Оценить:
 Рейтинг: 0

Один день что три осени

Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 13 >>
На страницу:
3 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В прошлом году, приехав на Праздник весны, я узнал, что Шестой дядюшка умер, у него случился инфаркт. С момента его смерти уже прошло больше месяца. Я пошел к нему домой разузнать как там да что, теперь Шестой дядюшка превратился в фотографию на стене. Я завел разговор о нем с теткой, та рассказала, что утром того дня Шестой дядюшка ел себе спокойно острую похлебку, и тут голова его свесилась, и он испустил дух. Потом она стала описывать, как Шестого дядюшку повезли в реанимацию, откачать его не удалось, так что перед смертью он ей ничего сказать не успел. Потом последовал пересказ как она оповещала всех родственников и друзей, как устраивала дядюшкины похороны и т. д. и т. п.; учитывая темп и бойкость тетушкиной речи, которая походила на заученные реплики в театре, я понял, что эти слова она повторяла несметное количество раз. Спохватившись, я ее перебил:

– А что сталось с дядюшкиными картинами?

– В тот же день как он умер сожгла вместо жертвенных денег.

Я застыл на месте.

– Такие хорошие картины, как можно было их сжечь?

– Это же барахло, рисовал черт знает что, кроме него самого, никому они и не нравились.

– А вот мне нравились.

Тетка всплеснула руками:

– Про тебя забыла, если бы вспомнила, то сохранила бы.

Помолчав, она добавила:

– Мертвого не воскресишь, бумага стала пеплом, так что картин не воротишь, так уж получилось.

Так уж получилось. И неизвестно теперь, где витает зола от картин Шестого дядюшки. Той же ночью Шестой дядюшка явился ко мне во сне: яньцзиньская переправа, снег валит стеной, а на берегу стоит дядюшка в белом саване и, извиваясь всем телом, поет какую-то арию. Потом застилавшие небо снежинки преобразились в несметную россыпь его картин, он протянул в моем направлении руку и заголосил: «Что поделать? Что поделать? Как быть? Как быть?». Проснувшись, больше я уже глаз не сомкнул. Спустя месяц я принял решение взять и заново собрать все сгоревшие дотла картины Шестого дядюшки. Рисовать я не умею, зато могу соединить разные сюжеты картин в одном романе. Другими словами, раз уже нельзя увидеть картины Шестого дядюшки, остается лишь написать роман в память о наших с ним отношениях, а также в память о запечатленном на его картинах Яньцзине.

Но когда дело уже дошло до написания романа, это оказалось не так-то просто. Все эти картины представляли собой разрозненные эпизоды из жизни, между тем как персонажи и события романа необходимо было увязать между собой. Помимо этого, некоторые из картин Шестого дядюшки относились к постмодерну, соответственно изображенные на них люди и среда были искажены или преувеличены, в них читались переходы из нашего мира в потусторонний, их населяли добрые и злые духи; другие его работы напротив выглядели очень правдоподобно, на них отображались бытовые сцены, обычные люди и текущая рутина повседневной жизни; причем техники, в которых писались эти два вида картин, заметно отличались; применительно к картинам, которые рисуются каждая отдельно, это допустимо, но в пределах одного романа изобразительные приемы и стиль письма должны быть едиными. Написав две главы, я уже думал бросить это дело, но потом рассудил так: пусть я всего лишь писака, которому и курицу-то связать не по силам, однако своей писаниной я помогаю людям развеять тоску, к тому же в душе я всегда одобрял увлечение Шестого дядюшки. Надо использовать свое какое-никакое мастерство, чтобы оживить позабытые чувства и мечты моего друга, нельзя бросать слов на ветер и останавливаться на полпути, поэтому с горем пополам я продолжил писать дальше.

