В тени кремлевских стен. Племянница генсека

Постепенно мы подружились. Осмелев, она стала выходить из кладовки и без труда разыскивать меня среди других детей, которые крысу не любили и обижали, и я уговорила маму взять её домой.

– Был один грызун, стало два, – смеялся дед Фёдор. Обжившись и отъевшись, крыса превратилась в довольно привлекательную тварь с живым общительным характером. Она любила бегать за мной по скользкому полу, смешно цепляясь за него когтями.

– Эта девица дурно воспитана, – говорила бабушка Паша, – она шкрябает паркет!

Дедушка назвал её Шкрябой.

За льняные волосы и синие глаза дети прозвали меня Принцессой. Когда я болела, мама звонила и говорила:

– Сегодня Принцесса не придет, у неё насморк…

После войны американцы присылали в Советский Союз в качестве гуманитарной помощи вещи, продукты и игрушки. Их так и называли – «американские подарки». Моя мама получила в госпитале свёрток от какой-то американской девочки – моей ровесницы. На нём было написано: «Вручить маленькой девочке, блондинке, которая похожа на меня».

В посылке были не только прелестные платьица и кофточки, но и медальон в виде сердечка, а также миниатюрные золотые часики, которые пришлись мне по руке. В те времена, выживая в послевоенной разрухе, мы и мечтать не смели о таких украшениях. Но в садике воровали. Многих из обслуживающего персонала на это толкала нужда. Иногда после сончаса я не находила своего платья или туфель. К моему сожалению, украли медальон и часики. Какая бы осталась память об американской девочке…

* * *

Жилось нелегко. Помню, шли мы с мамой из садика в весеннюю распутицу. Чтобы я не промочила ноги, она взяла меня на руки.

Я крепко обняла её за шею и сказала:

– Мамочка, когда я вырасту, ты не будешь меня носить на руках. Я куплю себе резиновые сапожки, а тебе шубу.

Был конец 40-х. Страна всё ещё тяжело восстанавливалась после войны. «Побеждённому победитель оставляет только глаза, чтобы плакал», – говорил Бисмарк. И побеждённые плакали, но плакали и победители. От холода, голода и разрухи…

Магнитогорску повезло больше, чем другим городам. Он так и остался тыловым. Но нищета была всеобщей. Не хватало жилья, продовольствия и топлива.

Как большинство советских граждан в ту пору, мы жили в коммуналке, в которой, как на театральных подмостках, разыгрывались жанровые сценки. Секретов не было. Все были на виду.

Помню, как наш сосед, храбрым воином дошедший до Берлина, изводил певицу из Ленинграда, бабушку мальчика, так великодушно поделившегося со мной котлетой. Он восставал всякий раз, когда даме приспичивало музицировать.

– У меня малярия на музыку! – кричал он на всю квартиру.

Стоило певице приблизиться к роялю, как он подходил к её комнате с медным тазом и половником. Бедная женщина выдерживала шумовое оформление не более пяти минут и, открыв дверь, говорила:

– Василий, вы Тартюф!

Это было самое страшное ругательство, которое она знала. Вечером дама бежала просить прощение.

Во время ссор Василий кричал, что седая крыса с её гнусавым меццо-сопрано не попадёт ни в Большой, ни в Малый театр и что её место в придорожном трактире. Иногда он называл её «престарелая Снегурочка из Римского-Корсакова». Этих знаний он нахватался от самой певицы, с которой в периоды перемирия любил сиживать на кухне за чашкой чая.

Велико же было всеобщее удивление, когда он взял на себя хлопоты по её похоронам, а вечером, напившись на поминках, плакал и вспоминал покойную добрым словом. Загадочна русская душа, в которой святая доброта удивительно уживается с хамством.

До сих пор вспоминаю как наша соседка пела в единственном в городе кинотеатре «Магнит». Я слушала её романсы, не отрывая взгляда от трёх весёлых букв, вырезанных на поднятой крышке рояля. Гордость распирала меня от знакомства с такой знаменитостью. Ещё утром бегала певица по нашей кухне в папильотках и халате с извивающимся драконом, готовя внуку завтрак, а вечером, сложив молитвенно руки под пышной грудью («Разъелася на уральских харчах!» – кричал ей Василий, когда они были в ссоре), пела романс «Эта тёмно-вишнёвая шаль». Я была уверена, что она поёт о той самой рваной, свалявшейся от времени шали, которой мы, играя на диване с её внуком, укрывали кукол.

