Варварогенный децивилизатор

Склонившись над пташкой, он произнёс:

– Бедный мой соловушка! Не надо было так низко садиться и петь недобрым людям, тем более подле меня. Но коли уж мы с Сербицей остались здесь одни – все остальные разбежались при звуке выстрела, – мы похороним тебя как подобает, с честью помянув твою благородную жертву… Для меня ты пел, доблестный соловей, ради меня ты и погиб…

Слова эти тронули Сербицу до слёз.

Но поскольку ещё утром она обращалась с Варварогением как с ребёнком, она захотела во что бы то ни стало исправить это упущение, казавшееся ей теперь ужасным и непростительным – особенно после того, как она услышала его рассуждения о децивилизации Европы, а затем увидела на своей груди кровь соловья, принявшего смерть вместо Варварогения.

Расстрел сербских пленных австро-венгерскими солдатами.

1914–1915

В считаные минуты молва о покушении на жизнь Варварогения облетела Авалу и разнеслась по всей округе, дойдя до самого Белграда. Какое же разочарование ждало Сербицу, когда она узнала, что все этому известию были только рады, и никто не принял его близко к сердцу.

– Так они поощряют не только преступников, но и само преступление! – подумала она.

А потому она решила следовать за Варварогением повсюду, чего бы это ни стоило, храня верность его идеям и не отступаясь от тайной своей любви, о которой он, быть может, даже не догадывался.

– Наверняка он рассердится, узнав, что его кто-то любит, – размышляла Сербица.

Отныне и до самого конца она будет ему защитой, прикрывая его, если нужно, собственным телом, и ни за что не оставит его одного, безоружного, как оставил его авальский крестьянин, сбежавший, кажется, при первом же посягательстве на его свободу. Ей хотелось и дальше слушать Варварогения, она мечтала, чтобы он и дальше жил, творил и рос на горе Авале, которую он прославил и в то же время поверг в ужас. Сербица надеялась превзойти авальского крестьянина делом, а не словом, спуститься за Варварогением к самым сокровенным источникам жизни, подняться ввысь – если есть ещё на земле высоты, где дует ветер человеческого счастья, – достичь таких вершин, куда можно взобраться только вместе с кем-то необыкновенным, кто и сам способен попасть туда лишь на собственных крыльях.

– Я хотела бы стать не учительницей, а вашей ученицей, продолжать ваше дело, быть храбрее, чем авальский крестьянин, – прошептала она, всё ещё как будто боясь довериться Варварогению.

Действительно ли она того хотела?.. Или же в ней заговорила жгучая ревность, особенно теперь, посреди той бури, которую вызвал сам факт его рождения?.. Какая волна ненависти охватила людей уже после одного его выступления на Авале: после речи о новом человеческом строе и балканизации Европы – речи, посеявшей смуту даже в столице, при самом королевском дворе!

– К тому же, – Сербице будто послышался голос Господина Лицемера, – где это видано, чтобы молодая девица, влюбившись, пошла в ученицы к небывалому монстру, рождённому на рассвете, достигшему зрелости, когда солнце стояло в зените, и уже к закату затмившему человечество?.. Где это видано, чтобы живой человек родился, вырос и стал мужчиной за один-единственный день?.. Всем нам, существам простым и совершенно непритязательным, подобной истории и судьбы не дано, однако Варварогению такой путь действительно предначертан. А значит, он и в самом деле явление уникальное, и с ним нам придётся считаться всю жизнь!

Тем временем Варварогений, не говоря Сербице ни слова, искал соловьиное гнездо, и, наконец найдя его, положил туда тельце безвинно убиенной птицы. А сверху на гнезде, превращённом в могилу, он закрепил горный цветок. И взяв Сербицу под руку, произнёс:

– Оборвалась одна песня, чтобы вместо неё зазвучала новая!

– Вы очень бледны, друг мой, у вас так колотится сердце… Давайте сядем здесь, на папоротник, – предложила Сербица.

– Нет, мне не надо! Я лучше останусь стоять.

– Почему?

