Колокол
Доктор Бёрк, не дочитав письмо, смял его и бросил в корзину, к куче таких же смятых бумаг. Прошло уже три месяца с момента усыновления и два с начала приёма лекарства. По словам мальчика, чувствовал он себя хорошо, да и все показатели были в норме. Костыли Андре забрал. Он настаивал, чтобы ребёнок опирался лишь на одну руку. Элен должна была поддерживать мальчика, когда проводила с ним все бытовые процедуры. По дому были расставлены спортивные снаряды, Жоэль занимался каждый день, до и после приёма лекарств. Никаких ходунков и костылей, только медикаментозная терапия.
– Он уже увереннее встаёт на правую ножку, – сказала как-то Элен за обедом.
– Да, грамотный подход – это уже полдела… – Андре пережёвывал мясо.
– Сколько он ещё будет принимать лекарства, дорогой?
Элен не хотела лезть в лечение, которое выбрал её муж. Всё же Андре лучше знал, как лечить ребёнка, но последние несколько дней Жоэля тошнило после этих пилюль. Тогда Элен хотела почитать инструкцию, но нигде не могла её найти. Как и откуда Андре достал эти пилюли и какие у них были противопоказания, она до сих пор не знала.
– Не нужен ли перерыв? – ещё раз спросила она.
– Не нужен, – отрезал он, – мы можем получить откат.
– Но ведь и так всё хорошо, Андре…
– Не совсем.
– Что значит не совсем? – не поняла Элен.
– Курс препарата рассчитан на три месяца, самый сильный эффект должен наблюдаться в первые полтора месяца лечения; после только остаточная терапия. Если не будет прогресса сейчас, явного прогресса, то, значит… – Он замолчал и уткнулся в тарелку.
– Что значит?
– Значит, это лекарство не отличается от ему подобных.
– Но мы же не пробовали другие препараты. Да и куда мы торопимся? Можно же испробовать всё. Зарубежные аналоги, например…
– Ты не понимаешь.
– Я знаю, их сложно достать, но…
– Ты не понимаешь, Элен.
– И быть может, недёшево.
– Это мое лекарство, Элен! – Андре ударил ножом по столу, тем самым, которым только что резал мясо; нож воткнулся в столешницу и болтался, как маятник, от оси и обратно.
Элен смотрела на мужа и не могла ничего сказать. Первый раз в жизни она видела его таким.
– Твоё лекарство? – переспросила она, когда месье Бёрк выдернул нож из столешницы.
– Да, это моя разработка, я потратил на неё не один год.
Андре стоял у стола, упершись в него руками, и никак не мог отдышаться. Грудь его ходила ходуном, руки дрожали, вены на них напряглись и заметно проступали через покрасневшую кожу. Никогда ещё он не был так взбешён. Элен подошла к мужу и обняла его сзади.
– Я всегда знала, что ты гений, мой дорогой; ты спасёшь, ты вылечишь нашего мальчика.
Как же она раздражала его! Бёрку так и хотелось крикнуть, что мальчик этот не их, и она не его, и он ей никакой не дорогой и не хочет им быть, но он всё же сдержался.
– Всё идёт хорошо, – Элен поцеловала его в спину.
– Не так, как планировалось, – процедил он сквозь зубы.
– Кем планировалось? Есть какие-то сроки? – не поняла она.
– Забудь. – Он вырвался из её объятий и пошёл из кухни. Обернулся. – С завтрашнего дня увеличим дозу.
– Но у ребёнка и так проблемы с желудком, – взмолилась Элен, однако Андре лишь хлопнул дверью.
День девяносто второй…
Андре Бёрк склонился над письменным столом и быстрыми движениями шариковой ручки заполнял тетрадные листы. Он уже почти уткнулся носом в стол, глаза его слипались, но спать было нельзя. Андре почти не спал все эти дни. Ему казалось, он делает что-то не так, но не понимал, что именно.