Соседи справа были из пролетариев и очень этим гордились. Мать семейства тетя Нюра рассказывала о героической гибели её мужа на войне. Хотя на самом деле он по пьянке попал под трамвай.

Самым ярким её воспоминанием была довоенная жизнь в коммуне, где они с мужем завели поросёнка Борьку, который «знал их в лицо».

Ее сын Минька был умственно недоразвитым, но безобидным существом, и мы часто принимали его в детские игры. Он гордился своим пальцем, который от привычки сосать, стал тоненьким и прозрачным. На окрики взрослых «Минька, вынь палец изо рта!» он вынимал его и тут же прятал в карман, как сокровище.

* * *

Однажды мы всей семьёй отправились в гости к нашим друзьям Бычковским. Я дружила с их дочерью Люсей, которая была моложе меня на два года. Не помню почему, но в тот вечер мы с ней остались дома вдвоём. Накануне воспитательница в садике, рассказывая про Ленина, показала его портрет. У Люси были очень красивые длинные золотистые локоны. Мне в голову пришла бредовая идея их подстричь. Люся долго не соглашалась, уверяя, что стригут детей коротко только на лето, а за окном была зима.

– Я подстригу тебя под Ленина, – пообещала я.

Люся тут же уселась в кресло. Накинув на её плечи полотенце, я вооружилась большими портняжными ножницами, и работа закипела.

Когда вернулись родители, дело было сделано, и Люся вполне могла сойти за дочь вождя пролетариата. Меня распирала гордость от содеянного, но её маме причёска «под Ленина» почему-то не понравилась. Пришлось выслушать лекцию о том, что волосы украшают женщину и что маленькой девочке больше пристало быть похожей на собственного отца. После ужина нас с Люсей сфотографировали.

– Это будет историческая фотография с ленинской причёской, – сказал её папа.

* * *

Помню, как в таком неприглядном виде она явилась вскоре на мой день рождения. Когда Люся взяла какую-то безделушку, я ударила её по руке, обозвав самым коварным образом «лысой башкой», чем её очень расстроила. Мама в честь дня рождения наказывать меня не стала, но видит Бог, это был не мой день!

После обеда дети, взявшись за руки, нестройно запели: «Как на Любушкины именины испекли мы каравай. Каравай, каравай, кого хочешь выбирай». Выбор, однако, не состоялся. Пришёл почтальон и принёс посылку от моего дяди. В коробке лежала большая кукла-мальчик. Мама достала открытку и прочитала поздравление. Внизу была приписка: «Хотел купить платье и туфли, но решил, что кукла понравится больше». На что я заметила:

– Конечно, кукла намного дешевле, чем платье.

За что на сей раз имела с мамой запоминающуюся беседу.

* * *

Вскоре, к моей большой радости, в квартиру переехали дядя Ваня и тетя Тина Максимовы. У них было три дочери – погодки.

Со старшей Светланой мы быстро подружились. Остальных двух мы за людей не считали, терпели за покладистый характер, используя самым бессовестным образом в качестве «девочек на побегушках». Дядя Ваня был для меня воплощением истинного мужчины. Он был высокий, стройный, сильный и проводил с нами, детьми, много времени. Всю жизнь, мечтая о сыне и имея трёх дочерей и меня в придачу, называл нашу девичью команду «пацанвой».

Родители были одного возраста, дружили, часто затевая вместе семейные обеды. Запомнился день, когда умер Сталин. Не потому, что это было таким важным событием в моей жизни, а потому что в тот день мы отмечали день рождения одной из сестёр Максимовых – Наташи. Мамы приготовили традиционные уральские пельмени. Мы сидели за столом, когда объявили о смерти вождя. Я видела, как выразительно переглянулись взрослые. В обеих семьях были репрессированные.

Пока они шептались между собой по поводу этого события, мы со Светланой по своей привычке решили над именинницей подшутить и подлили ей в тарелку уксус. Проглотив пельмень, она заплакала. Дядя Ваня засмеялся и сказал: «Это она Сталина так жалеет». Чтобы её успокоить, мы побежали на кухню за мороженым.

И сегодня, когда говорят о смерти вождя, я вспоминаю тарелку с весёлыми васильками по краям, а в центре белоснежный айсберг – символ радостного детского праздника.

«Трамвайный папа» и новые родственники

Не надобно другого образца,

Когда в глазах пример отца.

    Александр Грибоедов

Однажды мы поехали к маминой подруге на другой конец города.