Эксперименты: часть прошлого и настоящее. Микс-сторис 2.0. Дополненный сборник рассказов

* * *

Когда у меня был полёт, я смог написать и продать четыре книги, благодаря которым приобрёл широкую аудиторию и достаточную степень известности. Меньше, чем за год мне удалось проложить новый курс своей жизни в очень хорошем направлении. Не знаю, как так получилось, может просто повезло, но я перестал задавать себе вопросы. В итоге, неожиданно для самого себя я понял, что изменился не только мой внутренний мир. Постепенно я научился справляться со своей речевой проблемой, и вскоре совсем забыл про неё. Я начал жить между строк – среди тех, кто мне был интересен и в таких условиях, которые мне были интересны. Приятели с нетерпением ожидали мои свежие работы, хоть я и не был уверен, что они им могли понравиться. Но вышло именно так, и это хорошо.

Но, конечно, была ещё одна деталь, которая и портила всю малину. Спустя какое-то время, может два или три месяца назад, после того, как две мои новые книги поимели успех, я обнаружил, что меня начали посещать странные сновидения наяву. Хотя, я бы с этим поспорил, так как сновидений наяву не бывает. Тогда остаётся, что мне это снилось. Я превращался в героев каждого из моих произведений, что написал, и видел себя во сне на просторах выдуманных мной историй, творящим беспорядки и разрушения вместо обычного образа жизни, героических подвигов или преодоления трудностей в погоне за сокровищами. В них я просто ходил и крушил всё подряд, направо и налево безжалостно убивал людей, также всех подряд, и так далее и так далее. Просыпаясь в своей кровати от крика, покрытый холодным потом и дрожащий, как кролик перед смертью, я озирался по сторонам своей спальни и один и тот же вопрос слетал с моих губ: что за чертовщина?!

* * *

Мои друзья посоветовали немного отдохнуть. Что я и сделал. Но когда я вернулся к письму, ночные кошмары вновь стали преследовать меня. На какое-то время я потерял сон, не мог более выносить сие, но продержался лишь четыре дня. И на четвертый силы совсем покинули меня. Если кофе как-то ещё удерживал меня в состоянии обычного рационального мышления, то в последний день моего бессонного квеста реальность переплелась со сновидениями, и я чуть не потерял рассудок.

Я обнаружил, что во время работы над книгой, словно, целиком исчезал из нашего мира, всецело ощущая себя за его пределами. Каждая клетка моего тела чувствовала, как я делал то или это, мышцы сводило спазмом, и моё сознание ощущало сильное влияние чужеродной среды. Тогда мне подумалось, что это уже перебор, и я решил окончательно прекратить писать. Да только в одном из моих «путешествий» какой-то старик пригрозил мне пальцем. Так ехидно покашливая, скрипучим голосом он сказал:

– Н-н-ник-к-уда т-ты н-не ден-н-н-нешьс-ся!

Невероятно! Мне угрожал персонаж моего собственного кошмара. Хорошее дело. Только этого и не хватало. Но откуда я мог знать наверняка, что старик не шутил? Или, что он был реален? Или я слишком много себе понапридумывал? Позже я заметил, что при общении с друзьями – мы стали чаще встречаться, чтобы они хоть как-то помогли мне не сойти с ума – я вновь начал заикаться. Я стал малость раздражителен, что сказывалось на моём поведении и отношении к вещам. На что мне также указали друзья. Что-то происходило со мной, но что – никто не знал. Хотя, может, только врачи могли сказать что-либо внятное, но для меня это был последний шаг, на который я бы отважился лишь в самом конце.

– М-мы т-те-б-бя выл-ле-ч-ч-им, – как-то практически в ухо мне прошептал чей-то голос. – Н-н-не п-п-пе-р-еж-и-в-а-а-й!