«Это всё сомнения, недосып, – размышлял он про себя, – страх перед результатом, перед великим днём, когда я приду к этим снобам и ткну им в лицо результатами лечения. А они будут, они уже есть! Пусть смотрят, пусть изучают; я заломлю такую цену за права на использование рецептуры… мало им не покажется. А если покажется много, то продам препарат за границу…»
Мысли его сбивались, путались, подходили к концу и вновь возвращались в начало. Мечты о будущей славе туманили его и без того тяжёлую голову. Он продолжал писать:
…Заметны улучшения в работе нервных окончаний нижних конечностей. Пальцы правой ноги сгибаются и разгибаются без прямого нажатия на мышцы, то есть самостоятельно. Пациент уверенно встаёт на правую ногу, ступня ровно касается поверхности. Левая нога всё ещё в тонусе. Увеличить дозу препарата на одну треть от суточной нормы.
Андре Бёрк поставил точку, закрыл тетрадь и уложил её в ящик стола. Дневник наблюдения за пациентом он вёл каждый день. Впоследствии всё это станет частью его научной работы.
– И, конечно же, надо будет написать статью в один из журналов, – рассуждал он по дороге в спальню, – но это потом, всё потом…
Жоэль давно уже спал у себя в комнате. На часах было полвторого ночи.
– Ложишься? – спросила Элен, когда муж её вошёл в комнату. Он никогда не входил тихо, никогда не считал нужным беречь её сон.
– Да, – сказал Андре. – Если у меня будут проблемы со сном, это может сказаться и на работе.
Элен хотела напомнить мужу, что он уже год как уволился из института и нигде после этого не работал. На что они жили, миссис Бёрк даже не представляла, но промолчала, не сказав ничего. Наверное, у него были какие-то накопления, подумала она. Пожалуй, лучше об этом не думать.
– Я написал месье Перро, – вдруг сказал он, расправляя спутанное одеяло и укладываясь в постель. – Я написал ему, что продолжаю эксперимент, – он снял носки, – и скоро предоставлю им ошеломительные результаты, – опустился на подушку.
– Эксперимент? – не поняла Элен.
– Они думали, я ушёл на покой, уволился из университета, они хотели списать меня со счетов, но я покажу им, кто такой Андре Бёрк…
– Эксперимент? – повторила Элен, и голос её уже не был таким мягким.
– Не придирайся к словам, – сказал Андре, повернулся на бок и выключил светильник. – Лечение, я продолжаю лечение.
Больше он не сказал ей ни слова.
Элен повернулась на свою сторону, но так и не могла сомкнуть глаз. Что-то страшное творилось в их доме, что-то, о чём она и понятия не имела, но, похоже, была соучастницей этого.
День девяносто шестой, – Андре Бёрк заполнял дневник наблюдений. – Заметны улучшения в осанке и походке ребёнка. Голова уже не склоняется набок, левая нога всё ещё в тонусе…
– Дорогой, – в кабинет постучалась Элен, – можно тебя на минутку?
– Я занят. – Не взглянув на неё, он продолжал скрести ручкой по пожелтевшим листам в клетку. – Иди, мне нужно работать.
– Это серьёзно… – Голос Элен дрогнул. – Мне кажется, с ребёнком что-то не так.
Месье Бёрк опрокинул стул и выбежал из комнаты.
Жоэль неподвижно сидел на кровати и смотрел вперёд, в пространство, в стену, в никуда.
Андре подошёл к ребёнку, придвинул стул и сел напротив.
– Жоэль, – обратился он к мальчику, – Жоэль, ты слышишь меня? Сколько пальцев я показываю?
– Он не слышит, – разрыдалась Элен, – он ничего не слышит, господи…
– Замолчи! – крикнул на неё месье Бёрк.
Мальчик не двигался с места. Он смотрел на профессора стеклянным, застывшим взглядом, будто не на него, а сквозь, будто не чувствуя даже, что перед ним кто-то есть.
Элен зажала рот руками, не давая вырваться крику, только изредка невнятные всхлипы проходили сквозь её тонкие пальцы.
