Тайна «Лунной сонаты». Пленники любви

Вдруг он услышал поразительные звуки музыки. Это была «Лунная соната». Там, за всегда закрытым в последнее время роялям, кто-то сидел, небрежно склонившись клавишам, и самозабвенно играл.

Герцог невольно остановился, не веря в то, что это возможно. Но в полумраке он смог разглядеть фигуру незнакомца, заставшего в экстазе. Пианист замер и не мог пошевелиться, кажется, даже не дышал, пока звучала музыка. Но почему никто из слуг не слышал музыки и не остановился у неприкрытой двери? Хотя скоро эта загадка разрешилась, и она потрясла его еще больше, хотя казалось, что большего потрясения не может быть.

Герцог Ральф в один миг все понял, когда, наконец, пошевелился и шагнул к роялю. Теперь даже в полутьме он мог разглядеть, что за роялем сидел он сам. Над роялем в бронзовом подсвечнике горела только одна свеча, она мигала странным синим пламенем. Но света было достаточно – все можно было видеть. От такого видения и открытия вполне можно было лишиться сознания, будь у него нервы чуть послабее. Но слуги, увидев хозяина, не испугались и не подняли шума, может быть, немного удивились – целую вечность не играл он и вдруг, к чему бы это? Наверное, плохой знак.

№№№№№№№№

За роялем сидел герцог, может быть, он был только немного моложе и чуть симпатичнее (он должен был это признать). Но, скорее всего вдохновение и музыка так изменили лицо Пианиста, сделало его таким одухотворенным и прекрасным.

Он залюбовался и заслушался. Сам Старик стоял спиной к тем, кто мог его увидеть и услышать, потому никого не испугал его двойник. Завтра они могут спросить, кто заходил послушать, как он играет. И Старик Ра найдет, что им ответить, не говорить же правду, которой все равно никто не поверит.

В зале царила серая мгла и по-прежнему мерцала только одна свеча, освещавшая лик Пианиста. Он не шевелился и почти не дышал до того момента, пока не прозвучали последние звуки.

Герцог так разволновался, так был очарован великолепной игрой, что никак не мог вспомнить самой сонаты. А потом поражался тому, что так давно не слушал настоящей музыки и так стосковался без нее.

Звуки витали в воздухе, врезались в его душу, и он понимал, что, вряд ли сможет заснуть в эту лунную ночь.

Шопен, ему хотелось услышать «Баллады» Шопена, но он не осмелился бы попросить о том Пианиста. Хотя и сам он сесть за рояль после Незнакомца не смог бы ни за что на свете.

«Ничего, в другой раз», – успокоил себя Старик.

Главное – он вспомнил, что в мире существует дивная музыка. Но как можно было об этом забыть?

Пианист улыбнулся. И Старик почувствовал, что они понимают друг друга без слов. Впрочем, в тот вечер он больше ничему не мог удивляться.

Он ни о чем не собирался спрашивать Пианиста. Герцог знал, что тот поселился в его замке, убедился, что он гениальный исполнитель – никто никогда не играл лучше, и появился он здесь не просто так, в ближайшее время что- то будет происходить. Но что именно?

– Ты звал меня, вот я и пришел, – наконец услышал он тихий голос.

Чуть насмешливый взгляд, зрачками устремились прямо в душу.

– Я пришел и уйду, когда мне захочется, и делать буду то, что мне хочется (кто бы в том сомневался). А пока я просто побуду с тобой.

Без единого слова старик с ним согласился, он даже радовался такому вторжению. Жизнь становилась интересной и необычной, разве не этого ему хотелось больше всего еще накануне?

– Не бойся, никаких осложнений не будет, – заверил его Пианист, – Для остальных я – это ты, они не отличат меня от тебя. Люди привыкли к своим капризам и странностям, чаще всего их ничто не сможет удивить и испугать.

Они помолчали немного, а потом Пианист продолжил:

– Ты открыл Данте, и сам хотел воспарить на небеса, ощутить радость и восторг полета многие хотели сделать и до тебя. Но их ждало бы разочарование. Данте многое придумал, когда писал о небесах. Об аде он написал более правдиво, словно там сам побывал, а рай в его комедии – это только странная мечта, расплывчатая и почти непонятная. Впрочем, если ты там и встретишь свою Беатриче, вряд ли все будет так, как тебе хотелось бы, там все по-другому, уж поверь мне. Здесь она была прекрасна, мне понравился твой выбор.

Незнакомец как-то рассеянно усмехнулся, словно бы и сам не доверял тому, о чем говорил.

– Но я ничего не понимаю, прости. Мне, привыкшему к затворничеству, очень трудно понять, все, о чем ты говоришь, да еще после того, когда оглушил меня великолепной музыкой.

Старик невольно взглянул на худые и длинные пальцы Пианиста, все еще лежавшие на клавишах рояля. На красивой, но слишком бледной руке его блистал перстень с бриллиантами в виде треугольника. Он сразу же вспомнил знак того тайного ордена, к которому его всегда причисляли.

– Ничего, ты прицыкнешь, – успокоил его Незнакомец, – это только в начале трудно. Но человек ко всему привыкает. Тебе понравилось, как я играл, – то ли отметил, то ли спросил он, но ответа явно не ждал.

– Это было божественно, великолепно, – говорил Старик, не привыкший ничем и никем восторгаться.

