Сын Зевса. В глуби веков. Герой Саламина

Гонец сразил его оглушающей вестью:

– Филипп убит!

Демосфен выпрямился. Он боялся поверить своим ушам.

– Повтори!

– Филипп убит. В Эгах.

– Расскажи подробно, – еле вымолвил Демосфен, чуть не задохнувшись от радости.

Он усадил гонца Харидема, сам сел напротив и внимательно, жадно выслушал рассказ о том, как убили ненавистного ему македонского царя.

На другой день афиняне с удивлением смотрели на Демосфена. Он шел по улицам в торжественной белой одежде, с венком на голове – так одеваются лишь в дни больших народных празднеств.

Демосфен шел в совет.

Афинские правители, заседавшие в совете, не сразу поняли, о чем говорит Демосфен и что означает его праздничная одежда.

Демосфен начал с того, что поздравил афинян и всех эллинов с радостной вестью. Потом в таинственных, похожих на пророчество выражениях сообщил о смерти своего исконного врага, которого он считал таким же исконным врагом всей Эллады. И когда афиняне наконец поняли, о ком говорит Демосфен, когда им стало ясно, что Филиппа, наложившего на Элладу свою тяжелую руку, уже нет в живых, в совете началось ликование.

Демосфен предложил отпраздновать это событие принесением жертвы богам. Кроме того, он предложил почтить память Павсания, убившего македонского царя. Оба предложения были приняты. Собрание одобрительными возгласами поддержало Демосфена. Смерти Филиппа так радовались, что вынесли необыкновенную псефисму: наградить Павсания высшей наградой государства – золотым венком.

Македонская партия пыталась протестовать. Старый суровый стратег Фокион, прозванный Честным, осудил это ликование.

– Во-первых, неблагородно радоваться смерти, – сказал он, – а во-вторых, сила, стоявшая против нас при Херонее, сделалась меньше всего лишь на одного человека.

Фокиона уважали в Афинах, прислушивались к его словам. Но на этот раз его красноречие не имело никакого успеха.

С горькой речью выступил давний друг Филиппа Эсхин:

– Я не сказал бы, что хорошо надевать венки и приносить жертвы по случаю смерти царя, который, одержав победу, обошелся с вами, побежденными, так мягко и человеколюбиво. Не говоря уже о гневе богов, низко и неблагородно живому оказывать почести и даровать ему право афинского гражданства, а когда он пал от руки убийцы, в восторге забыться настолько, чтобы попирать ногами труп и петь торжествующие гимны, словно сами совершили невесть какой подвиг!

Но антимакедонская партия, когда ей уже не грозил Филипп, стала отважной. Сторонники Демосфена заглушили речь Эсхина бранью и криками.

Демосфен торжествовал. Снова на Пниксе народ услышал его обличительные речи. Он призывал афинян к разрыву с Македонией, он убеждал, что настало как раз то время, когда можно выгнать македонян со всей эллинской земли и установить мир с персами.

И всячески поносил Александра:

– Этот мальчишка не рискнет выйти за пределы своей Македонии. Этот маргит, дурачок, который «многие знал дела, только знал-то их плохо», нам ли, древним городам и славным народам, бояться его?

Слухи, донесения, сообщения, доносы, словно буря, бушевали вокруг Александра. Александр не раз отправлял послов в Афины с уверением в своей дружбе и уважении к существующим вольностям и законам эллинских городов. Все было напрасно.

Александр знал, что говорят о нем в Афинах:

– При Херонее все македонское войско под командой самого Филиппа и старого полководца Пармениона едва смогло победить войска Афин и Фив. Теперь все эллины объединены, а против них стоит мальчик, не уверенный даже в своем собственном престоле!

Да, престол его еще был шаток, Александр прекрасно понимал это. Не только в соседних странах готовились восстания, но и в самой Македонии было неспокойно. Все еще слышались голоса о том, что у сына Филиппа и Клеопатры больше прав на македонский престол. Клеопатра – македонянка, а мать Александра – чужеземка из Эпира.

– Да еще и колдунья, – добавляли шепотом те, кто боялся мести Олимпиады.

Советники Александра пришли к единому решению: сын Клеопатры должен быть устранен.

Александр выслушал приговор, нахмурясь:

– Что сказал бы на это отец?