Откинув покрывало, я опять сидел на кровати в холодном поту. Был ли это голос того старика или чей-то другой, я так и не понял, но тон и ехидство мурашками пробирали до костей. И что означало «вылечим»? Относилось ли это к моему заиканию или имелось в виду другое? Например, помощь в чём-то грядущем? Сомнительно, сильно походило на предупреждение. С другой стороны, может тот, кому принадлежал голос, не умел говорить иначе, или, к примеру, это могло быть моё уставшее подсознание, которому было известно больше, чем мне… Я не знал и потому начал бояться.

* * *

Когда состоялась презентация моей очередной книги-сборника, народу пришло больше, чем в последний раз. И, если я правильно подсчитал, после того прошло уже прилично времени. Всё было великолепно устроено. Мой агент, как всегда, отлично постаралась, и той же ночью после окончания презентации я послал ей бутылочку эксклюзивного шампанского, огромную коробку нежного шоколада и шикарный букет цветов. Мои друзья также были приглашены, специально для них я сделал особые VIP-пропуска. Мы стояли и беседовали, когда в холл вошла она. Я узнал эту женщину сразу, потому что слышал о ней много лестного и следит за её творчеством. Афия. Афия Белова, так её звали. Даже, если это был её псевдоним, мне было всё равно. Она считалась одной из успешных писательниц прозы на протяжении последних пяти лет, и вот она здесь. Для меня это было, как снег на голову, но чертовски показательно. И тут я испугался. Мне бы хотелось обсудить с ней тонкости нашей профессии, определённые приёмы, обороты и характеры персонажей, да и просто поговорить по душам. Но не знал, как это сделать с моей речевой проблемой. Друзья подталкивали в бок, так как знали мои мысли. Наконец, я собрался с духом и пошёл. Как мальчишка. Как школьник, испытывающий трепет при мысли о понравившейся ему девочке, которую он хотел бы пригласить в кино.

– М-м-м, – начал я издалека, когда подошёл к ней и неуверенно кивнул головой в знак приветствия. – М-меня з-зов-у-т… – но она меня оборвала. Лоб покрылся испариной, и я уже готов был провалиться сквозь землю от стеснения.

– Я-я з-з-знаю, к-как В-вас з-з-зовут, – улыбнулась мне она. – И В-вы, в-вер-роят-тно, т-также з-знает-те, к-как з-зовут м-меня.

Я не нашёлся с ответом, поэтому просто пожал плечами. Так мы и познакомились. Для меня было удивлением обнаружить, что она заикалась тоже. Но с другой стороны, ей это как-то шло, по сравнению со мной. Я даже подумал, что без этой речевой проблемы она не была бы сама собой. Как знать?

После мы много беседовали о нашем общем ремесле, и она не переставала удивлять меня своими трюками, простыми и очевидными приёмами в использовании сложных оборотов, да и самими работами. Для себя я в очередной раз решил пока остановить процесс письма, мне нужно было избавиться от кошмаров. И целых четыре месяца я спал спокойно, даже днём со мной ничего необъяснимого не происходило. Окружающая реальность была настоящей, никаких странных вещей не наблюдалось, голоса в моей голове молчали, и никто не шептал в ухо своим раздражающим голосом.

Я спрашивал себя, что же нас объединило, хотя ответ был очевидным – проза. А, если бы я не писал, смогла бы она так же легко разговаривать со мной и смеяться? Тоже вопрос. Но в то же время, я прекрасно понимал, что никакого вопроса и не было. Ей так хотелось, и всё. Если бы не хотелось, мы бы и не встречались.

* * *

Её интерес к моим работам радовал меня. Нашёл родственную душу. Я был счастлив. Она много расспрашивала о том, где я черпаю вдохновение, как я праздную победы, насколько тесно общаюсь с моими друзьями и так далее. Я ей всё рассказывал.

Но в какой-то день, точнее ночь – или у меня опять всё перепуталось, – реальность вновь провалилась у меня под ногами, и я увидел того самого старика со скрипучим голосом. Только на этот раз он не заикался.