Доктор достал из кармана небольшой фонарик и посветил мальчику в глаза. Ребёнок зажмурился.
– Хорошо, – сказал Андре.
Потом резко хлопнул у самого его уха. Ребенок вздрогнул, но снова застыл.
– Всё нормально, – подытожил Бёрк, – всё нормально. Небольшой побочный эффект. Сделаем перерыв на пару дней.
– На пару дней? – не выдержала Элен. – На пару дней! – уже кричала она, вытирая с лица и сопли, и слюни, и всю подступившую истерику.
– Хорошо-хорошо, – Андре встал со стула, – на пару недель. Сделаем перерыв на пару недель. И пожалуйста, не надо вот этого всего, – он указал брезгливым жестом на её заплаканное лицо. – Я не люблю истерик, да и ты пугаешь ребёнка.
– Я пугаю ребёнка? – Она вцепилась в мужа, обеими руками схватив его за грудки. – Я пугаю ребёнка? – громким шёпотом процедила сквозь зубы. – Ты взял его как подопытную мышь и ставишь на мальчике незаконные опыты! Я всё поняла…
Странно, что до неё дошло, подумал Бёрк. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться.
– Я не ставлю на нём опыты, Элен, – он освободил свой смятый ворот от её дрожащих мокрых пальцев. – Я спасаю других детей, уже сейчас, я спасаю…
– До тебя он говорил, играл, видел меня! Он был нормальным ребёнком! А сейчас? Посмотри на него! Он же не видит нас! Ты же взял его для опытов? Как крысу?
Глаза Элен блестели настоящей яростью. Никогда он не видел её такой.
– Я лечу и его, – Андре попытался снизить тон, – ты не видишь? Он лучше ходит.
– Я вижу, что он стал другим! Я уже давно это видела и говорила тебе, но ты не хотел ничего замечать…
– Успокойся, – Андре схватил Элен за тонкие плечи, приподнял так, что ноги её оторвались от пола, и сжал руки так сильно, что, казалось, сейчас сломает её. – Мне не нужны твои истерики. Всё идёт по плану; дай ему сутки, и завтра он придёт в себя.
Он хлопнул дверью, а Элен так и осталась в детской комнате. Она уже не плакала, она и сама боялась, что испугает ребёнка. Склонилась над Жоэлем и, погладив его по голове, сказала:
– Тебе нужно поспать, сынок.
Ребёнок молчал, он даже будто бы моргал реже. Элен закусила губу, чтобы не разрыдаться при нём, и осторожно положила Жоэля в постель, подоткнув одеяло ему под ноги.
Андре Бёрк уже спал, когда Элен встала с кровати и, не надев тапки, не включив свет, вышла из комнаты. Сколько было на часах, она не знала – судя по темени за окном, около трёх, ей это было не важно; ничего не имело значения, кроме правды, которую от неё скрывал муж. Или тот, кто лишь назвался ее мужем. Элен была достаточно умна, чтобы понять причину их брака, но и достаточно одинока, чтобы в неё не поверить. Она так же любила его, так же жалела, так же считала гением, слегка спятившим, но всё же… Вот только ребёнка она успела полюбить больше. Что, если завтра Андре переборщит с дозой и вообще убьёт мальчика? Его посадят, её посадят… этого она не могла допустить.
В комнате мужа было темно. Элен прошла к письменному столу и открыла выдвижной ящик.
28 глава
Ребекка закрыла книгу и поставила её на полку. Здесь было много книг; она всегда спрашивала, какую бы он хотел послушать на этот раз, пытаясь уловить ответ в его отрешённом взгляде.
– Какую выберем сегодня? Эту? – Она перебирала стопку с твёрдыми, слегка потёртыми корешками. – Или эту? – показывала ему другую. – Может быть, любовный роман? – смеялась она. – Нет, я знаю, тебе не хватает приключений; может, про мореплавателей?.. Давай читать про море, Жоэль.
