Колокол

22 глава

Отец Франсуа Ланге не спал уже третью неделю. В его почтеннейшем возрасте это было сродни самоубийству, чего он никак не хотел и пока не мог себе позволить. Но и приказать себе спать он тоже не мог. Под утро Ланге еле волочил уставшие ноги по длинному коридору старого храма – от кельи до выхода было без малого триста шагов. Когда-то эти стены были наполнены светом – его пропускали высокие окна в розовидных цветных витражах. Теперь не было ни витражей, ни окон; всё заколотили, почти ничего не осталось. Грешно было так думать, но, казалось, Господь давно покинул это место.

– Прости меня, Господи, – священник перекрестился, понимая, что недолго ему осталось и что за это «недолго» ещё многое надо успеть.

Храм стоял на осевшей горе; раньше она возвышалась над лесом, а сейчас будто стала вровень с ним. Отец Ланге вышел на воздух, вдохнул глубоко, насколько могли позволить его неподвижные лёгкие, и выдохнул так же протяжно. Осень подбиралась медленным шагом к порогу опустевшего божьего дома, и лес ещё больше поредел. Говорили, когда-то он был густым, беспросветным, но потом… «На всё воля Божья…» Вздохнув, святой отец пошёл к калитке посмотреть, не принёс ли кого чёрт.

Вчера опять приходили те люди; теперь они навещали их раз в неделю, чем очень пугали и его, и Марию. Девушка жила в стенах этого храма с младенчества; мать её с трудом разрешилась и сразу же отдала душу Господу, мир праху её, а Франсуа Ланге воспитал малышку. Откуда пришла эта женщина, священник не знал – он лишь успел благословить её и ребёнка. Прошло с тех пор почти двадцать лет. Земля эта для малышки стала домом, как и стены храма, как и небольшие кельи в этих стенах, где спала Мария. Уезжать в город она не хотела; так и жила здесь, помогая пришлым, заблудшим людям, – кто-то нет-нет да и приходил. Франсуа Ланге отпускал им грехи, благословляя после исповеди, и отправлял с чистым сердцем навстречу новым согрешениям. Он знал, что люди приходят к нему, когда уже не могут простить себя сами, а надо бы приходить каждый день. Но разве для того есть время? Времени сейчас ни у кого нет.

Он прошуршал дальше, волоча неподъёмные ноги, которые, казалось, ещё спали и никак не хотели идти.

Возле калитки сидела Мария; когда бы ни встал отец Ланге, она уже не спала. Сегодня девушка была весела необычно. Её розовые щёки ещё больше отдавали румянцем, глаза сияли синевой – прекрасное дитя, с каждым днём она становилась ещё прекраснее.

– Благословите, святой отец, – она поцеловала его руку.

– Благослови тебя Бог, дочь моя, – он перекрестил её.

Мария подняла глаза и с улыбкой посмотрела на падре. Утреннее солнце белым ореолом сияло над её пушистыми локонами, будто сам Господь озарял её своим светом.

– Я сегодня ничего не слышал, или мне показалось?.. – спросил Франсуа Ланге.

– Не показалось, отец, – Мария улыбалась, – ночью всё было спокойно.

– Он ещё спит?

– Да, и вчера ночью спал, и два дня назад.

– Бог услышал наши молитвы.

– Я каждый день молюсь за него, святой отец.

– Молись, дочка, молись. Да услышит Он каждого, кто просит, но скорее тех, кто просит не за себя.

– Беспокойная у него душа…

– С чего это ты решила? – Ланге сел рядом и взял Марию за руку. – Душа у него спокойна, потому как чиста; ничего не мучает его, ни греха в нём нет, ни сожалений. Беспокойный разум его – это другое…

– И ничего нельзя с этим поделать?

– На всё воля Божья.

– Что же будет с Жоэлем, когда… – Она закусила губу и попыталась не плакать, но это у неё получалось плохо.

– Не думай, Мария, всему своё время.

Мария не могла об этом не думать. Чем бы она ни занималась, что бы ни делала, в голову ей лезли только плохие мысли. Она молилась, молилась, но ничего не помогало. Страх поселился в ней злобным червём и каждый день поедал изнутри. На ней были отец и Жоэль, и пусть парнишка был немногим старше её, забот о нём было, как о ребенке.