Пока я писал, то изо всех сил старался согласовать между собой все, что проявлялось в картинах дядюшки, от постмодернизма, всякого рода искажений, преувеличений и переходов из одного мира в другой с их добрыми и злыми духами до реалий повседневной жизни; при этом реалии повседневной жизни стали основой повествования, а все эти искажения, преувеличения и переходы из одного мира в другой с их добрыми и злыми духами послужили своего рода яркими лоскутами или острой приправой; в большинстве глав описывается самая будничная реальность, но есть главы, в которых присутствует и некоторая чертовщина, свойственная постмодернизму, все это сугубо смеха ради, хочу, чтобы читатель не воспринимал это серьезно; главных героев для романа я отобрал с того самого полотнища в два квадратных метра, на котором в технике контурного рисунка изображались все участники яньцзиньской труппы, именно они сопровождают все повествование от начала и до конца; разумеется, среди главных героинь не обошлось и без задушевной подруги Шестого дядюшки; в общем я старался устроить так, чтобы все эти персонажи стали еще ближе к Шестому дядюшке. Среди них главным героем стал человек, которому пришлось покинуть Яньцзинь, но ведь только тот, кто покинул Яньцзинь, способен его понять как никто другой; а вот на картинах Шестого дядюшки везде изображен Яньцзинь; в этом смысле мой роман от картин отличается; прошу Шестого дядюшку не осуждать меня за то, что здесь я малость выскочил за рамки. Расширив границы, мы тем самым дали простор для развития сюжета. Поскольку прах от картин дядюшки исчез без следа, то все они превратились лишь в память о прошлом, в память об оставшихся в памяти картинах, поэтому, восстанавливая их сюжеты, погрешностей все равно не избежать, полностью вернуться в мир дядюшкиных художеств вряд ли удастся; поэтому если при изображении тигра у меня получилось некое подобие собаки, то также прошу Шестого дядюшку меня не осуждать. Короче говоря, в этом романе есть места, где я остаюсь верным Шестому дядюшке, а есть места, где я ему изменяю, но когда я только начинал писать роман, то и думать не думал, что получится именно так. Однако все это вышло от чистого сердца и отразило правду. Шестой дядюшка говорил, что Яньцзинь славится своими шутниками, так что считайте, что этот роман тоже шутка.

Благодарю каждого из друзей, кто прочитал эту книжку. Заодно выражаю вам всем благодарность и от имени Шестого дядюшки.

Часть 1

Хуа Эрнян

Хуа Эрнян это девица, которая обожала смешные истории. Когда ее спрашивали, откуда она пришла, Хуа Эрнян отвечала, с горы Ванланшань. Когда ее спрашивали, зачем она пришла, Хуа Эрнян отвечала, за шутками. Когда ее спрашивали, почему ее брови покрыты инеем, Хуа Эрнян отвечала, потому что в горах лежит снег. На ее локотке висела корзинка, доверху наполненная красной, похожей на фонарики хурмой.

Хуа Эрнян отправлялась за шутками не днем, а по ночам.

Сама Хуа Эрнян была не из Яньцзиня. Она пришла в Яньцзинь издалека, преодолев все тягости пути, и прибыла она на переправу, чтобы дождаться одного человека. Этого человека звали Хуа Эрлан. Она ждала его уже больше трех тысяч лет, но Хуа Эрлан так и не приходил. Хуа Эрнян каждому объясняла, что договорилась с ним о встрече. Она знать не знала, нарушил ли Хуа Эрлан их договор, изменив ей, или же за три тысячи лет непрерывных войн и бедствий просто сгинул в пути. Устав стоять у переправы, она садилась у реки мыть ноги, и пока их мыла, приговаривала: «Ай да водица, только тебе и можно доверять, сказала придешь, и каждый день приходишь в назначенный час». Водица ей отвечала: «Эрнян, ты встречалась вчера не со мной, я появилась здесь лишь сегодня». Хуа Эрнян вздыхала: «Хорошо хоть река все та же, иначе мне бы некуда было идти». А водица ей отвечала: «Эрнян, раз вода не та, то и река изменилась». Завидев в небе вереницу диких гусей, Хуа Эрнян восклицала: «Ай да гуси, только вы и точны, в прошлом году улетали, а в этом вернулись в назначенный час». Гуси ей отвечали: «Эрнян, мы не те же самые гуси, прошлогодние гуси почили в южных краях». Прождав примерно до тех пор, когда на престол взошел сунский император Хуэйцзун[9 - Хуэйцзун (1082–1135), восьмой император династии Сун], успев повидать нескольких журавлей-небожителей и нескольких золотых фазанов, Хуа Эрнян поняла, что все ее ожидание превратилось в анекдот, поэтому в ту же ночь неожиданно превратилась в гору, эту гору и назвали Ванланшань, что означало «Гора, ждущая жениха».

