Призраки урочища страха

Ворона обозлено молчал. Не нравился, ох, как не нравился ему этот непохожий на старика дедок. От одного взгляда на него мурашки по коже. В оба надо смотреть за ним, это ясно. Он отодвинул удивленного Олега и пристроился сразу за проводником. Цвигун сделал вид, что ничего не заметил, и на подозрительные колющие взгляды не реагировал. Он вдруг свернул в сторону от наезженной дороги: еле заметная в густой траве уходила в лес тропинка.

– Курорт кончился, ребятки. Теперь нам сюда.

Дальше шли молча. Идти стало тяжело, солнце нещадно грело, откуда-то появились тучи паутов, которые с противным надоедливым гудением яростно накинулись на людей. По примеру деда они сорвали пучки травы и начали яростно стегать вокруг себя, пытаясь отогнать лезущих в глаза и горло насекомых. Над глазом у Олега наплывал лиловый синяк, у Грека медленно надувалась губа. Плотной стеной поднималась трава выше человеческого роста, густо переплетенная с кустами малины, кислицы, толстой сочной пучкой. Тропинки было почти не видно. Было душно, жарко, влажно.

– Ты, дед, дорогу точно знаешь? – яростно отмахиваясь от паутов, спросил Олег, – а то заведешь нас куда Макар телят не гонял.

– Видишь на деревьях затесы? Любая лесная дорога с затесов начинается, – откликнулся Цвигун.

На толстом стволе пихты, на которую указал он, и, правда, виднелся след от топора, которым небрежно тюкнули по стволу. На ней застыла золотистая капелька смолы.

– Лесная дорога тоненькая и узенькая, ненадежная она и недолговечная, если по ней люди ходить не будут – враз зарастет, – дед говорил легко и быстро, дыхание было ровным и спокойным, точно он не километры по тайне наматывал, а по своей ограде ходил.

– А люди траву притопчут, примнут, ягоду придавят, кусты вырубят – вот и тянется тропа. А ты, парень зря не болтай, силы береги, – оборвал попытку Олега завести разговор Цвигун.

Мягко пружинил под ногами мох, на котором валялись сухие растрепанные еловые шишки, нападавшие с взлохмаченных нерадостных елей. Изредка попадались кедры, но редко. Настоящий кедровник был впереди. Кедр был здесь хозяин тайги. В густой темно-зеленой сочной хвое созревали смолистые шишки, кормившие половину тайги.

– Через месяц, не раньше, шишковать будем, – подумал дед Цвигун.

Олег стукнул ногой по толстому шершавому стволу. Даже не дрогнули его разлапистые пушистые ветки.

– Ноги зря не бей, – буркнул, вытирая пот с лица, Грек, – каратист!

Впереди что-то гулко хлопнуло, тяжело зашумело в ивняке. Огромная темная птица перелетела через тропу, села на сухой пень и внимательно посмотрела на людей. Глухарь.

Кто-то бросил в птицу шишкой – она, хлопая крыльями, тяжело полетела вглубь леса небольшими перелетами, мелькая среди яркой зелени черным с синими переливами опереньем. Лес стоял гулкий, звонкий, напоенный жаркими сладкими запахами разогретой хвои, цветов.

Тропинка вильнула в густой бурелом, пришлось продираться с треском через тонкие, сухие, колющие ветки поваленных деревьев. Цепкие сучья цеплялись за одежду, норовили попасть в глаза.

Милиционеры глухо поругивали дорогу. Они все шли, шли, шли. Ветер шумел в вершинах деревьев, далеко разнося стук дятла, где-то протрубил изюбр, призывно куковала кукушка. С дерева на дерево перелетали маленькие, похожие на белок, полосатые зверьки. Они садились на сучки и с интересом наблюдали за путниками.

– Что уставился? – буркнул одному из них Олег, – сейчас как пальну!

Поняв угрозу, бурундучок, словно подхваченный потоком воздуха, метнулся и исчез за деревьями. Надоедливо, вразнобой орали сойки, трудолюбиво стучал дятел, радостно заливалась иволга. Тайга, тайга.… Куда ни глянешь, на сотни километров одна тайга, шумная и молчаливая, полная жизни и равнодушная. Тропинка вывела к ручью. Вдоль его непрочных берегов, густо покрытых тальником, рос мелкий кустарник, обильно разрослась крапива. Парни облегченно сбросили рюкзаки, упали в траву, бездумно глядя на редкие облака на бездонно-синем небе. Вокруг, куда ни глянь, безбрежным темным морем тянулся смешанный лес, радующий глаз буйством красок, всевозможными оттенками зеленого цвета.