Сегодня ночью Жоэль хорошо спал, как и последние ночи. Обычно он часто ходил по покоям, сносил всю дворовую утварь, что-то бессвязно мычал, будил и её и падре. Сказать, что его беспокоит, он тоже не мог – Бог лишил его речи. На всё воля Господа, говорил на то падре. И за что она ему такая воля, думала тогда Мария, но не решилась сказать. Парень был весь в себе – вот смотрит на тебя, а кажется, будто сквозь смотрит… Марию тогда пробирало от дрожи, но виду она не подавала. Пыталась растормошить его, но тоже впустую. «Не слышит он тебя, дочка, – говорил ей святой отец, – не беспокой мальчишку». Странный был парень этот Жоэль, вроде не слеп, а не видит… И что с ним теперь будет, что станет с ними со всеми? Никому до них нет дела.

– Когда они снова придут? – спросила Мария, хоть и сама не хотела того знать.

– Да кто ж их разберёт, – ответил падре.

– И ничего нельзя сделать?

– А что тут сделаешь… Что должно случиться, то случится.

Отец Ланге посмотрел на солнце и тяжело вздохнул. Раньше, когда он был моложе, каждый рассвет встречал колокольным звоном; сейчас же взобраться на башню ему было не по силам.

– Ой, – Мария подпрыгнула на скамейке, – время-то уже!

Она побежала к башне, открыла тяжёлую дверь и стремглав, перепрыгивая витиеватые ступени, помчалась наверх. Добравшись до колокольни, встала под самый колокол и ударила в него.

Бронзовый звон разлетелся по всей округе. Казалось, ему вторили птицы, им звенело небо, от края до края, от леса и до самого горизонта; тепло становилось повсюду, тепло становилось в душе. Марии думалось, что, пока звонит колокол, ничто им не страшно, никто не посмеет нарушить их покой.

Она била в колокол и смотрела на святого отца; тот улыбался ей своей редкой улыбкой, пожелтевшими от старости зубами, морщинами, усыпавшими всё лицо, и будто они оба забыли, что всему скоро придёт конец.

Из дверей церкви показалась робкая тень. Жоэль проснулся, поняла Мария. Парнишка тихо подошёл к скамье и сел возле падре. Всё сжалось внутри неё: они ещё не решили, как ему сказать, и поймёт ли он что-либо вообще. «Разве возможно ему переехать, – не могла унять тревожные мысли Мария, – он же здесь ко всему привык…»

Жоэль был пришлый мальчик; когда-то пятнадцать лет назад его привели к дверям церкви. Франсуа Ланге и подумать не мог, что его тогда оставили навсегда. Тот, кто оставил, обещал вернуться, сказал, что ребёнка зовут Жоэль, – и всё, больше не знали о нём ничего. Он ни с кем не говорил, ни на кого не смотрел, скудно ел и плохо спал. Однажды Ланге заметил, как Жоэль читает; он и подумать не мог, что мальчишка может читать. Раз в месяц падре отправлялся в город, чтобы купить ребёнку новых книг.

Жоэль слушал колокол и вдруг схватился за голову, а как тот закончил свой звон, нервно заёрзал на месте.

– Что такое, Жоэль? – спросил Ланге, зная, что ему не ответят.

За все эти годы он так и не узнал, кем были его родители и почему им пришлось оставить парнишку. Жоэль теребил рюши своей рубашки и так же нервно оглядывался по сторонам. Падре отдал парню свои чётки, тот начал пересчитывать бусины. Сам же Ланге пошёл к лесу.

– Куда вы, падре? – окликнула старика Мария, выйдя из колокольни.

– Едут, – сказал священник и закрыл калитку с другой стороны.

– Нет, я с вами, отец, – вскрикнула Мария.

Жоэль очнулся от пересчёта, вздрогнул и начал стонать.

– Не пугай его, – тихо сказал священник, – от тебя там никакого толку.

– Но если они что-то сделают с вами…

– Не волнуйся, дочка; хотели бы сделать, давно сделали бы.

