Последние

–  Иди сюда! Яша, милый друг, прочитай Илье Капитонычу про свинью!

Теперь уже они угорают от журнального юмора вдвоем. Яша доволен произведенным эффектом. Начинается летний вечер, с ближнего болота летят кусачие комары, соседка громко хлопает на своем заднем дворе, выбивая пыль из перины, в гостиной тетя Маня трогает клавиши пианино, и они отзываются тоненько в унисон комариному писку. Мама выходит на террасу с душегрейкой в руках, просит одеться, поскольку стало сыро.

Как-то раз Василий привез из города пачки дореволюционных, то есть в Яшином восприятии почти допотопных, сатирических журналов «Будильник», «Стрекоза», «Осколки». Юмор эпохи, погибшей в первые годы жизни самого Яши, оказался, на его вкус, недостаточно смешным. Подробное толкование, производимое Василием, не помогало. Вот смотрят они: на обложке во всю полосу карикатура, изображает даму и черноусого франта в шляпе-цилиндре за столиком кафе. Подпись в виде диалога. Он: «Раз ты принадлежишь мне, не смей улыбаться ни одному мужчине, я ревнив, как мавр!» Она: «Да, но ты недостаточно черный, чтобы я испугалась, вот если бы ты был почерней…» Василий покатывался со смеху, представляя негра на месте кавалера с дамой, представляя кокотку за столиком с негром. Вот уж испугалась бы!

– Ну-ка, ну-ка, – подначивал Василий, хватая лапищей ветхую страничку, чтобы полюбоваться на картинку. – Недостаточно черен, ха-ха-ха! Фифа какая!

Яша, глядя на приятеля, тоже начинал посмеиваться, но повод видел не в журнале, а в самой ситуации недопонимания. В старых изданиях обнаруживались, однако, занятные анекдотические заметки. Под рубрикой «Детский лепет» Яша нашел такой диалог: «– Дядя Петя, у тебя, должно быть, страшно болят уши? – Отчего ж это? – Папа говорил маме, что тебя всю жизнь тянут за уши на службе. А ведь я знаю, как больно, когда тянут за уши!» Немного модернизировав диалог, Яша применил его в школе. На переменке, выбрав момент, он обратился к однокласснику Толе Регелю: – Толя, сильно болят у тебя уши?

– Нет, – отвечал ничего не подозревающий Толя, потрогав на всякий случай уши.

– Странно, а ведь уж который год тебя за уши тянут по учебе!

Веселья не случилось, потому что Толя Регель, будучи на год моложе одноклассников, превосходил многих успеваемостью безо всякого «подтягивания». Конфуз в школе Якова не остановил, а только обогатил его опытом. С репризой про уши он обратился к жильцу, некоему Попову, амбициозному функционеру из «нынешних», постоянно менявшему место работы, и каждый раз с выгодой. Попов обиделся, и это чуть не стоило Рихарду потери места. Рихард – старший брат Яши, пользуясь протекцией Попова, собирался устроиться лаборантом в научно-исследовательский институт, расположенный поблизости от колонии. Попов служил там завскладом в физической лаборатории. Должных знаний Попов не имел, он был и в самом деле поповский сын, получивший по воле судьбы специфическое начальное образование, далекое от физики. В приборах поповский сын Попов не разбирался, но приспособился ловко скрывать свою некомпетентность. Когда к нему обращались сотрудники, он брал ордер и садился регистрировать его в журнале. Посетителю позволял самостоятельно забрать требуемое оборудование. Сотрудники принимали поведение Попова за доверие и проникались к нему симпатией. Определенный риск – посетитель мог забрать что-то другое или взять два вместо одного, или изменить комплектацию – Попов оценивал как допустимую погрешность. Впрочем, через полгода он и сам уже в основном выучил номенклатуру, имевшуюся на складе.

Рихард познакомился с Поповым на публичной лекции председателя Научно-технического комитета петроградской промышленности профессора физики Иоффе летом 1924 года. Лекция называлась «Общество и электричество». Билет на лекцию достал Рихарду двоюродный брат Рольф в качестве подарка на девятнадцатый день рождения. Рольф тем самым сыграл существенную роль в профессиональной ориентации Рихарда, непременно решившего получить высшее образование. На лекции ассистенты профессора показывали свечение газов, катодные и рентгеновские лучи, уравновешивание заряженных частиц металла в электрическом и гравитационном полях.

– Вот точно так же и человек зависать сможет? – воскликнул Рихард, обращаясь к случайному соседу справа.

Тот не ответил, поглощенный созерцанием опыта. Рихард повернул голову налево, желая непременно разделить с кем-нибудь восторг от озарения идеей левитации. Слева от него отмахнулись, и только человек, сидевший сзади, похлопав юношу по широкому костистому плечу, откликнулся:

– Мы над этим работаем.