Олег лег на живот, жадно припал сухими губами к темной прозрачной воде, вытер лицо и тоже упал на траву рядом с дедом.

Нехотя по команде встали и снова шли молча. Опускался вечер. Тоненько и нудно запели комары, зазвенела невидимая мошка, обжигая лица ядовитыми укусами. Холодила тело взмокшая от пота одежда, невыносимо зудели руки и лицо. Нервная и физическая усталость стала вырываться злобной руганью, закипавшим напряжением. Идти стало совсем тяжело. Почва под ногами вдруг начала пружинить, под тяжестью ступавших на нее людей из нее выступала вода. Бурой, пахнущей плесенью жижи становилось все больше, она стала заливать ботинки. В сырой обуви противно чавкало.

– Эй, Сусанин, ты куда нас ведешь? – раздраженно спросил, ожесточенно отбиваясь от комаров, яростно хлеставший себя пучком вялой облезлой травы Грек, – Как раз в болото и завел!

– Куда просили, туда и веду, – ровно сказал дед, – не болото это, так – согра. Болото левее. Его ты так просто не пройдешь. Там и сгинешь – с собаками не найдут.

– Ой, как страшно, – неуверенно съязвил Грек и, раздирая горевшее огнем лицо грязными липкими от смолы пальцами, поинтересовался:

А на ночлег нам не пора? Жрать охота! Да и темно скоро будет.

– Место для ночевки нехорошее, сыро, и воды нет. Здесь недалеко переночуем! – неопределенно махнул рукой дед, как-то растерянно озираясь вокруг. На его лице появилось какое-то неопределенное, жалкое выражение.

– Темнишь ты что-то, – жестко сказал Ворона. Его одного почему-то не ела мошка, и выглядел он уверенно и свежо, как будто позади не было дня тяжелой дороги. – Смотри, дед, я тебя насквозь вижу – ты с нами шутки не вздумай шутить. Я за тобой иду. –

Он неторопливо взвел курок:

– Шаг вправо, шаг влево – тебе каюк!

Цвигун, не отвечая, и не глядя в его сторону, двинулся вперед. Вышли на сухое место, сели на поваленное, покрытое седоватым мхом дерево, сняли ботинки, раздраженно ругаясь выкручивали мокрые, грязные носки. В лесу сделалось совсем тихо. Тяжело дыша, они невольно слушали ровную тишину.

– Ребята, это еще что? – свистящим шепотом спросил Грек, – Вы слышите? Что еще за хрень?

Где-то совсем рядом их напряженный слух уловил четкие отрывистые звуки. Стук-стук, стук-стук, – словно от нечего делать стучал кто-то палкой по стволам деревьев. Сквозь ставший привычным мерный ровный шум тайги эти странные звуки, доносившиеся из глубины потемневшего леса, казались жутковатыми. Протяжный жалобный стон, перешедший в глухое бульканье и шипение, отозвался холодным ознобом у затаившихся людей.

– Это еще что? – свистящим шепотом спросил командир, здоровый крепкий мужик с густым могучим голосом и неожиданно мягкими вальяжными движениями. На первый взгляд его в отряде не было ни видно, ни слышно. Но он умел сохранить последнее слово за собой, и слушали его здесь беспрекословно. Поход давался ему нелегко, лицо раскраснелось, на лбу выступили крупные капли пота, он то и дело вытирал их подрагивающей рукой. Комары и мошки, полюбившие вкус командирского тела, стояли над ним темным гудящим столбом. В отряде обращались к нему по-домашнему: Потапыч.

На вопрос его никто не ответил. Дед казался озабоченным, но неопределенно пожал плечами. Он осторожно прижал палец к губам. По тайге кто-то шел. Шел свободно, не хоронясь, по-хозяйски.

Осторожно, стараясь не звякнуть, они достали оружие и напряженно всматривались в густую зелень. Скрип сухого валежника и шум раздвигаемых кустов слышался буквально в двух шагах. Ребята молча ждали. Кусты раздвинулись, и прямо на застывших в напряженном ожидании людей глянула черная безглазая и безносая жутковатая харя. На месте рта торчал беловатый отросток, из которого вдруг грустно и плачуще забулькали и захлебнулись странные звуки.

– Мама! Мама родная – выдохнул Олег, – Леший! Хана нам, ребята!