Мария осталась с Жоэлем; она перебирала его же пальцами старые чётки, шепча молитву, успокаивая его и себя.

Франсуа Ланге спускался по склону уверенно и твёрдо, несмотря на боль в ногах. Навстречу ему шли двое: один коренастый и низкий, другой высокий и грузный.

– Как здоровье, святой отец? – спросил первый.

– Не жалуюсь… – Ланге задыхался. – Зачем пожаловали?

– Грехи замолить, – заржал другой.

– Это похвально, – падре улыбнулся.

– Ну, довольно в игры играть, – сказал первый. – Мне это уже надоело. У меня есть решение суда, – он тряс чёрной папкой. – Я предлагал вам ознакомиться, но вы отказались.

Франсуа Ланге молчал.

– Если вы не покинете церковь, мы сровняем это место с землёй, с вами или без вас. Это моя земля, понятно вам?

– Земля эта Божья… – начал отец.

– Передай своему богу, что я её у него купил.

Первый заржал лающим смехом. Его подхватил второй.

– А тебе не смешно, отец? – Он хлопнул священника по спине и ещё громче заржал.

Отец Ланге пошатнулся; земля накренилась под ногами, деревья будто устремились ввысь, закрывая и небо, и солнце. В голове помутилось, падре отступил назад, поскользнулся на влажной осенней земле и осел.

Торопливыми призраками уходили вдаль эти двое, сливаясь с лесом и исчезая в нём.

23 глава

– Так мы договорились или нет?

На меня смотрело дуло пистолета. Оно слегка дрожало, или это я дрожал… Кстати, кто я?

– Не слышу ответа. – Голос низкий, прокуренный, как и сам человек. – Ты что, разом оглох?

Он заржал, они оба заржали – был ещё кто-то в темноте, я не видел кто.

– От меня не убежишь, – протянул он. – Тем более ты. – И оплевал меня своим смехом. – Твой кучер порядком обнаглел, Фабьен. Видишь? – Указал на рассечённую бровь, из которой выходила засохшая струйка крови. – Ну ничего, мы его усмирили, теперь не скоро очнётся…

Он надавил мне на висок. Фабьен весь дрожал. Я сидел на чём-то холодном, да, я сидел на земле, холод пробирался и под одежду, и под дряхлую кожу Фабьена. Я поднял глаза – беззвёздное небо, такое же тёмное, как и всё вокруг, как весь этот… лес. Я в том же лесу. Всё те же деревья, но уже чуть реже, да и зарослей почти нет. Только что-то непонятное торчит из земли, какие-то странные пни…

– Удивительно, не правда ли, – продолжил тот, кто держал меня на мушке, – что такую большую кучу дерьма, как ты, может убить одна маленькая пуля? Я думал, на тебя нужна охотничья дробь, но жаль тратить её на такую старую рухлядь. – И он заржал опять.

Его прокуренный гогот разлетался по лесу, бился о стволы деревьев и о белые, торчащие из земли… Что это?..

– Ты думаешь, я не способен убить тебя, Фабьен? Такие идиоты, как ты, не думают, с кем садятся за карточный стол, – им всё равно, они думают, это игра. А потом проигрывают всё: деньги, женщин, свою жизнь… Или ты думал, это всё шутки, старый осёл?

Я замотал головой, хотел что-то сказать, но понял, что не могу пошевелить языком, во рту было что-то… Что-то… я посмотрел вниз: на одной ноге нет ни чулка, ни ботинка. Во рту был чулок Фабьена. Мокрый вонючий чулок. А я сидел привязанный к дереву; руки, вывернутые за ствол, нестерпимо болели. Меня начало тошнить. Рвотные позывы поднимались всё выше и вот уже достигли гортани.

– Эй-эй, не наблюй тут на меня, жалкий старикашка…

Тот, кто с пистолетом, вытащил чулок из моего рта; я не успел вздохнуть, как он тут же сунул мне в рот пистолет.

– Я назначил тебе встречу, Фабьен!

Дуло упёрлось мне в нёбо. Отличное положение, чтобы вышибить Фабьену мозги. Интересно, если я умру, всё начнётся сначала?

