Испанская дочь

А вдруг я совершила ошибку, отказавшись от всего, что у нас прежде было, дабы сломя голову погнаться за мечтой… за отцовской мечтой?

Если бы еще мы с Кристобалем не были такими разными! В то время как он способен был весь остаток дней прожить в блаженном погружении в свои книги – я не могла усидеть на месте и пяти минут. В самом начале нашего брака, помнится, для меня невыносимы были эти долгие послеполуденные часы, когда я вышивала крестиком или штопала носки под тиканье ходиков, неспешно отмеряющих это тягучее, нескончаемое время до ужина. Стены нашей квартиры, казалось, действовали удушающе. Самым настоящим для меня спасением явился шоколад. С юных лет меня учила бабушка – в честь которой меня, к слову, и назвали – всему тому, что знала она сама о шоколаде. Начиная с того, как превратить твердые какао-бобы в шелковистую, мягко обволакивающую субстанцию, и заканчивая изучением ингредиентов, смешивая которые можно создавать различные текстуры и вкусы, не только доставляющие наслаждение, но и вызывающие у людей пристрастие.

Именно моей идеей было превратить старую книжную лавку, принадлежавшую еще дедушке и отцу Кристобаля, в шоколадное кафе. Это веяние считалось тогда очень модным, как объяснила я мужу, и могло принести известность нашему кварталу. К тому же за мой горячий шоколад и трюфели люди охотно стали бы платить. В конце концов, «шоколадницы» – chocolater?as – в ту пору были повальным увлечением во Франции, а наш народ всегда так стремился к престижу и высокому статусу Франции!

В итоге Кристобаль мне уступил. Но со временем он сделался куда менее снисходительным…

Тут сзади в шею мне дохнуло теплым воздухом.

И внезапно я потеряла возможность дышать.

Я вскинула руки к горлу, туда, где что-то невыносимо сдавливало шею, и нащупала виток веревки. У меня не было даже воздуха, чтобы закричать.

– Тш-ш, Мария, – прошептал мне в ухо мужской голос, – скоро все закончится.

Кто это? И откуда ему известно мое первое имя? Мои судорожно мечущиеся ладони наткнулись на два мужских кулака, крепко удерживающих веревку. Руки у мужчины были большие, мозолистые. Гораздо крупнее, чем у Кристобаля.

– Кристобаль, на помощь! – попыталась я закричать, но не смогла толком выдать ни звука.

Я чуть повернула голову к напавшему. Тот самый тип – с рубцами от ожогов.

Боль в шее уже стала нестерпимой. Не хватало воздуха, чтобы дышать.

– А ну?! Что здесь такое происходит?!

Я могла поклясться, что это голос Кристобаля. Но, может, мне уже начало мерещиться желаемое?

Тяжесть противника между тем немного сместилась вбок, и мне удалось подсунуть большие пальцы между веревкой и трахеей. Давление на горло стало чуть меньше, но все же не достаточно, чтобы я могла спокойно дышать.

Кто-то приближался к нам по палубе.

Я резко ткнула мужчине в голень каблуком туфли. Веревка ослабла, и я наконец смогла набрать воздуха. Веревка упала на пол. Согнувшись, тяжело дыша и кашляя, я заметила, как за моей спиной дерутся двое мужчин.

Приглядевшись, я различила мужнин коричневый костюм. Очки у него съехали на самый кончик носа, грозя вот-вот упасть. Изогнув руку, Кристобаль крепко обхватил напавшего за шею, но тот стал отчаянно выворачиваться и брыкаться, пока оба не свалились, сцепившись, на палубу.

Как бы ни хотелось мне помочь Кристобалю, я никак не могла прокашляться и отдышаться.

Человек с ожогами первым поднялся на ноги и вытянул засапожный нож. Кристобаль, тоже встав, застыл, напряженно изогнувшись вперед. Я никогда не видела мужа таким. Я даже не думала, что у него хватит духу с кем-то драться. Он был из той породы людей, которые считают, что не им решать вопрос жизни и смерти даже в отношении насекомого – а уж тем более человека.

Напавший резко метнулся с ножом вперед и, попав Кристобалю в руку, рассек на нем пиджак. Кристобаль зажал ладонью рану, и между пальцами сразу засочилась кровь. С диким воплем он скакнул к незнакомцу и, вцепившись, свалил того на пол. Нож вылетел у злодея из руки, но куда упал, я не разглядела.

С саднящей болью в шее я принялась отчаянно искать нож, но единственное, что мне удалось найти – это очки моего мужа.

Наконец из моего горла смог вырваться хриплый крик:

– Кто-нибудь! Помогите!

Но музыка и смех внутри корабля были настолько громкими, что никто не слышал моей мольбы о помощи. Между тем двое мужчин вновь покатились, тузя друг друга, по палубе. Кристобаль уткнулся спиной в кормовое ограждение.

Я огляделась, ища, чем бы ударить напавшего. Недалеко от нас находилась привязанная веревками спасательная шлюпка. Неверными шагами я прошла к ней и взобралась на перила, чтобы дотянуться до весел. Одолев очередной приступ кашля, я схватила обеими руками весло и соскочила с ним обратно на палубу.

Кристобаль теперь стоял у самого края кормы. Когда я увидела его там, рискующего свалиться в бездонную глубь океана, у меня внутри словно что-то опустилось. Напавший на меня тип каким-то образом вновь завладел ножом и теперь стоял напротив моего мужа, изготовившись пырнуть его лезвием. Разделял их сейчас один лишь поручень. Кристобаль резко увернулся от кончика клинка, крепко вцепившись в металлическую поперечину.