Рихард понял, что человек тут сидит не простой и не случайный. Стал на него оборачиваться в самых эффектных местах лекции, ожидая комментария или готовности разделить восторг.

– Попов Кирилл Евстафьевич, – наконец представился человек в толстовке с очешником, торчавшим из кармана.

Очешник Попов носил с намеком на ученость. Прежде он служил гардеробщиком в физико-техническом институте, где получил положительные рекомендации. Он только что – по счастливому случаю и не без протекции – устроился завскладом в научную лабораторию, что давало основание делать заявления типа «мы над этим работаем». Попов развил случайный диалог с Рихардом до полноценной задушевной беседы. Не сразу, конечно, а после окончания лекции. Вызвался проводить нового знакомца до трамвая и попросился переночевать, так как жилья в городе не имел. Рихард признался, что сам проживает в пригороде, так что от конечной остановки трамвая придется еще добрых полчаса идти пешком. Попова это не смутило. Он переночевал. Да и остался жить с Рихардом в одной комнате, столуясь в семье без всякой оплаты, оказывая, однако, разного рода услуги. Попов в силу каких-то неведомых причин оказался лицом весьма осведомленным в разных сферах. Информация, которой он делился, ценилась дороже денег. И вот с ним-то Яша пошутил, попав не в бровь, а в глаз и, хуже того, оскорбив самолюбие. Разумеется, Попов обиделся на «больные уши», но жить у Бауэров остался и Рихарда на работу устроил. «Большой души человек», – сделал вывод Рихард: младший брат при нем проявил вопиющую бестактность в отношении Попова, который сам себя тянул за уши с одной должности на другую, карабкаясь на пока неведомо какую карьерную высоту.

Неугомонный Яша, в конце концов, нашел применение своему юмористическому кругозору и наклонностям к драматургическому чтению текстов. Стал выступать в клубе колонии в жанре конферанса, используя диалоги и тексты, почерпнутые из периодики. Драмкружком в клубе руководил Александр Александрович Брянцев, в то время еще не лауреат Сталинской премии и не народный артист СССР, но уже известный театральный режиссер-новатор, организатор первого в России театра для детей. В колонии молодежь, объединившаяся в драмкружок, поставила под руководством Брянцева пьесу по сказке А. С. Пушкина «О рыбаке и рыбке». Сценарий многократно использовался в коммунах и детских домах. Поскольку все поголовно играли в рыбака и рыбку, Яша тоже увлекся, однако сольные выступления с юмористическими рассказами приносили ему больше удовлетворения. Поднаторев в «рыбке», он стал заучивать и читать на публике миниатюры Зощенко. Брянцев счел Яшу занятным малым и оставил в клубе выступать в концертах между номерами духового оркестра.

Вот уж когда жизнь в колонии забила ключом! Когда создали духовой оркестр, причем даже не один, а три – по возрастам музыкантов. Оркестры готовили к праздникам богатый репертуар: детский, молодежный, ветеранский и сводный. Репетировали в пожарке – помещении пожарной команды. Не только потому, что пожарные поголовно проявляли склонность к духовой музыке. В пожарной имелся просторный «красный уголок» с небольшой сценой, и там же устроен был склад музыкальных инструментов. Надежно: всегда под охраной и точно уж не сгорит даже при самом большом пожаре. Не дадут! А пожар не заставил себя ждать. Ближайший сосед и родственник Бауэров, муж сестры Николая, взялся коптить окорока и колбасы к Пасхе. Коптить надо двое суток без перерыва. Хозяин караулил очаг, устроенный между дверями тамбура при входе в погреб, изредка подменяясь с зятем. Склонный делать все наилучшим образом, он зятю не доверял изготовление окорока, прежде всего потому, что зять – русский, без настоящих немецких корней – не мог он, по мнению хозяина, должным образом воздействовать на окорока. Поспав три-четыре часа, старик вновь заступал на вахту копчения. Перфекционизм и подвел опытного колбасника. Задремал он. Очаг разгорелся, пламя охватило погреб, навес, перекинулось на электромельницу – ее как раз русский зять, талантливейший механик, своими руками обустроил, оттуда на гараж, где стоял зятев «мерседес», купленный в убитом виде на средства от продажи части приданого дочки колбасника. Восстановленный усилиями зятя автомобиль уже был на ходу. Пропал, конечно, погиб на пожаре вместе с запасом бензина и гаражом. С гаража огонь метнулся к дому и охватил его до самой крыши, уничтожая все – от окороков до перин. Впрочем, сами перины не сгорели, сохранился и остов дома, сруб. Беда, что все пропахло гарью, многое из одежды и постельного белья, испорченного копотью и водой, пришлось выбросить.