– Я назначил тебе встречу, урод, а ты на неё не пришёл. Ты же взял чёртову птицу, ублюдок. Взял. Я видел, как ты пятился по стенке дома, как чуть не сдох от страха. Ты помнишь, Фабьен? Ты посмотрел на меня…

Я помнил.

– Ты взял эту дохлую птицу – и ещё долго смотрел на неё. Ты увидел послание, но не пришёл! Думал, я не достану тебя?

Я замычал.

Он ткнул пистолетом ещё сильнее и рассёк мне нёбо. Теперь металлический вкус был не только от дула, но и от крови, что медленно стекала по глотке. Вкус железа, запах пороха… никогда ещё раньше пушка не была у меня во рту.

– Долги нужно отдавать, Фабьен. Ты должен мне больше, чем имеешь. Ты должен мне два таких особняка! Да, я знаю, у тебя ничего нет, я навёл справки, – но вот какая загвоздка: те, у кого нет лишнего, не играют в карты! А ты проиграл всё. И вот что я тебе скажу… – Он наклонился ближе. – Мне нужен не только дом. Его мне мало, Фабьен, на кой чёрт мне эта рухлядь… Мне нужны все твои земли! Часть этого леса тоже принадлежит тебе, не так ли?

Я замотал головой.

– Не ври мне! – закричал он. – Врать с пушкой во рту – плохая затея. Ты думаешь, я шучу? Я никогда не шучу! Ты подпишешь документы на дом, перепишешь его на меня вместе со всей этой землёй. И не думай что-то скрыть, я всё равно всё узнаю. Ты сделаешь всё сам, или мне придётся прийти к тебе ещё раз. Хочешь принять меня дома? Устроить званый ужин? Хотя нет, я люблю сюрпризы; я приду в любой день, в любой, какой пожелаю. Ты будешь засыпать и просыпаться с одной лишь мыслью, что я могу прийти, сегодня, завтра, через неделю. Познакомишь меня со своей дочерью? Она у тебя хорошенькая; может, расплатится за тебя?

Я застонал. Он вытащил дуло и ударил меня по щеке. Пистолет выстрелил. Он выстрелил в меня… Он убил меня?

– Ты прикончил его, что ли? – спросил второй.

– Да нет вроде… Эй, ты, – он ударил меня по щеке. – Вот чёрт, это кровь…

– Так ты убил его или нет?

Я открыл глаза.

– Нет, живой! – крикнул коротышка.

Из щеки Фабьена текла кровь – пуля разодрала мне щёку.

– Да ты везунчик, Фабьен! Чёртов ублюдок! – заржал он и громко выдохнул.

Он не хотел никого убивать, ему нужны были только деньги.

– Дважды тебе не свезёт, – он тряс пушкой перед моим лицом. – В следующий раз я не промахнусь, даже случайно; я прострелю твою черепушку, как те часы, и закопаю тебя прямо здесь, в этом самом лесу, на этом же кладбище!

Ах, вот где мы… На кладбище. Сколько же Фабьен пролежал без чувств, что очнулся только к вечеру…

– Который сейчас час? – Я еле шевелил губами.

– О, месье нужно знать время? – Он сделал что-то наподобие поклона. – Смею вас огорчить, любезный, но к ужину вы опоздали. Боюсь, ваши домашние начали без вас… Как тихо, не правда ли? – Он приложил свою щёку к моей. – Никто тебя не ищет, Фабьен. Никто и не думает спасать тебя. Ты никому не нужен. Может, никто и не заметил, что тебя нет?

Около дерева напротив что-то зашевелилось, какой-то мешок. Второй из этих двоих подошёл к нему и пнул со всей дури. Мешок застонал. Это был Юбер.

– Очнулся, мерзавец… – Коротышка потрогал бровь. – Ну ничего, твой хозяин расплатится и за это. Не так ли, Фабьен? Развяжи его! – приказал он второму.

Юбера вытащили из огромного мешка. Он был без штанов и с кляпом во рту, похожим на ремень… да, точно, это был ремень, перетянувший ему рот.

