Гид по чаю и завтрашнему дню

Я окидываю взглядом свою мягко освещенную комнату. Ох, еще столько дел. Посмотреть несколько выпусков «Фэмили Стайл», сделать увлажняющую маску и попытаться вернуться к нормальному режиму сна, который я оставила в Западном Дейде.

– Я… э-э-э… – Моей сестры больше нет на экране, но я все еще вижу ее лицо и уже чувствую теплую улыбку через океаны, если скажу ей, что не только выходила погулять, но даже общалась со сверстниками.

– Спуститься сюда в твоих же интересах. – Остальные возвращаются к разговорам, но Орион отделяется от них и подходит ближе к стене. – Я бывал в гостевой спальне Уолласов. Твоя кровать выходит на север, и я даже не могу передать, сколько проблем тебе это сулит.

Ну все – я смеюсь. Не могу удержаться. Смех покинул меня в марте. И я не могла найти его с тех пор. Но здесь он густо и широко разворачивается под желтой луной.

Остаться или пойти – это мой выбор. Я сделаю его на своих условиях. Никто не заставит меня сделать больше, чем то, что я готова дать. И сегодня я тоже не стану обманывать себя. Яркая волна смеха приносит такое же удовлетворение, как и выпечка. Я поднимаю руки, признавая поражение.

Орион улыбается.

Я едва не сталкиваюсь лоб в лоб с Гордоном в коридоре.

Он отрывает взгляд от телефона.

– Прошу прощения. – Еще один любитель злоупотреблять этой фразой. – Иду вниз встретиться с приятелями.

– Я тоже. – По пути на второй этаж я пересказываю Гордону короткую историю знакомства с Орионом и приглашения на прогулку.

– Значит, он сказал, что твоя кровать выходит на север? – Он смеется. – Вот же идиот. Обожает суеверия. У него их целый склад в голове.

В Китае считается, что число четыре приносит неудачу. Теперь понятно, откуда это.

– Интересно, – говорю я, следуя за ним в фойе. Мы выбираем боковой выход, что рядом с кухней, потому что он ближе к церковному дворику. Тусклый свет люминесцентных ламп всегда включен, и сегодня миска с фермерской клубникой ждет на столе Полли – или меня – чтобы мы сделали из нее компот для масляных бисквитов с начинкой на завтрак. Прошло три дня после того, как я работала всю ночь, чтобы исправить свою промашку с тортами. И столько же дней с тех пор, как Полли была вынуждена признать, что мои переделанные торты получились невероятно вкусными и что я заслуживаю места на ее кухне.

При одном условии:

– Мы будем готовить по рецептам из моей папки. И только по ним, – сказала Полли. Если я хотела работать с мукой и сахаром, я должна была согласиться. Но Лайла Рейес из Майами не была бы собой, если бы у нее в запасе не было своих идей и трюков.

Мы с Гордоном пересекаем боковую парковку «Совы и ворона». На соседнем каменном здании висит деревянная дощечка, как и на многих других церковных приходах в Англии. Ничего не говорится о том, что группа подростков не может находиться в его дворе поздно вечером.

Орион хлопает Гордона по плечу, затем указывает на один из моих коротких рукавов.

– Ты бы лучше сбегала обратно за джемпером.

– За чем?

– Прошу прощения. За свитером.

– Мне не холодно, – говорю я. По правде говоря, пальцы на ногах превращаются в сосульки, торчащие из шлепанцев, а волоски на руках встают по стойке смирно. И все равно нет. Я вспоминаю о летних ночах в Майами. Теплый асфальт под босыми ногами и мускусный ветер, все еще прогретый от дневной жары.

Орион пожимает плечами.

– Как скажешь. – Он оборачивается к остальным троим и говорит: – Это Лайла. Она из Майами, приехала на лето в «Сову». После двух недель использования одной с Гордоном ванной она уже, скорее всего, знает о его любви злоупотреблять парфюмом.

В нескольких ярдах от него Гордон одной рукой печатает сообщение, другой – показывает Ориону средний палец.