– Он поступил бы так же, если бы это грозило расколом Македонии. Потому что Македония была для него дороже собственной жизни. Допустишь ли ты, чтобы погибло все, чего такими великими трудами и кровью добился царь Филипп?

– Что надо делать, Антипатр?

– Ради сохранения Македонии сына Клеопатры надо убить.

Молодая царица Клеопатра сидела тихо, закрывшись в своем гинекее. Муж ее убит. Дядя ее Аттал в Азии. Она слала к нему гонцов, прося защиты, но что же сейчас мог сделать Аттал? Ведь и его в Македонии ждала гибель. Только одно может теперь спасти их всех – провозглашение ее сына царем, наследником Филиппа. В этом у Клеопатры были союзники, на которых она надеялась со страстью отчаяния.

Но тут же вступили в силу зловещие заклинания Олимпиады. Приговор был произнесен. Маленького сына Клеопатры убили.

Кто еще опасен Александру? Аминта. Тот самый Аминта, племянник Филиппа, у которого Филипп отнял царство. Среди старой македонской знати то и дело возникает это имя. Так какое же право имеет Александр занимать престол Аминты?

Аминта молчал и ничего не требовал. Но требовали другие, которые хотели править Македонией за его спиной.

– Отдашь ли ты им Македонию? – говорили советники Александру. – Откажешься ли ты от власти ради их мелкого честолюбия, ради их личных выгод? Разве могут они сохранить славу и могущество Македонии? Это можешь сделать только ты, царь, потому что ты – полководец и ты – сын царя и полководца Филиппа!

Да, Александр может сохранить славу и могущество Македонии. И он не только сохранит, но и увеличит их, потому что завоюет для Македонии весь мир!

– Что делать с Аминтой?

– Аминту надо убить.

Аминту убили.

Македония затихла.

Так, по залитой кровью дороге, Александр прошел к власти.

Теперь надо обдумать точно, ясно, твердо, что необходимо сделать сейчас, немедленно, что отложить на будущее. При всей пылкости характера Александр и тогда уже умел вовремя разобраться в обстоятельствах, быстро принять решение и сделать так, как решил.

Македония затихла. Но в странах, окружающих Македонию, по-прежнему бушевало море вражды. Друзья Александра, тесно стоявшие около него, его молодые этеры были сильно встревожены. Призадумались и старые военачальники. Хмурился и верный Антипатр. Прикидывали, как лучше поступить сейчас, в такое трудное время. И сходились на одном – не предпринимать решительных действий, не рисковать, искать путей примирения… Ведь и царь Филипп не всегда бросался в бой, он ведь и хитрил, бывало, если это было выгодно, и шел на примирение, если не был уверен в победе.

– Надо быть осторожным. Особенно с Элладой. Не вмешивайся сейчас в их дела, Александр, пусть они сами их решают.

– Помирись с Атталом, царь, он очень опасен. Ты ведь слышал, что он договаривается с Демосфеном. А каким страшным врагом может быть Демосфен, ты сам знаешь. К тому же они оба ищут союза с персами против тебя.

– Надо помириться с Атталом, царь, склонить к себе его войско. Иначе мы погибнем. Дела в Азии плохи, Пармениона уже теснят персидские сатрапы!

– То же самое и с варварами. Ты знаешь, как они сильны. Надо обезоружить их дружбой, милостями, подарками. Так постепенно ты утвердишься, приобретешь влияние в Элладе, как твой отец. Тогда можно будет подумать и о походе в Азию. А иначе… Так страшно кругом, так угрожающе!

Александр внимательно, не возражая, слушал все эти речи, предупреждения, опасения. Но лицо его с крепко сжатым ртом и холодными глазами было замкнуто и неподвижно. В его упрямой голове шла своя работа, зрели свои решения. Страшно? Нет. Угрожающе? Угрожать будет он сам. «Примириться с Атталом? Никогда. Уговаривать Элладу? Задаривать варваров? И потом потихоньку, из года в год, добиваться их расположения? Да так и жизнь пройдет, клянусь Зевсом! А когда же покорять персов и завоевывать мир?..» Да если он сейчас хоть в чем-нибудь уступит, если враги почувствуют его слабость, они тотчас и покончат с ним!