Я подняла весло, чтобы ударить незнакомца, но он стоял чересчур близко к Кристобалю, а мне не хотелось попасть по мужу.

– Кристобаль! Давай туда! – указала я на проем в ограждении.

Он быстро глянул на проем, однако не успел и сдвинуться к нему, как незнакомец вонзил нож ему в живот.

– Нет!!! – завопила я, что есть мочи приложив этого сукиного сына веслом по голове.

Потеряв сознание, тот перегнулся через перила и головой вниз ухнул в воду. Кристобаль прихватил двумя руками глубоко ушедшую ему в живот рукоять. Глаза у него так расширились, что я едва узнавала это знакомое до каждой черточки лицо, теперь охваченное предсмертной агонией и страхом.

– Кристобаль! – метнулась я к мужу, протягивая руку. Но в этот момент в борт ударила сильная волна, отчего Кристобаль потерял равновесие и опрокинулся в море, вслед за своим убийцей.

Я испустила такой пронзительный и исступленный крик, что мне показалось, в горле у меня порвались голосовые связки. Должно быть, еще очень долгое время я буду не способна разговаривать без боли.

Глава 3

Река Гуаяс

Апрель 1920 года

Наш утренний водный путь в Винсес оставил в моей памяти две вещи. Первое – это настоящая какофония птичьих криков. Птицы суетливо летали над нашими головами, как будто мы вторглись в те земли, где правят исключительно животные, и наше присутствие им пришлось не по душе. А?второе – сколь неустойчивым и вертлявым было каноэ, в котором мы ехали вверх по Рио-Гуаяс.

Ни отцовский адвокат, ни юноша, работавший сейчас веслом, естественно, даже не попытались мне помочь, когда мы садились в лодку. За долгие годы я привыкла воспринимать мужскую галантность как должное. Мне никогда и в голову не приходило, насколько я полагалась на мужское плечо в самой, казалось бы, обыденной жизни. Как Кристобаль всегда спешил открыть для меня любую дверь, перед которой мне случалось оказаться. Как откупоривал бутылки с вином, как вскрывал консервные банки или приносил дрова для нашего камина.

При одном воспоминании о Кристобале в горле вновь засел тугой комок. Как мне вообще теперь жить дальше, если абсолютно все напоминает мне о нем? Я опустила голову, чтобы спрятать навернувшиеся слезы.

Я тосковала по обществу Кристобаля, по его неустанному стремлению мне угодить, по его сочувственному вниманию (когда он готов был меня слушать). Удивительно, насколько самодостаточными казались мне сейчас мужчины. Это было и преимущество их, и недостаток.

В моем случае это было явным недостатком, поскольку оба мои спутника глядели на меня как на неполноценную мужскую особь, когда, ступая в лодку, я заносила свой багаж и в то же время корчилась, пытаясь удержать равновесие.

Козырьком приложив ладонь ко лбу, Аквилино поглядел на пролетающую стаю чаек. Он сидел напротив меня, неуклюже скрестив длинные ноги, и деловито каждые две-три минуты вскидывал худощавую руку, отмахиваясь от комаров.

Парнишка, что взялся доставить нас в Винсес, едва ли был старше семнадцати. Переправляя мой чемодан в заднюю часть каноэ, он представился как Пако. Видимо, мне следовало проявить к нему благодарность за помощь, хотя я и чувствовала, что сделал он это скорее для собственного удобства, нежели моего. На юноше была белая, пропитавшаяся потом рубашка. Я удивилась, зачем он вообще ее надел – ведь ткань, намокнув, сделалась почти прозрачной. Пока парень энергично греб веслом, под мышками у него выросли два мокрых пятна – темные и круглые, как блины. Кожа лица у него была желтушно-бледная, а короткие вьющиеся волосы покрывали голову, как мох.

– Сейчас поднимемся по реке, – сказал Аквилино, указывая рукой на север. – Именно там все плантации какао и находятся. Наш сорт какао мы называем «Арриба»[13 - Вверх, сверху (исп.).] – из-за такого расположения плантаций относительно реки.

Об этом факте отец упоминал матери в письмах, которые он писал ей, когда только сюда приехал. Впрочем, это было еще тогда, когда она вообще читала от него письма. Через несколько лет мама перестала их даже вскрывать и просто кидала в плетеную корзинку, где они и лежали потом до пожелтения. Я смогла их прочитать только тогда, когда матери не стало, хотя все прошедшие годы сгорала от желания их вскрыть.

– Наши какао-бобы – одни из лучших в мире, – как бы между прочим похвалился Аквилино.

– Да, это я слышал. – Мне уже стало привычнее говорить более низким тоном. Мой голос и так никогда не был высоким, как у большинства женщин. К примеру, помощница моя по «шоколаднице», ла Кордобеза, ни за что не смогла бы провернуть такую авантюру, потому что у нее уж очень был визгливый голосок.

Пако больше не обращал на меня внимания, и это явственно говорило о том, что моя маскировка работает. Еще больше я в этом убедилась, когда он стал энергично чесать себя в паху.

Из того, что объяснили мне оба моих спутника, я поняла, что нам предстоит пробираться из реки в реку, пока не доплывем до Рио-Винсес. Река Гуаяс, как мне сообщили, являлась самой длинной из них. Коричневая и полноводная, она была окаймлена буйной растительностью. Мне отчего-то вспомнились желтые равнины и оливковые деревья в родной Андалусии. Какими же разными были эти пейзажи! Здесь деревья, росшие вдоль реки, развалисто тянулись из берегов, точно зевала сама земля. Ветки их густо и беспорядочно покрывала сочная листва.