Друзья стоят на расстоянии друг от друга, как углы треугольника. Вдруг темнокожий парень, на голову выше Ориона, делает шаг вперед, загораживая остальных. Он протягивает руку.

– Реми.

– Лайла.

Улыбка Реми приправлена бесконечной теплой добротой, а сам он одет в рубашку с закатанными рукавами, рваные джинсы и кроссовки.

– Подождите, народ. Я видела ее в окне. – Гнусавый голос доносится с деревянной скамейки. На ней лежит девчонка, перекинув через спинку обтянутые черными джинсами ноги и болтая в воздухе пурпурными кедами «Конверс». – Почти закончила. – Девчонка со скамейки одета в серый эластичный топ и жилет с замшевой бахромой, подчеркнутый огромным бирюзовым кулоном на цепочке. Мне бы такой образ не пошел, но он отлично сочетается с ее бледной кожей и светлыми волосами.

Она закрывает сиреневую тетрадку и резко встает.

– Прошу прощения. Должна была накидать идеи, пока не забыла, – говорит она и перелистывает страницы. – Я Джулс. Только не зови меня Джулианной.

Орион быстро поясняет, что они с Реми встречаются, семья Реми владеет лучшим пабом в городе, а Джулс пишет песни.

Орион добавляет:

– Только учти: следи за словами, иначе она может использовать их в своей песне.

– Он не преувеличивает, – говорит Реми. Предостережение меня озадачивает. Я стараюсь прикрыть удивление улыбкой.

– Я запомню.

– Однако ничто не может превзойти мою ошибку, когда я принял миску Лайлы за Полли и снял пробу, – говорит Орион, затем детально пересказывает историю, размахивая своим флагом позора. Не знаю, присуща ли эта самоуничижительная честность всем британцам или только Ориону Максвеллу.

Когда он заканчивает, Реми толкает хихикающую Джулс локтем.

– Как думаешь, сможешь написать песню о моменте славы Ри?

– Думаю, нужно просто довериться самой музыке, иначе у меня не получится, – говорит Джулс.

– Ага, – выдавливаю я сквозь смех, – Моя abuela побежала бы за тобой с резиновым тапком и спросила бы, не учила ли тебя твоя мама хорошим манерам.

Прежде чем я успеваю закрыть рот, мои слова тонут в напряжении. Орион отворачивается, медленно кивая. Реми выхватывает из кармана телефон, но он держит его вверх ногами, как сидела Джулс, когда я впервые ее увидела. Автор песен снова изучает свою тетрадку с текстами.

?Quе hice?[42 - Что я сделала?]

Моя ошибка. Зачем я это сказала. Знать бы только, что «это».

Спустя, как мне показалось, сто лет Джулс спрашивает:

– Так ты, значит, из Майами? Пару лет назад мы с родителями ездили в Лос-Анджелес в июле. Ну, знаешь, типичные каникулы. Голливудская аллея славы, Беверли-Хиллз. Тогда стояла аномальная жара, и у меня постоянно тек макияж. Я пыталась быть, ну, знаешь, замкнутым британским рокером, а больше была похожа на хэмпширского скунса с потными подмышками, который напал на Западный Беверли.

Я только что с ней познакомилась, но у меня уже появилось непреодолимое желание испечь для Джулс-только-не-зови-меня-Джулианна печенье «Спасибо» и pastelito под названием «Ты спасла мою задницу».

Реми усмехается; улыбка во все его лицо. Орион подходит ближе; его черты накрахмалены и отутюжены, неловкие морщины в прошлом.

Я понимаю, что бездействую. Ничего не делаю, когда мои слова несутся впереди любопытства, и все чувствуют себя неловко.

– Майами летом – это как если окунуть ЛА в чан с кипящим гудроном, затем в сауну и обдать сверху горячим дождем. Гордон подтвердит, он… – Но Гордона рядом нет. Он сидит на широком краю спящего фонтана со статуей – вероятно, какого-то святого – в центре дворика. Рядом с ним сидит девушка, выглядящая на несколько лет младше, чем все остальные друзья Ориона. Они о чем-то оживленно болтают. – Почему вы зависаете здесь?