Леший между тем перестал булькать и плакать, вполне человеческой рукой поправил странное сооружение на голове, отдаленно напоминавшее старую плетеную шляпу с пучком травы на боку, вытащил клык из пасти и неожиданно молодым и сильным голосом крикнул им навстречу: «Эй! Кто там шепчется? А ну выходь!» У замерших от неожиданности людей, словно пелена спала с глаз. Раздвигая траву уверенной рукой, прямо на них шел невысокий в невероятной шляпе с густой черной сеточкой на лице, в серой обожженной штормовке и брезентовых штанах жилистый мужичок. Он поднял сеточку, и на смуглом лице задорно и молодо заблестели яркие карие глаза.

«Эй! – радостно вскрикнул дед Цвигун, бодро вылезая из кустов, – Вот так встреча! Здорово! Выходи, ребята, это наши! Брат Кондрат собственной персоной! А мы думаем, кто это тут воет?» Дед залился мелким деланным старческим смешком: «А это что у тебя?» Кондрат хмыкнул, вытащил из кармана белый зуб: «Свистулька! Выстрогал – вот и забавляюсь. Потеха!» И прислонил игрушку к губам. Заунывное бульканье, прерываемое протяжным свистом и плачем, полилось снова.

– А ребята тебя, однако, за лешего приняли, – проникновенно сказал Цвигун, пытаясь заглянуть неожиданному гостю в глаза. Тот поправил сетку на голове и улыбнулся неожиданно открытой и радостной белозубой улыбкой, осветившей обветренное лицо с низко нависшим над узенькими раскосыми глазами тяжелым лбом.

– Это что за десант? Куда это вы с пушками? Никак террористов ищите?

– Потом, устали ребята. – и, повернувшись к молчащим омоновцам, дед объяснил: – Это Кондрат. Пасека здесь у него. Там и заночуем. Веселей, ребята!

Он зашагал рядом с незнакомцем. А ты, значит, держишь все-таки пчел здесь. Все не сидится тебе дома старому. А я заплутал немного. Слава богу, что тебя встретил.

Кондрат легким скользящим шагом неторопливо шел впереди.

– Привык, знаешь, как магнитом весной тянет.

На густые заросли медленно опускался вечер. Небо вспыхнуло, подсвеченное багровым светом заходящего солнца. Клочками наплывали облака на странно светлое на фоне темнеющей тайги небо. Кое-где вспыхивали звезды. Впереди стальной лентой блеснула река. Еще немного – и они вышли к небольшому озерку с серебристой водой, кое-где покрытой зеленой ряской. Хрипло покрякивая, плавали утки. Берега озера заросли тальником и осокой, но у самой воды густо кудрявилась мягкая зеленая травка. Со всех сторон озеро было окружено поросшими лесом скалами, уступами, обрывавшимися к воде. Из ложбин густой ватой выползал туман. На берегу, уютно мигая, горел костер. Со звонким лаем навстречу выскочила маленькая юркая собачонка с круто загнутым в колечко хвостом. Хозяин ласково потрепал пса: «Свои, свои!». Она дружелюбно тявкнула и завиляла хвостом. На огне приветливо гудел чайник. Костровище было сделано на славу. На железных, вкопанных в землю кольях крепилась такая же железная перекладина, на которой шипел, свистел и бормотал закопченный чайник. Огонь жарко лизал бока, гудел и трещал. Аккуратная глубокая канавка окружала костер. Рядом на длинных ножках стоял на диво добротный и ладно сделанный мангал для шашлыков. Вокруг костра с четырех сторон положены хорошо обструганные толстые бревна. Недалеко ровной поленицей сложены заранее заготовленные дрова.

Гости бросили рюкзаки и свалились на траву, облегченно снимая тяжелые мокрые ботинки и осматривая пасеку. Твердая хозяйская рука чувствовалась во всем. Большой зимовник для пчел был срублен вручную из заботливо подобранных одинаковых бревен, гладко обструганных и хорошо подогнанных. Клочки седого мха, которым утепляли омшаник, не торчали, а замазаны желтой глиной. Рядом пристроилась довольно большая также рубленная топором избушка, к которой прислонилась такая же добротная то ли кладовка, то ли склад. Немного в стороне на большой поляне ровными рядами сияли свежей краской аккуратно выкрашенные в голубой и белый цвет маленькие кукольные домики.

– Сколько ульев у тебя? – обратился к хозяину командир, одобрительно осматривая пасеку.

– Сейчас пятьдесят, не считая отводков, – бодро отозвался тот, подбрасывая в огонь дрова.

– Отводки – это рои?

– Не совсем рои, роения стараюсь не допускать, меду убыток. От роя толку нет, хорошо бы на себя заработал, и семья, от которой рой ушел, тоже много не даст. Ну, если пчела не слушается и все равно собирается роиться, тогда отделяю отводок.

А что? – вмешался в разговор Ворона, – она и слушаться может? Она ж насекомое!