Говорил он искренне, не собираясь льстить даже своему нежданному гостю. Но Пианист все-таки немного поморщился

– Я принимаю только второй эпитет, а первый нет, хотя мне понятно, что ты хотел сказать, – прибавил он, словно извиняясь за то, что оказался таким несговорчивым, даже строптивым.

Они помолчали немного, прислушиваясь к тишине, царившей в замке.

– Ну что же, вот мы и познакомились, я надеюсь, что соседство наше будет приятным, и мы немного развлечемся, а музыка нам в том поможет…

За последними словами была скрыта какая- то двусмысленность, вряд ли стоило понимать его изречение прямо – игра слов, игра смыслов – не больше того. Но Старик запомнил все, что было сказано в тот вечер, даже интонации, с которыми Пианист произносил слова.

Гость уже уходил, быстро пересекая залу – дивная легкость царила в его движениях. Старик упрекнул себя за то, что даже не спросил у гостя, в какой из комнат тот расположился и удобно ли ему там, ведь хозяином все еще оставался он. Хотя герцог в том уже не был до конца уверен.

– Ничего, не волнуйся, дружище, я привык все делать сам, – заверил его тот, – я поселился в той комнате, которую все обходят стороной, а она так хороша. Она мне подходит больше остальных. Не волнуйся особенно, мне ничего не нужно из тех людских благ, о которых вы так печетесь.

С этими словами он скрылся из вида, (комната была в южном крыле замка). А герцог стоял посередине зала, и даже при желании он не смог бы догнать гостя.

Но что это было – наваждение или все происходило на самом деле?

Он не смог бы ответить на этот вопрос, даже если бы и захотел Читать было уже поздно. К тому же, он был слишком взволнован, чтобы погрузиться в текст и понять то, о чем ему рассказывает великий писатель. Вероятно, судьба приготовила для него на закате дней нечто невероятное.

Герцог наконец сдвинулся с места, погасил свечу и закрыл рояль. Но и теперь, давно смолкнувшая музыка, все еще продолжала витать по огромной пустой зале.

Глава 4 Монолог двойника

Сколько нового и интересного случилось в тот вечер, даже представить трудно, вот уж точно – затишье бывает перед бурей.

Старик Ра должен был все это осознать и пережить, а потому в эту ночь долго не мог заснуть, часто просыпался, сон и реальность путались в его сознании, и какие-то странные непонятные тени бродили вокруг него, словно бы пытаясь, то покорить его, то, отступая в бессилии. А он искал их, бродил по коридорам и комнатам своего замка и своей памяти и не мог остановиться. Но есть ли выход из этого таинственного лабиринта?

Старик не заходил только в единственную комнату, она оставалось неприкосновенной, не мог он туда вторгнуться, а после разговора с Пианистом и не думал об этом вовсе. Теперь ему казалось, переступи он порог и случится что-то еще более страшное, чем смерть, хотя он и не мог представить себе, что такое могло с ним приключиться в таинственной комнате.

Он знал, что завтра Двойник расскажет ему еще больше. И теперь он увлеченно (ему ли не уметь этого) ведет какую-то очень тонкую игру, в которой не все понятно, да и не может быть до конца понятно простому смертному. Но он должен будет подчиниться и действовать, если не вместе с ним (вдруг от него потребуется невозможное), то и не вопреки Двойнику.

Ничего подобного, никакого сопротивления тот тип не потерпит. И хотя Старик давно ничего не боялся и не чувствовал страха, но он понимал, что может существовать нечто не связанное с обычными человеческими страхами. Ведь мир так разнообразен и так таинственен, что и представить себе невозможно, что еще может случиться с ними в этой жизни. А люди до такой степени упростили и опошлили реальность, что даже представить невозможно, что еще с ними со всеми будет происходить, и есть ли какие-то пределы для того, что здесь может твориться.

Безотчетная радость в душе герцога сменилась тревогой. Но Старик еще раз доказал самому себе, что его мало волнуют человеческие слабости. Он почти не испытывал голода и холода, а о правилах хорошего тона позабыл давно или не ведал вовсе. Он имел дерзость создать свои собственные замки, диктовать миру свои правила. Теперь он предчувствовал, что так ярко и прекрасно начавшееся утро могло омрачиться разочарованием бесполезного ожидания, а для него это стало бы страшным ударом.

Старик снова ощутил тихую меланхолию. Возненавидел одиночество, которое еще вчера не просто любил, а боготворил. И за все эти годы он научился властвовать собой, находить дерзкую радость в своем одиночестве.

Но предчувствия и ожидания его полностью оправдались. Этим вечером Старик был не один. Когда он подошел к окну в зале и тихонько посмотрел в полумрак, откинув легкую штору, его гость сидел у рояля. Он играл что-то до боли знакомое, и играл так великолепно, что невозможно было отвлечься, даже пошевелиться.

Но герцог вдруг понял, что никогда прежде не слышал этой музыки.

– Все правильно, ты не мог этого слышать, – заговорил, не переставая играть, Пианист, когда Старик приблизился к роялю.

– Я – твое второе я, – продолжал Пианист, – может быть та ипостась, о которой ты прежде не подозревал. Но думаю, на закате жизни тебе будет на него любопытно взглянуть.

Произнося эти слова, он подмигнул заговорщицки, и тут же музыка заполняла залу. Что-то таинственное и прекрасное было разлито во всем мире. Какой восхитительной казалась атмосфера летнего вечера. А мир преобразился до неузнаваемости в туманном лунном свете, где царила чудная музыка.