– Теперь ты не такой смелый, да, мерзавец? – Коротышка потрогал бровь и направил на него пистолет. – Развяжи ему руки, и пусть проваливают отсюда.

Я видел, как у Юбера сжимались кулаки, как ходили под кожей желваки; он сдерживался из последних сил, чтобы не врезать ему ещё раз.

– Подтяни штаны, не дело бегать по лесу с голым задом, – усмехнулся коротышка, то и дело прокручивая пушку на пальце. – Этого тоже развяжи, – он указал на меня, – а то ещё помрёт раньше срока…

Через секунду я был свободен. Юбер вдевал ремень в брюки и не спеша застёгивал его. Я еле поднялся, держась за дерево.

– Чего ты там возишься со своими штанами, – крикнул на него коротышка и выстрелил в воздух. – А ну, пошли отсюда!

Стая птиц слетела с деревьев и поднялась под самое небо. Казалось, выстрелы разбудили весь лес. Одна упала мне под ноги, ещё вздрагивая в предсмертных конвульсиях. Коротышка размазал её одним выстрелом, потом направил пистолет мне в лицо, медленно опуская ствол, будто ища подходящее место на теле, в которое лучше попасть. У Фабьена похолодело в области шеи, потом в груди, в паху, онемели колени… Выстрел… по ногам, один, второй; я подпрыгнул и побежал. А он всё стрелял и стрелял, то ли по мне, то ли по воздуху… Мы были как крысы на бегах.

Я оглянулся; выстрелы грозовыми всполохами освещали лес. За мной еле поспевал Юбер. Избили они его хорошо.

Вдали ещё слышались стрельба, хриплый смех, тихий гул подступающей бури. Небо готовилось к грозе.

– Как ты? – спросил я у Юбера, когда мы уже достаточно оторвались.

Сердце моё зашлось так, что я уже не дышал, а заглатывал воздух. Казалось, Юбер запыхался не меньше. Только сейчас я увидел его размозжённый нос и фингал под глазом.

– Да путём, на мне ж всё заживает, как на собаке, – засмеялся он, и будто и правда уже не хромал.

Я не знал, где мы были, в какой именно стороне леса.

– Ты знаешь, где дом, Юбер?

– А как мне не знать, я его с закрытыми глазами найду.

– А где же повозка и лошадь?

– Она убежала, месье. – Юбер тяжело вздохнул.

– Она умеет бежать?

– Я сам удивился – так сиганула от выстрела, и сразу в лес, вместе с повозкой… Можно, конечно, найти по следам…

– Может, сама придёт?

– К нам? Я бы не пришёл, – и он снова засмеялся.

Вдали показалось что-то белёсое, какое-то странное здание или вроде того – старческая близорукость Фабьена не давала ничего разглядеть.

– Пойдёмте, месье, – крикнул Юбер.

Мы спустились с крутого пригорка. Моё тело всё ещё приходило в себя. Каждый шаг давался Фабьену с трудом, суставы скрипели. Юбер подхватил меня под руку. Сам он стонал не меньше, ему досталось сполна, но ноги его были крепкими, а хватка прямо-таки стальной. Мы пробирались сквозь колючие ветки высоких кустарников, и я чуть не выколол себе глаза.

– Вы бы хоть смотрели, куда идёте, месье, – сказал мне Юбер.

– Я смотрю, дорогой, но это не помогает.

– Дорого-о-ой, – протянул он, смеясь. – Хорошенько они вас побили.

Одной рукой конюх держал меня, другой раздвигал колючие ветки. Я не помню, сколько мы так шли – может, целую вечность, – но вскоре через эту дремучую темень я увидел качающийся свет фонаря и нашу Люсинду.

24 глава

Невысокое серое здание в три этажа высотой. Скучное, как все муниципальные, с незатейливыми рисунками в коридорах, как все детские дома. Месье Бёрк с женой зашли с левого крыла здания, ведущего напрямую в кабинет директора интерната.