Это потом уже все поняли, что Хуа Эрнян – вовсе не девушка, а камень, который потом превратился в гору. Но у камня по идее должно быть и каменное сердце, кто же знал, что Хуа Эрнян податлива, словно вода. Эта податливость и сгубила Хуа Эрнян. С сунской поры до наших дней прошла еще тысяча лет. Благодаря тому, что три с лишним тысячи лет Хуа Эрнян скучала по любимому и не роптала, она стала бессмертной, и не просто бессмертной, а вечно молодой. Спустя три с лишним тысячелетия она по сей день остается такой же прелестной как в свои восемнадцать лет.

Некоторые поговаривают, что Хуа Эрнян не дождавшись любимого, умерла от слез, а когда воскресла, то возненавидела слезы так сильно, что стала являться людям во снах, чтобы послушать смешные истории.

Но не всем в этом мире дано шутить. Если Хуа Эрнян приходила к вам за смешной историей, а вы ее разочаровывали, не в силах рассмешить, то она вместо того, чтобы сердиться, просила посадить ее на спину и отнеси отведать чашечку острой похлебки. Но кому же под силу взвалить на себя гору? Стоило вам посадить себе на спину Хуа Эрнян, как та раздавливала вас насмерть. Другими словами, вы помирали из-за шутки. Если же вам удавалось рассмешить Хуа Эрнян, тогда она угощала вас хурмой из своей корзинки.

Как-то раз ей попался один соблазнитель, который оказался еще и мастером рассказывать анекдоты, он так сильно насмешил Хуа Эрнян, что та хохотала от всей души. Ну, посмеялись они, поели хурмы и, казалось бы, надо уже и прощаться, но тут зардевшаяся от смеха Хуа Эрнян стала еще краше и окончательно пленила шутника; этот повеса, поскольку все это происходило во сне, осмелел и принялся соблазнять Хуа Эрнян на непотребные делишки. Сотворить такое с камнем уже само по себе было анекдотом, Хуа Эрнян засмеялась, но смех смехом, а согласилась. Они освободились от одежд и едва придались утехам, как бедолага, не пережив нечеловеческого удовольствия, взял и откинулся. На следующее утро домашние нашли его совершенно голым, лежащим ничком на кровати и уже бездыханным; когда убрали тело, на простыне обнаружилось мокрое пятно; в больнице диагностировали, что никакого отношения к смерти сей инцидент не имеет, обычный инфаркт миокарда. Разумеется, это вовсе не означает, что у всех яньцзиньцев, у которых случился инфаркт, была связь с Хуа Эрнян. Некоторые инфаркты были инфарктами в чистом виде.

Другой сорвиголова, удачно рассказав шутку, насмешившую Хуа Эрнян, возьми и поинтересуйся: «Эрнян, вот вы всегда просите рассказать смешную историю, а могли бы вы сами рассказать что-то смешное?» Эрнян, которая, едва успокоившись от смеха, пребывала в благодушном настроении, ответила: «Могу, – и принялась рассказывать, – Недавно я переименовала свое пристанище. Еще с сунских времен оно называлось „Гора, ждущая жениха“, пора бы и поменять название». Тогда собеседник спросил: «И как вы его поменяли?» «Очень просто: „ждущая“ поменяла на „забывшая“. Я как истукан прождала его больше трех тысячелетий, пора бы и забыть этого ублюдка». «Тут вы, Хуа Эрнян, не правы, – ответил собеседник, – тот, кто постоянно твердит, что кого-то забыл, на самом деле хранит его в своем сердце». Но Хуа Эрнян в ответ лишь спросила: «Смешно?». Собеседник посмеялся. Потом Хуа Эрнян уже сама приставала со своей историей: «Ты меня рассмешил, а хочешь и я тебя рассмешу?» Все уже знали, что она будет рассказывать историю про «ждущую» и «забывшую», а потому вежливо отнекивались, мол, не смеем, Эрнян, вас утомлять.