Жоэль моргал. Он моргал, потому что не мог лежать долго с открытыми глазами, как и любой человек, но Ребекка всегда принимала это за ответ. Может, оно так и было, оно непременно должно было таковым быть.
Она всегда читала Жоэлю, каждый день. Каждый раз веря, что он услышит её, каждый раз отвечая на свои же вопросы. Ей казалось, что раньше он хоть как-то реагировал на слова, но за последний год ушло и это. «Что вы хотите, – говорил ей доктор, – никто не может предугадать работу мозга; мальчик теряет навыки, в его состоянии это естественно». Доктор сказал, что может ответить лишь за работу мышц, что, если ребёнок сможет ходить, вернутся и другие навыки. Любой потеряет способность слышать и видеть, если единственное, что он видит, – это потолок. «Мы поставим его на ноги, он будет ходить по дому, выходить во двор; быть может, вы будете возить его в город… Кругозор – вот что необходимо для развития ребёнка. Он должен познавать мир через тактильные ощущения, это основная наша задача».
Ребекка смотрела на Жоэля и, казалось, уже не видела в нём того ребёнка, каким тот был пять лет назад. Тогда он бегал по дому как заведённый, снося всё на своём пути; Люсинда ворчала на него, мать закатывала глаза, а Фабьен лишь одобрительно посмеивался. Как-то Юбер привёз из леса тигровые лилии и посадил их перед домом, они пахли мёдом и карамелью. Жоэль любил зарываться в эти карамели, а после бегать за гостями с оранжевым носом, грозясь уткнуться в их вечерние платья. Как-то мать, потеряв терпение, велела избавиться от цветов, и больше Жоэль не пах тигровой пыльцой. А вскоре дом избавился и от гостей – после случая с Жоэлем они перестали приходить.
Каким же потешным был тогда Жоэль… Ребекка вдруг вскочила с кровати, обняла и поцеловала брата в обе щеки.
– Ты помнишь тигровые лилии, Жоэль? Помнишь? Они росли под нашими окнами.
Ребекке показалось, будто что-то похожее на улыбку искривило тонкие губы мальчика.
– Да-да, – она поцеловала его ещё раз, – ты помнишь, они пахли мёдом, а твой нос был всегда ярко-рыжий…
Точно, это улыбка! Он улыбался ей, её Жоэль, и никто этого не видел…
– Люсинда! – Ребекка кинулась к двери, – Люсинда, где доктор?
– Он у себя, велел не заходить, – крикнула горничная, звеня половником о днище кастрюли и разнося по всему дому сладко-подгорелый запах сливового конфитюра.
Ребекка накинула кофту, зашнуровала ботинки и сбежала на первый этаж.
– Побудь с Жоэлем, я скоро, – приказала она служанке и выбежала во двор.
Люсинда только ухмыльнулась, продолжая соскабливать пригоревшие остатки жёлтой массы со стенок огромной кастрюли; она и правда не понимала, зачем быть с тем, кому всё равно, кто с ним.
Месье Лоран ходил по кухне, ворча и потирая копчик; пол скрипел под его шагами, стулья постукивали о неровный пол.
– Вам уже лучше, месье Лоран? – спросила Люсинда, из последних сил сдерживая подступающий смех.
– Я убью его, Люсинда. – Фабьен протяжно застонал, пытаясь выгнуть спину, но быстро скрючился обратно. – Мерзавец… я чуть не потянул поясницу.
– Может, покажетесь доктору? – Люсинда знала, что ещё немного, и Фабьен переключит всю злость на неё; в конце концов, если б не она, месье не скатился бы с лестницы. Поэтому вплести в разговор несчастного доктора было как нельзя кстати.
– Этому шарлатану? – крикнул Фабьен настолько громко, чтобы это можно было принять за смелость, но не настолько, чтобы доктор услышал его. – Этому доктору я не доверю ничего… Давеча я говорил с Ирен. Я сказал ей всё, что о нём думаю. Но разве она послушала меня? Нет. В этом доме моё слово ничего не значит.