Тушить дом в колонию примчались помимо собственной еще три пожарные команды – чрезвычайно много для рядового, в общем-то, случая. Объясняется необычное рвение довольно просто. Начальником управления пожарных команд города Ленинграда в то время служил Герман Кельн. Он жил в городе, но часто посещал колонию, а в Ильин день обязательно из года в год участвовал в празднике как самый почетный гость. В Ильин день в колонии традиционно устраивались парад и показательные выступления пожарных. Затем следовало общее обильное угощение – столы накрывали на улице под навесом, затем концерт, танцы под молодежный духовой оркестр. Гуляли до утра! Поэтому, когда у колонистов случилась беда, тушить огонь примчались пожарные со всей округи. Благодаря этому пострадало всего лишь два дома, а не выгорела вся улица, как бывало в других местах. Дом, где проживало семейство Яши, не загорелся. И все же Бауэры натерпелись страху. Причиной послужил ветхий детский домик, стоявший буквально в двух метрах от соседского гаража. Он вспыхнул, нагревшись от полыхавших соседских построек. Между домиком и каретным сараем Бауэров расстояние невелико. Только займись каретный сарай – а пламя к нему тянулось уже длинными языками от горевшего домика, пожар перекинулся бы и на жилой дом. Спасли положение Рихард и Рольф, при помощи лома и оглобли ловко развалившие домик и примыкавшую к нему, дымившую уже прачечную. В хозяйстве имелся специальный багор, закрепленный на пожарном щите, но в ход пошли именно оглобля, подвернувшаяся под руку, и лом. Затем Рольф и Рихард вдвоем завели насос и поливали раскалившуюся крышу водой из прудика, служившего летом для полива огорода. Черепица шипела, от стен поднимался пар. В комнатах, обращенных в сторону пожара, стало невыносимо жарко. Воздух и во дворе раскалился. Когда пламя охватило весь соседский дом доверху, послышался устрашающий гул огня. Окончательное тушение продолжалось до вечерних сумерек. Впечатленные наблюдаемой картиной, домочадцы осознали, в какой близости от беды они оказались ранним апрельским утром. Отец семейства, немногословный Николай Бауэр, за ужином произнес наставительную речь о мудрости своего деда, построившего дом и покрывшего его именно черепицей. Упомянул отца – с благодарностью за то, что не польстился тот на моду крыть дома железным листом, а сохранил доставшееся в наследство жилье в первозданном виде. Наглядно показала преимущество черепицы усадьба, стоящая по другую сторону от сгоревшего дома. Там крыша оказалась металлической, и в результате полностью выгорел верхний, «холодный» этаж, как в колонии называли мансарду. Жилые дома колонии – всего их тогда насчитывалось около пятидесяти – устройство имели схожее. Нижний отапливаемый этаж, почти квадратный, площадью около ста метров, обязательный элемент – терраса, и два выхода: парадный на улицу и черный, ведущий на задний двор. Принято было иметь две кухни – рабочую и чистую. В чистой накрывали на стол, тут имелись покрытая изразцами печь и плита, но готовили редко. В рабочей кухне зимой постоянно топилась печь, а летом только подтопок под котлом с горячей водой. В обеих кухнях соблюдался идеальный порядок. Стирку устраивали исключительно по ночам, чтобы не портить вид неизбежно возникающим при стирке беспорядком. Позже стали обзаводиться прачечными в пристройках на заднем дворе – там стирали и днем. У Бауэров как раз имелась прачечная, она же баня. Культ чистоты и порядка – основа быта колонистов. Ежемесячно хозяйки мыли стены, в теплое время года еще и окна. Тротуар, проложенный вдоль домов, стоящих ровно по линейке, дочиста выметали раз в неделю, если погодные условия не требовали более частой уборки. На главной улице между тротуаром и проезжей частью находились так называемые сады. У каждого домовладения имелся свой огороженный штакетником сад с дубами или другими красивыми деревьями, с рябиной, сиренью. Цветов в садах не заводили, зато, на удивление, в некоторых росли съедобные грибы. Примерно в центре поселения находилась лютеранская кирха, к ней примыкала школа, уроки в которой вел один учитель во всех четырех классах. Многие семьи до войны ограничивались для своих детей нехитрым местным образованием. Чтение, счет, основы

естествознания и закон Божий – достаточно для крестьянина. Эмма и Николай Бауэры с разницей в семнадцать лет окончили эту школу и никогда после не испытывали недостатка знаний. Однако своих детей они обучали в более продвинутых учебных заведениях, выбирая школы и училища по наитию, по совету родственников или следуя пожеланиям самих юных Бауэров.