Элен, со страхом и не присущим ей волнением, оглядывалась по сторонам. Всё это время она думала, что жена, что теперь они будут семьёй, но забыла подумать о том, что теперь она будет с ребёнком каждый божий день. Доктор Бёрк оказался человеком большой души, в чём ещё полгода назад убедилась Элен. Она никогда не сомневалась в уме этого человека, но то, что он настолько чувствительный, она и предположить не могла. Из всех предложенных им анкет, а было их двенадцать, её муж выбрал одну. Мальчика звали Жоэль, и у него были проблемы с ногами. Элен не спросила, почему именно он, неприлично такое спрашивать, но поняла, что, скорее всего, её муж хочет помочь ребёнку, что ещё больше укрепило её чувства к Андре.

– Вы уверены, что вам нужен именно этот ребёнок? – спросила директриса, взглянув на месье и мадам Бёрк, которые сидели напротив.

– Да, я уверен, – сказал Андре.

– А вы, миссис Бёрк?

– Да, я уверена, – прошептала Элен.

– Мы можем найти кого-то получше, – сказала женщина, поправив высокую причёску, спадавшую на такой же высокий лоб. Лицо её было густо накрашено, почти нарисовано, как и родинка над губой. Андре поморщился – он не любил нарисованные лица; никогда не знаешь, чего от них ожидать.

– Нам не нужен кто-то получше, мне нужен… нам нужен именно этот ребёнок, – сказал Андре.

– Я посмотрела ваше досье и анкету.

«Я и не сомневался», – подумал Андре.

– Это нормальная практика, – сказал он.

– Вы – учёный, известный в широких кругах, – она поправила очки на золотой цепочке, – ваши работы печатались за рубежом, вы зарекомендовали себя как ответственный и благонадёжный человек…

– Спасибо, мадам.

– Именно поэтому мы рассмотрели ваш вопрос как можно скорее. Вы заключили брак чуть больше полугода назад?

– Мы жили вместе несколько лет, – соврал Бёрк, положив свою руку на руку Элен, – пытались забеременеть, но сами знаете…

– Знаю, таких пар немало.

– После мы всё же решили, что произведём усыновление.

– И заключили брак, – директриса причмокнула красными губами.

– Чтобы не было никаких бюрократических проволочек.

– Да, это разумное решение, – согласилась она.

– Мы так счастливы! – зачем-то сказала Элен. Ей надо было что-то сказать, но она не знала, когда это будет уместно, вроде как она тоже участвует в этом во всём, а значит, должна…

Андре с директрисой посмотрели на неё.

– Вы должны понимать, что такие дети – не только большое счастье, миссис Бёрк, но и большие проблемы. Мальчик еле ходит. Не лучше ли взять…

– Не лучше, мадам, – перебил её Андре. – Я не просто учёный, я доктор.

– Да, я вижу… – Она держала в руках анкету месье Бёрка, медленно перелистывая её, страницу за страницей, одну за другой и так до конца.

У доктора живот свело от волнения. Он и сам не заметил, как сжал руку жены.

– Не волнуйся, – сказала она шёпотом, – мы семья, всё получится.

Андре Бёрк бросил на жену косой взгляд и кое-как выдавил кривую улыбку. «Интересно, когда она всё поймёт, и поймёт ли вообще», – думал он.

– Итак, – директриса закрыла анкету Бёрков и отодвинула её на край стола, – у ребёнка частичное поражение центральной нервной системы, частичный паралич нижних конечностей…

– Я смотрел его карту, мадам.

– И вы не хотите посмотреть других детей?

– Нет, не хотим, – уверенно сказал Андре.

– Хорошо… – Директриса вздохнула, со скрипом отодвинула стул и со взглядом, говорящим «я сделала всё, что могла», вышла из-за стола. В дверях обернулась.

– Мы предоставили вам несколько анкет. Надеюсь, вы не закидаете нас судебными исками.

– На каждом документе стоит наша подпись, – сказал Андре.

– Да, я знаю.

– В графе «с медицинским диагнозом ознакомлен» я тоже расписался.

– Да, этот пункт в договор попросила внести я лично.

– И вы абсолютно правы, мадам, – доктор одобрительно кивнул.

– Хотя наш юрист посчитал это некорректным.

– Не вижу ничего некорректного.