Люсинда даже не возражала, как тут возразишь. Фабьен Лоран уже давно стал тенью в этом особняке. Всем заправляла мадам.
– Ты не замечала ничего странного в Ирен, а, Люсинда? – вдруг спросил он.
– Нет, месье.
– Точно не замечала?
– Точно, месье.
– Не хочешь же ты сказать, что и тебе слышится колокол?
– Какой, месье?
– Вот и я спрашиваю, какой! От старой часовни.
– Так она же заброшена.
– И я ей сказал о том же… – Фабьен, кряхтя, уселся в кресло. – Но она стоит на своём. «Я его слышала, и вчера, и два дня назад», – передразнил он жену.
– Как же он может звенеть, месье?
– А он и не может, – Фабьен перешёл на шёпот, подозвав к себе служанку пальцем. – Я думаю, – он огляделся по сторонам, – я думаю, это всё доктор, – шептал он ей в ухо, – это он. Он что-то творит с этим домом… И никто ничего не замечает. Вот ты знаешь, кто и когда выстрелил в меня?
– Юбер сказал, на вас напали в лесу.
– Правильно, – Фабьен кивал, – напали, правильно. Но как стреляли, я не помню, и как я пришёл домой, тоже.
– Вас принёс Юбер.
– Допустим, но я же должен это помнить!
– Вы были так напуганы, месье…
– Напуган? Что ты такое несёшь, Люсинда? Я не могу быть напуган. Ты думаешь, меня так легко напугать?
– Может, вы от стресса всё забыли?
– Если бы всякий раз я терял память от стресса, то не помнил бы ничего! В этом доме никогда не было покоя. Нет, здесь что-то другое… Что-то другое, Люсинда, – он почесал щетинистый подбородок. – Кто-то подослал его, кто-то из тех людей. Ты видела дохлую птицу и простреленные часы, ты видела?
Люсинда знала, что этим всё и кончится. Фабьен прикладывался к спиртному каждый день, немудрено потерять рассудок.
– Мне нужно зайти к Жоэлю, месье, – сказала она и, поставив кастрюлю на стол, пошла на второй этаж.
Фабьен Лоран что-то ещё говорил про птиц, про часы, про колокол, но никто его больше не слушал.
Лес звал своим гулом и тягучей промозглостью, поглощая каждого, кто входил в него. Ребекка осторожно перешагивала через сломанные ветки, боясь разбудить шорохом что-то, что так долго спало и в лесу, и в ней самой. Она так давно не была здесь, так давно не смотрела в его дремучие заросли, с тех самых пор, с того самого дня…
Она и сейчас не пошла бы, так и осталась бы в доме вместе с Жоэлем, делая всё, чтобы он заговорил, боясь, что это когда-нибудь случится. Она ловила его взгляд, она хотела, чтобы он посмотрел на неё, – и в то же время боялась этого хотеть. Сейчас в нём не было ни обиды, ни осуждения; во взгляде Жоэля не было ничего, кроме пугающей глубины, застывшей в бесконечности. Как-то ей приснилось огромное озеро, промёрзшее до глубин; глаза Жоэля были такими же, прозрачными и замерзшими.
Ребекка куталась в тонкую кофту, то и дело оглядываясь по сторонам. Особняк уже не было видно, лес давил своей тяжестью, ветви острыми пальцами звали за собой. Ей хотелось развернуться и убежать, но она лишь застыла на месте. Что-то жгучее подступало к сердцу, застилало глаза, отдавало в висках, превращаясь в удушающий жар. Ребекка сама стала жаром, она горела стыдом.
В кустах высокого папоротника сидел Жоэль, в синих шортиках и белой рубашке. Он копался в земле и что-то настырно искал. Ребекка знала что.
– Здесь нет никаких сокровищ, Ребекка, – крикнул мальчик и вылез из кустов. – Ребекка, ты где?