– Она тебя обманет, дружище. Но ты можешь не беспокоиться, у нас уже есть план, как тебя выручить, – сказал он.

И опять тот же липкий холодный пот по всему телу. Сердце бьётся, как загнанная птица. Кроме этого, до того, как старик появился и произнёс эти странные слова, я опять бродил злым по незнакомому городу и убивал всех подряд.

Что за дела? Мне это порядком надоело, я был напуган возвращением прежних кошмаров, понимая, что ничего так и не помогло – ни снотворное, ни успокоительные, ни знакомство с возлюбленной. Я задумался о разрешении этой вернувшейся проблемы всерьёз и начал строить определённые планы по полному её искоренению. Я приготовил необходимые вещи и настроился морально, чтобы лечь на какое-то время в больницу. Однако, всё это мне не пригодилось, потому что однажды ко мне пришёл один из моих друзей и с тревожным видом сообщил ужасную новость, которая повергла меня в глубокий шок.

Дело в том, что он нашёл странную информацию о моей Афи. За ней тянулась очень подозрительная ниточка, одна из тех, что указывает на невменяемость человека. Такая, которая говорила, что Афия «психически не уравновешена». И ещё кровавый след – убийство трёх писателей, которых я знал когда-то. Они также были отменными мастерами своего дела, но о них я давно ничего не слышал. И они, конечно же, писали прозу.

Я спросил его, откуда он это узнал. Он просто ответил, что у него зародились сомнения в отношении успеха Афии и её заинтересованности моей персоной. Его также беспокоило и моё глубокое увлечение ею. Поэтому он решил кое-что для себя проверить, обратившись к своим авторитетным друзьям. И всё это не было бы так подозрительно, если бы… Ответ практически сразу возник у меня в голове словами, сказанными всё тем же скрипучим голосом:

– Потому что ты для неё конкурент!

Боже! Такая мысль никогда не посещала меня по одной простой причине – я просто ослеп от любви собственной или был намеренно влюблён вопреки здравому смыслу, с определённой целью. Мир перевернулся для меня с ног на голову. Про себя же я подумал, что окончательно сошёл с ума.

* * *

Хотел бы я сказать, что всё-таки отправился на лечение, но не могу. В больницу я не лёг, так как меня посадили в тюрьму по обвинению в убийстве Афии Беловой. Мои руки оказались в крови. Так сказал судья, когда зачитывал приговор. Он сделал сильный акцент на том, что только варвар или чудовище, а не человек, мог совершить подобное. Но самым паршивым в этой ситуации было то, что на момент совершения убийства у меня не было алиби. Я абсолютно ничего не помню: где я находился, был ли один, что делал – хотя я со страхом догадывался, – что пил и так далее. Пока я сидел на скамье подсудимых, моя голова жестоко болела, а реальность перед глазами то разрывалась, окружая меня странными образами и какими-то томными звуками, то возвращалась к прежнему виду, с человеческими лицами и обычными запахами. Мне было ужасно плохо. Даже в своё оправдание я не смог ничего сказать – речь у меня пропала вовсе.

Лязг металлической, тяжёлой двери камеры и щелчок замка на ней сопровождал тихий, улетающий вдаль скрипучий голос:

– Молодец, ты сделал это, теперь можешь спать спокойно…

Мимо

Никто никогда не знал, о чём он мог думать. Лицо часто выражало множество эмоций одновременно и всячески менялось, иногда даже пугая. Взрослые его опасались, а детям он дарил незабываемую радость встречи. Его рейтинг среди детей в возрасте от четырёх с половиной до десяти лет был очень высоким. Он это знал наверняка, хотя конкретных цифр и не ведал, но вокруг него всегда собиралось большое количество маленьких людей.

– Интересно, а он по-настоящему?! – часто до его слуха доносился вопрос, который дети восторженно задавали своим мамам и папам, когда семьи приходили в парк, где он обычно стоял по восемь часов ежедневно.

