Забавы и шутки демиургов. Литературные мифы

Черти потащили Чичикова, который все еще пытался Сизифа уговорить, к выходу, твердя о том, что Аид может передумать и его камни таскать заставить. Он пошел, потому что никогда ничего такого не делал, да и делать не собирался – тяжелый труд ему был противопоказан, но все никак не мог понять, почему таким трудным и упертым Сизиф оказался.

– Странный этот их мир тьмы, и души странные, с нашими мертвыми спокойнее, – радостно твердил Чичиков.

– Ты пока с нами на землю отправишься, а туда всегда успеешь, – заверили его черти.

Но как только из печки Яги вынырнули, а они именно там и постарались оказаться, потому что знали, что вернуться лучше всего оттуда же откуда и заходили, так безопаснее. После этого отправили они Чичикова на все четыре стороны, и решили с другими героями побыть немного.

Пусть еще раз развлечется, пока в Пекло возвращаться пора не настала, а туда любой всегда успеет. Некоторые вон и покидать его не хотят, всякое бывает.

Филоложка 10 О том, как известный профессор Преображенский сделал писателя Шарикова, и почему этот опыт ему показался самым вредным из всех.

Бесы вернулись в Москву, и оказались каким-то странным образом в уютной шести комнатной квартире известного в те времена профессора, который готов был подарить миру молодость без старости.

Они знали, что такие алхимики во все времена были. Вон один доктор Моро чего только на острове своем не натворил. Но чтобы так, в центре города, в квартире из собак бродячих, сначала людей, а потом и писателей делать, этого прежде и черти никогда не видели, потому смотрели они с удовольствием на то, что там происходило, и интереса не скрывали.

В доме профессора горела только одна лампа – зеленая, когда со своей рукописью появился Шариков.

Из-за пояса его торчал револьвер, но руки пока были заняты бумагами, только ведь это пока.

Еще буржуазный писатель Чехов сказал, что если на сцене есть ружье, то оно обязательно должно выстрелить.

– Папашка, я хочу быть писателем, – с ходу без всяких церемоний заявил он и остановился надутым от важности и значимости момента.

Профессор встрепенулся и усмехнулся.

– Это, с какого перепою, любезный мой друг, других дел более важных нет больше в бедной стране нашей.

– Ты не хами мне, сказал, хочу, значит, хочу, – Шариков заводился, речи профессора всегда сначала ставили его в тупик, а потом приводили в ярость страшную.

Но собеседник его казался невозмутимым.

– И я, так понимаю, должен тебе в том помочь.

Профессор не заметил, как перешел на ты, волнение было очень сильным. Такую вольность он позволял себе крайней редко, только в исключительных случаях. Но похоже на то, что это такой случай и был. Каждый ли день мы присутствуем при рождении нового писателя, да еще такого?

– А то кто же, ты меня породил….

Он оборвал свою речь, понимая, что финал фразы может подсказать профессору неверный ход мыслей.

Но тот шибко задумался и не следил за его уникальными по своей сути и очень новыми по содержанию фразами.

– Писателем, говорите, любезный.

– А то, как, буду учить народ, что делать он должен, чего нет. А если посмеет ослушаться, тогда по-другому говорить с ним начнем.

И снова оборвал свою содержательную речь Шариков. Он хорошо помнил о том, случае, когда эта парочка магов и докторишек уже чуть не схватила, и не потащила его обратно на операционный стол.

Тогда бы все печально под их ножом и закончилось. Не на того нарвались, господа ученые, он вырвался, удрал, а потом еще долго гавкал во всех учреждения важных, о той беде и безобразии, которая с ним чуть не приключилась в профессорском доме.

Его слушали не внимательно, но слушали, до того момент, пока не узнавали имя обидчика, и не понимали, сколько у профессора высокопоставленных знакомых, да и как он сам остроумен и неповторим. Связываться с ним желания у представителей новой власти не возникло, ни у одного хотя и не умных, но осторожных чиновников, этого у них не отнимешь, они держали носы по ветру, потому и не слетели с постов своих пока.