Он звал её и звал, и бегал вокруг папоротника, потом побежал в глубь леса и больше не выходил из него.
Ребекка хотела побежать за ним, хотела крикнуть, что она здесь, обнять, уткнуться в его макушку, целовать его щёки и больше никогда не отпускать, но ноги её не двигались с места, только земля бежала под ними, унося всё дальше и дальше её от него. Жоэля найдут ближе к ночи, полуживого, с распухшей ногой…
Ветер сдувал с плеч тонкую кофту, поднимал платье, путал все её волосы. Ребекка уже не куталась, не защищалась от холода; холод был в ней самой, трескучий, разрывающий на части. Она не слышала ни ветра, ни шума деревьев, ни стука колёс о промозглую землю, не ржания чужих лошадей, ни быстрых нервных шагов, приближающихся к ней.
– Эй, ты, – крикнул кто-то, но будто не ей, будто не здесь, не рядом. – Эй, ты, – повторил опять кто-то, – скажи старику, что земля эта наша. Пусть отдаёт долги, ты поняла? Фабьен всё проиграл!
Ребекка молчала, только издали до неё доносились неполные фразы, непонятные обрывки слов.
– Ты его дочь? – Голос приблизился. – Говори же! – Наклонился над ухом, стал неровно дышать. – А ты ничего такая, хорошенькая, – засмеялся он.
Ребекка очнулась, хотела вскрикнуть, но было уже поздно. Грубая сила толкнула её на промозглую землю, она ударилась головой, платье шуршало, задрался подъюбник. Ребекка увидела чужие глаза.
29 глава
Я проснулся от запаха навоза и какой-то кислятины. Никак не мог открыть глаза. Что-то кололо в спину, что это, чёрт возьми… Я залез за поясницу и вытащил из-под себя ломкое, грязное сено. Оно всадило мне пару заноз. Откуда на кровати Фабьена сено? Или я не…
Соскочив с лежака, я угодил в стоящую рядом посудину, полную вонючей жидкости, чуть не шмякнувшись в неё лицом; задел её локтем, таз опрокинулся на меня, и теперь уже я вонял этим смрадом. Это блевотина, а я – Юбер. Его, должно быть, тошнило всю ночь, и теперь я в этой вонючей жиже… В углу конюшни ржавый умывальник и коричневое вонючее мыло; я намыливал руки и тут же смывал, намыливал и смывал. Вода кончилась; я снял рубаху и остался в одних штанах. Запах никак не уходил, он будто въелся под кожу, он будто и был мной. Какой же отвратительный этот Юбер… Чем я помогу им в этом теле? Нужно пробраться в дом. У Лоранов отличная ванная комната. На улице уже светло, но не настолько, чтобы этот свет разбудил хоть кого-то в доме. Я накинул плащ, что вонял так же, и пошёл в дом. Дёрнул за дверь – закрыто. Фабьен опять заперся на все замки. Постучал – тишина, ещё раз – шаги, откуда-то издали, теперь всё ближе; один за другим защёлкали замки. Юбер знал, что она не спит.
– Фу, ну и воняет от тебя! – сказала Люсинда.
– Помыться бы, – я посмотрел на неё.
– Ещё чего! А мне потом влетит…
Люсинда знала, что не влетит, в этом доме всем на всех наплевать; она хотела поиграть в хозяйку. Я хотел схватить её за талию и прижать к себе так, чтобы она морщилась и вырывалась… Нет, этого хотел Юбер, мне лишь хотелось помыться.
«Ну хватай же её, бери давай!» – говорил внутренний голос; вся звериная сущность Юбера просто лезла наружу. Я дал ему волю. Схватил Люсинду за локоть и притянул к себе; она взвизгнула, но быстро замолкла. Юбер целовал её красные, пахнущие пудрой и молоком губы, а Люсинда даже не думала вырываться.
– Я сделаю тебе ванну на втором этаже, – сказала она, когда наконец оторвалась от моих губ.