Были и такие шутники, которые, долго не разглагольствуя, умели насмешить Хуа Эрнян всего лишь одной фразой. В таких случаях Хуа Эрнян, тая от восторга, выносила вердикт: «Талант», – и презентовала счастливцу целых две хурмы, а также на три года освобождала от шуток все его семейство. Но за три с лишним тысячи лет таких талантов нашлось не много.

Некоторые интересовались: «Хуа Эрнян, мир так огромен, к чему все время торчать в Яньцзине, хорошо бы куда-нибудь прогуляться».

Хуа Эрнян на это отвечала: «Запоздалый совет. Мир-то огромен, и я бы с удовольствием прогулялась, но покинуть Яньцзинь я могла лишь до тех пор, пока не превратилась в гору. А сейчас, уже став горой, как бы я не называлась, «ждущая» или «забывшая», меня уже не сдвинуть и не передвинуть, вот и приходится торчать в Яньцзине; я не то что бы не хочу покинуть Яньцзинь, у меня просто нет иного выхода; теперь я могу лишь стоять, ожидая или забывая весь мир.

Из-за опасности для жизни большинство яньцзиньцев, достигнув совершеннолетия, всегда держали про запас несколько шуток и перед сном несколько раз повторяли их про себя, чтобы быть во всеоружии. В этом кроются истоки яньцзиньского юмора. Если яньцзиньцы и ночью-то юморят, то что же тогда вытворяют днем? Однако есть среди них и совершенно бесшабашные, которые заранее шуток не заготавливают. Они рассуждают так, мол, в Яньцзине больше полумиллиона человек, когда еще очередь до меня докатится? Большая численность населения приводит народ к беспечности, вот поэтому, когда Хуа Эрнян все-таки навещает такого человека, тот тут же расстается с жизнью. А кто его просил быть беспечным?

Но нельзя сказать, что яньцзиньцы живут в постоянном напряжении. На Новый год и другие праздники Хуа Эрнян всем устраивает передышку. На Праздник начала лета, Праздник середины осени, Праздник весны и т. д. яньцзиньцам разрешается не рассказывать смешные истории. По праздникам яньцзиньцы весьма серьезны и по улицам ходят с каменными лицами; при встрече друг с другом они лишь обмениваются холодными взглядами, но это отнюдь не означает отсутствия дружелюбия, напротив, в этом проявляется сердечность; вот поэтому холодность здесь воспринимают как сердечность, а серьезность – как беззаботность.

Не далее, как прошлой зимой автор этих строк вернулся в родные края навестить родственников и во сне к нему тоже явилась Хуа Эрнян, пристав со своей просьбой рассказать ей что-нибудь смешное. Поскольку подготовиться я совершенно не успел, то несколько растерялся. Второпях я взял и ляпнул: «Те, кто уезжает из Яньцзиня, частенько принимают шутки за правду. Такое зачтется за шутку?» «Приведи пример», – потребовала Хуа Эрнян. «Если кто-нибудь скажет, что в реке плавает луна, непременно найдется человек, который захочет ее выловить…» «Это анекдот с бородой», – перебила Хуа Эрнян, – ведь он про «мартышку, вылавливающую луну». Тут же она сделала непроницаемое лицо и пригрозила: «Не смей меня дурачить, будешь дурачить, сам в дураках и останешься…». Я поспешил оправдаться: «Анекдот-то хоть и с бородой, однако, все-таки нашелся охотник выловить луну. Ну, разве не смешно?». На сей раз Хуа Эрнян засмеялась, так что я уцелел. Спасибо, что за пределами Яньцзиня находятся такие, кто шутки принимает за правду, они-то меня и спасли. Тогда же Хуа Эрнян спросила, хочу ли я услышать ее шутку? Поскольку я уже был наслышан, что Хуа Эрнян рассказывает историю про «ждущую» и «забывшую», которая уже тоже обросла бородой, то вежливо уклонился, мол, не смею утомлять. Единственное, чего я не понял, это почему других, кто удачно проходил испытание, Хуа Эрнян хурмой угощала, а меня – не угостила; видимо, моя шутка прошла с большой натяжкой, и то, что она меня не придавила, можно было считать за удачу; от этих мыслей меня прошиб ледяной пот. Вот уж и правда:

В тумане сна проступает Хуа Эрнян силуэт.
Все так же вкушает похлебку, когда наступает рассвет.
Один день что три осени длится, и конца ее мукам нет.
Промокло уж платье от слез, пока свой забывает обет.