А самое главное, если в своих вредных опытах профессор добьется успеха, то и им это может пригодиться. Потому Шарикова отправляли подальше и повыше, и с интересом следили за тем, как он тявкал в тех местах, куда отправлялся по их указанию.

Помотавшись по разным учреждениям, он хотя и плохо, но начал соображать, понимал, что так ничего не получится. И тогда какой-то пес приблудный и подсказал ему, что можно писательством заняться, там все и выложишь. В веках останутся творения, и потомки прочитают, каким гадом был профессор, и как он из собак людей, да еще и писателей делал.

Но особенную рекламу делать профессору – террористу и врагу народа не стоило, но тот самый народ правду знать должен именно такую, как он ее понимал, и не беда, если понимает своеобразно.

Хотя мозгов у Шарикова была не много, а таланта вообще никого, только он на этом не зацикливался. Это в самый раз. С мозгами и талантами как раз проблем всегда больше, и уж точно никуда не пробьешься.

Пусть он понятия не имел о комедии дворянского писателя, но своим умом до того же самого дошел, и при этом был собой очень даже доволен.

Но, прихватив с собой револьвер и запас веских аргументов, он все-таки решил к профессору и отправиться. Знакомых у него много, вот и пусть заставит вступительное слово к труду его гениальному написать. А когда имя то самое они узрят, то и решат, что он гений, а там и премию подкинут.

№№№№№№№№№

– Писателем, значит, – вернулся Шариков к реальности, когда голос профессора снова услышал.

– Еще Пастернак и Ахматова живы, но у нас уже есть писатель Полиграф Полиграфович Шариков. Чудненько, как же я сам раньше до этого не дошел, хорошо хоть подсказали, догадливый вы мой.

Шариков двинулся вперед, остановить Верку Сердючку тех дней было так же трудно, как и нынче. Хотя масштабы не те, и занавес уже был железным, но все-таки, наглости и нахрапистости у них хватало всегда, а не сам ли он ее и сотворил.

– Нет, профессор, – взревел он.

– Что нет, голубчик, пока я вникал в ваши идеи, вы уже передумали становиться писателем? – говорил Филипп Филиппович с очень серьезным выражением лица, от этого все звучало еще забавнее.

– Еще чего, фамилия у меня будет другая и имя тоже, я псевдо, как его возьму.

В бездонных глазах профессора, наполненных вековой печалью, появился ужас, соображал он рядом с Шариковым медленнее, чем обычно, но все-таки соображал.

– Я надеюсь, что вы не думаете, милостивый сударь, – осторожно стал пытать Шарикова профессор.

– Думаю, я возьму вашу фамилию, а чо, звучит она неплохо, говорящая фамилия, можно сказать. Писатель это тот, который мир меняет, а кто не согласиться, у нас другое оружие найдется, к перу мы еще и штык приравняем.

Профессор схватился за голову, потому он и не видел как в полутемную комнату медленно и неслышно вошел доктор Борменталь.

Зина, случайно услышав начало разговора, бросилась за ним, и доктор, услышав финал уникальной беседы, понял, что не должен промахнуться на этот раз.

Если они не вернут Шарикову его прежнее лицо, вернее морду, то пострадают не только те несчастные, с которыми он физически расправится, но и много больше народу. Это мировая катастрофа, и доктор решил снова спасти мир.

Только что-то все-таки скрипнуло под ногами, Шариков был теперь если не умнее, то опытнее. Он сиганул в распахнутое окно и исчез в темноте.

Профессор очнулся, взглянув на своего помощника.

– И что же нам теперь делать, голубчик, когда мы с вами нового писателя в мир выпустили.

– Право, не знаю, доктор, но думаю, что нам его не поймать теперь, вряд ли мы сможем догнать его, а сам он сюда точно не вернется, хоть вы мозгами его не наградили, но уж звериного чутья хоть отбавляй.

– Теперь я понимаю, насколько вредоносны мои опыты, да что после драки кулаками махать, – сокрушался профессор, в тот момент он казался безутешным.