– Возле спальни Фабьена? – выдохнул я.
Внутри всё горело. Этот конюх будет весь день кувыркаться с ней, не дав мне сделать ничего.
– Так даже интереснее, – она подмигнула. – Тебе не кажется?
– Не кажется что? – не понял я.
Мне было не до этого. Я во что бы то ни стало решил дойти до церкви сегодня. Неизвестно, когда именно настанет тот день, о котором говорил Норах, неизвестно, когда именно появится Норах, и смогу ли я дойти до конца леса, хватит ли сил. А тут ещё этот конюх с Люсиндой и я в нём…
– Что нас могут застать, – сказала она.
– Не понял…
– Если нас застанут вдвоём, в ванной хозяина, тебе попадёт, – протянула Люсинда с таким удовольствием, будто того и хотела.
– Почему нас, почему вдвоём?
Она посмотрела на меня так, будто хотела вышвырнуть обратно за дверь.
– Да и чёрт с ними, – сказал я.
Ванна была горячая, с ароматом лимона, внизу трещала печь. Люсинда намыливала мне спину, на двери висела чистая рубашка. Ванная комната наполнилась паром, сквозь него были видны только стройные руки Люсинды. Я запрокинул голову, она запрокинула свою на меня. Казалось, целая вечность пролетела мимо. Люсинда только начала меня целовать, как вдруг резко оттолкнула и вылезла из ванны. Наспех протёрлась большим полотенцем, влезла ещё мокрая в своё простое выцветшее платье, опоясалась пожелтевшим фартуком, собрала мокрые волосы на макушке и припала к двери.
– Что такое? – Я приподнялся.
– Проснулся… Тихо! Молчи!
– Кто?
– Да тихо ты, – замахала она на меня.
Голос у Юбера и правда был громкий, с грудной хрипотцой, я ещё плохо им управлял.
– Вылезай, – прошептала Люсинда. – Уходи; я скажу, что мылась одна.
Юбер почти не вонял. Я вытер его чистым полотенцем и одел в белую рубашку. Она была почти по размеру.
– Чья это рубашка?
– Доктора.
– Но он же заметит!
– Он почти свихнулся с той ночи, ты же сам его принёс, – сказала она быстрым шёпотом. – Тихо! Фабьен идёт…
– Свихнулся? Ты о чём?
– Ты же сам сказал, что нашёл его в лесу спящим на голой земле. А вчера он не мог найти какие-то бумаги, и всё кричал и кричал на всех…
– Я забыл их вернуть…
– Что?
– Ничего…
Медленные, тяжёлые шаги Фабьена приближались к нам. Люсинда схватилась за дверную ручку.
– Подожди! Что ты делаешь? – испугался я.
– Открываю дверь, стой там.
Она толкнула меня к стене и потянула дверь на себя, та заскрипела и открылась; наружу вывалился белый клуб жаркого пара.
– О! Месье Лоран, вы уже встали! – сказала Люсинда.
Я затаился за дверью.
– Чем это пахнет, Люсинда? И что ты здесь…
– Я набрала вам ванну, месье.
– Сегодня разве четверг?
– А разве нет?
– Да вроде…
– Не будете мыться?
– Почему же, я был бы не прочь…
Фабьен, пыхтя и переваливаясь, зашёл в ванную комнату.
– Сколько здесь пара, почти ничего не видно, – ворчал он.
– Давайте я помогу вам снять ночную рубашку, – сказала Люсинда и подняла его сорочку над головой.
Пока Фабьен боролся с ворохом ткани, не спешившей отпускать его огромную голову, я выскользнул за дверь. Не желая оставаться в этом доме ни минуты, сбежал со ступеней, чуть не упал на последней и уже подходил к двери, как услышал вопли Фабьена.
– Юбер! Что, чёрт возьми, это значит, подонок?!
Он шлёпал мокрыми пятками по полу, за ним бежала Люсинда.
– Поскользнётесь, месье Лоран, – причитала она, – осторожнее…