– Конечно я по-настоящему! – думал он про себя. Но, всё равно, родители старались быстрее увести своих чад подальше от его места. Ведь, неизвестно, что у этого мима на уме в данный момент, правда? Вдруг он сейчас возьмёт да и подскочит к ребёнку, чем сильно его напугает…

***

– Единственное, ради чего мне имеет смысл делать всё это – так только маленькие человечки, – каждое утро говорил он своему отражению в зеркале. – Не забывай, мой друг, дети – новое поколение этой планеты. Всё только ради них.

Да, всё так. Именно им предстоит дальше заботиться о Земле, именно им открывается дорога в будущее. Они должны знать, что в жизни всегда есть место для радости, что бы ни случилось. А искренний смех и хорошее настроение помогут сделать планету ещё чище.

– Во благо нового поколения! – говорил он себе. – Жизнь! Но мимо меня самого…

На короткое мгновение накатывала грусть, но вскоре он собирал остатки воли в кулак и, одеваясь, допивал большую чашку остывшего чая, чтобы после этого сразу выйти из дома.

Конечно, на счёт проходящей мимо жизни можно поспорить. Хотел он этого или нет, отрицал или игнорировал, но он всё равно являлся её частью. Какой бы ущербной она ни казалась. Он смиренно принял все тяготы и принёс себя в жертву во благо нового поколения. Ну и что, что ему часто приходилось голодать из-за отсутствия денег? Он смог найти для себя занятие, точнее, благороднуюмиссию, и ему чаще стало перепадать на хлеб. Всегда приходится чем-то жертвовать. Главное, чтобы дети улыбались.

К сожалению, не все родители одобряли его стремления и понимали своими умишками, что он делал. Несколько раз к нему возвращались напыщенные отцы некоторых детей и предлагали перестать морочить их чадам головы.

– Ты, на самом деле, пугаешь детей! – довольно громко, почти крича, как-то сказал ему в лицо один папаша. – Иди на завод, работать, не ломай моему сыну и другим психику. Если увижу тебя тут в следующий раз, пеняй на себя!

Но он никуда не уходил, и к нему после этого никто больше не возвращался. А он не пенял на себя…

***

Он улыбался, когда это было в его планах или, как будто, плакал. Корчил смешные гримасы, коротко пританцовывал и хлопал в ладоши, то внезапно застывая, как статуя, то внезапно хватаясь за обе коленки в полуприседе. Дети это обожали. Зачастую они громко и наперебой выкрикивали названия, гадая, что он им хочет «сказать». Но большую часть времени он всё же стоял, не шевелясь, имитируя что-то или кого-то. Это было довольно сложно. Даже сложнее, чем заниматься жертвоприношением. Они же не знают, каково ему, да им этого и не нужно знать.

Главное, чтобы дети улыбались.

Он не имел права нарушать волшебное мгновение и не мог допустить, чтобы они узнали, что он зачарованно наблюдает за ними, понимая, как им это нравится. Они не хотят, чтобы их праздник испортился, и он тоже не хочет этого. Более того, на его лице не должна отражаться душевная боль, ведь на празднике нет места грусти. Для чего им знать, что его суточная норма еды составляет одну тарелку борща и два куска хлеба, а сон – пять часов? Это не важно, он как-нибудь с этим разберётся, ведь разбирался целую последнюю жизнь, так? И для них также не важно, что каждый вечер, стоя дома перед кухонной плитой, его не покидали мысли о своём состоянии. Как он научился всё скрывать под маской?! Это восхитительно! И, в то же время, уныло и удручающе: так не может больше продолжаться. С другой стороны, в этом и есть смысл его жизни, поэтому он не может просто снять маску. Не может, потому что тогда некому будет делать то, что делает он – наполнять детские сердца радостью.

Главное, чтобы дети улыбались…

***