– Потому что я даже родился стоя: вытянувшись прямо и ровно, как дуб.

– Как это?.. – не смогла сдержать удивления Сербица.

– Не пугайтесь так!

– Почему же вы не сказали, что на свете ещё водятся такие чудеса?

– Пока на этом свете есть я, всё здесь будет, но не обо всём будет рассказано.

– Надо же!.. Родился стоя, – усмехнулась она. – И откуда вы это знаете?

– Я родился уже всезнающим. И в момент рождения я наблюдал за собственным появлением на свет. Мало того! Я не упустил возможности хорошенько рассмотреть жизнь и весь мир вокруг. Видел я и то, как вы любезничали с авальским крестьянином.

А в это время в листве над гнездом-могилой соловья, которого убил заговорщик, посягнувший на жизнь Варварогения, примостилась кукушка и завела там уже свою «песню»:

Ку-ку… ку-ку… ку-ку…

– Соловей умер, да здравствуют кукушки!.. – пошутил Варварогений.

15. Позор тому, кто дурно об этом подумает

В четыре часа пополудни по извилистой авальской дороге на всех парах промчался большой автомобиль. В самом неожиданном месте машина резко затормозила и из неё вышел важного вида человек. Приняв подобострастные поклоны своего шофёра, он зашагал в сторону леса. Ещё из окна едущей машины он заприметил парочку, которая целовалась у родника, и теперь, будто нарочно стараясь помешать влюблённым, он направился прямиком к ним.

Размеренное, напевное журчание родника сливалось, точно звуки гусле[11 - гусле – смычковый однострунный или двухструнный инструмент славян. народов Балкан, на котором речитативом исполнялись героико-эпические песни.], с поцелуями влюблённых, но при этом оно заглушило шаги чужака, нарушившего их покой. Подойдя к ним вплотную и будто собираясь зачерпнуть воды, он тут же, без каких-либо приветствий или извинений, заявил:

– Не беспокойтесь, мне пить очень хочется! Придётся уж вас потревожить, вот только…

Сербица не знала, куда деваться от смущения. Щёки её зарделись, точно листочки красного бука, и левая рука непроизвольно прикрыла кровавое пятно, алеющее у неё на груди. А важного вида господин, почти изнемогающий под бременем собственного величия, был, наоборот, весьма приятно удивлён:

– Ну и ну!.. Какая дивная неожиданность!.. Я с вами, кажется, знаком, только я не знал, что у вас уже такой взрослый сын, – протянул он слащавым голосом.

Сербица промолчала, не ответив ни да, ни нет, однако владелец мощного «Форда» не унимался:

– Да будет вам, госпожа Юговина, кто же ваш благодетель и покровитель? Я или не я?

В эти минуты Варварогений едва себя сдерживал. Не в силах больше терпеть, он уже приготовился вставить пару едких замечаний, но, послушавшись Сербицу, притворился, будто впервые видит этого загадочного типа с кровососущим, как у пиявки, ртом:

– Почему же, лепотан (красавчик) вы мой, почему вы так уверены, что это моя мать? Не слишком ли она молода? Церкви следовало бы не клеветать на юных дев, а славить их невинность. Да и потом, у вас в арсенале немало других способов добиться того, чтобы свобода граждан не пропала даром…

Премьер-министр Королевства СХС Антон Корошец. Белград. 1928

Человеку с таким непревзойдённым чувством собственного достоинства было нелегко скрыть изумление. Теперь настал его черёд делать вид, что он ничего не слышал и не понимал. И будто не зная ни о покушении на Варварогения, ни о его антиевропейском выступлении, ни о новом учении, которое тот распространил по Авале, сей господин задал ему заведомо пошлый и уже традиционный вопрос:

– А ты кем хочешь стать?..

– Стать? Я?.. Мне становиться без надобности. Куда интереснее, что станет с вами после выстрела в сына Неизвестного Сербского Героя! А? Что скажете, господин Двуличный?..

Любопытствующий субъект – а им оказался не кто иной, как министр внутренних дел