит его. – Ирен, ты тоже сходишь с ума, – говорил он быстрым шёпотом, – как и доктор, как и все мы… В этом доме что-то происходит, я давно это понял, но никто не слушает меня…
– О чём ты говоришь, Фабьен?
– Колокол, часовня… Они давно заброшены, Ирен!
– Что? – Я не верил своим ушам.
– Там никого нет, дорогая. И ты не можешь ничего слышать.
– Но колокол, он же звонил два дня назад, – не выдержал я. – И до этого раньше, он постоянно звонит!
– Я понял, понял, что происходит… – Фабьен схватился за голову и стал отходить назад.
– Понял?
– Да, это всё доктор, – он тряс пальцем, – это твой доктор, Ирен, он чем-то опаивает нас, он скоро сведёт нас с ума… Надо бежать, Ирен, бежать отсюда немедленно! Я всё решил, и на днях мы уедем.
Я не верил, что колокол не звонит, что в церкви никого нет; я уже не слышал, что бормотал этот напуганный старик, тряся своим пеликаньим подбородком.
27 глава
Я получил твоё письмо, Андре. Ты никогда не отступишь. Ты пишешь, что имеешь все шансы на успех, но в случае провала тебе не оставят ни одного шанса. Я так понимаю, ребёнок уже у тебя? И не говори мне, что дело твоё благородно; я знаю, что ты чувствуешь, благородством там и не пахнет. Раньше я чувствовал то же самое. Это азарт, Андре, но ты не в казино! Ты играешь не на деньги, на кону жизнь и здоровье… На кону твоя репутация, свобода, если захочешь. Эти волки съедят тебя с потрохами, они не дадут и шанса хоть что-то исправить или переиграть. Да и что ты будешь проигрывать, если что-то пойдёт не так? Тебя не оправдает даже суд присяжных – никто не пойдёт против ребёнка. Никто не знает тебя лучше, чем я, но даже я не могу тебя поддержать…