Часть 2

Интао

1

Чэнь Чжанцзе прислал из Уханя письмо, в котором сообщил, что намерен снова жениться, поэтому приглашает Ли Яньшэна на свою свадьбу в Ухань: «Постарайся к восьмому июля быть как штык», «остальное расскажу при встрече, это крайне важно».

Десять лет назад Ли Яньшэн и Чэнь Чжанцзе играли в яньцзиньской труппе «Ветер и гром», исполнявшей хэнаньскую оперу. Образцовой постановкой этой труппы была «Легенда о Белой змейке», в которой Ли Яньшэн выступал в роли Сюй Сяня, Чэнь Чжанцзе – в роли Фахая, а Интао – в роли Белой змейки, иначе называемой девицей Бай. Помнится, своим успехом эта опера целиком и полностью был обязана задумке Чэнь Чжанцзе, который объяснил, что в основе «Легенды о Белой змейке» лежит пагубность, к которой ведут плотские утехи. Эта мысль потянула за собой и другие в том же роде. «Вот представь, – рассуждал Чэнь Чжанцзе, – некая змея тысячи лет провела в практиках совершенствования и наконец обрела бессмертие, а ведь каждый из людей тоже после смерти мечтает обрести бессмертие, во время похорон даже на траурных павильонах пишут: „Желаем быстрее взойти в царство бессмертных“. А эта змея, мало того, что обрела бессмертие, так еще и пожаловала в мир людей в облике девушки, чтобы придаваться плотским радостям; мало ей царствия небесного, так еще и земное подавай, это называется дай палец – всю руку откусит; и главное – все-то заранее обдумала, кого именно охмурить. Бедняки отпали, портовые грузчики на роль любовника, видите ли, не подходят; богачей тоже отсеяла, у тех полон дом наложниц, кто будет церемониться с очередной шлюхой? Поэтому она присмотрела себе изнеженного книжника Сюй Сяня; во-первых, он начитан, а во-вторых, приятен лицом; днем трудится подмастерьем в традиционной аптечной лавке, а по ночам один одинешенек томится в свете лучины, и вдруг к нему сваливается красотка, да тут пожару разгореться дважды два! Те, что читают книжки, в любовных премудростях разбираются; эта змея попала точно в яблочко; а что Фахай? Фахай это монах, ему путь к каким бы то ни было женщинам отрезан, другими словами, он, вроде, как и мужик, но не до конца; и тут он узнает, что в мир людей заявилась озорничать одна змеюка, как ему от зависти не лопнуть? Вот он эту красотку и вернул в первоначальную форму, а потом еще и придавил пагодой, так сказать, сам не ам и другим не дам; ну как, верно я понимаю? Такой тут замысел?» Ли Яньшэну доводы Чэнь Чжанцзе показались убедительными, Интао тоже. Поэтому эти трое и положили сию концепцию в основу сюжета. Каждый их выход на сцену вызывал у зрителей искренний отклик, в каждую свою реплику они вкладывали всю душу, и при всем при этом их игра была полна тонких намеков. Таким образом их изначально похотливая задумка вуалировалась под любовную трагедию вселенского масштаба. Увы, глубочайшую любовь между человеком и змеей можно встретить лишь в театре, часто ли такое встретишь у людей? Стоя на сцене, Фахай, обращаясь к Сюй Сяню, выводил:

Ты полюбил ее за красоту подобную цветку,
Но кто же знал, что ядовитая змея под той красой таится


Сюй Сянь ему парировал:

Когда в нее влюбился я, не знал, что то – змея,
Не верю до сих пор, вы сердце мне будто ножом пронзили


Тут, обращаясь к Фахаю, вступала девица Бай:

Нет у меня с тобой вражды ни близкой, ни далекой,
За что же ты нам навредил и счастье все разрушил?


Фахай на это отвечал:

Я погубил тебя не по причине личных счетов,
А для того, чтоб навести порядок в трех мирах,
А также чтобы разделить всех оборотней и людей.

<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 13 >>
На страницу:
3 из 13