Засраночка моя

Президент этой же фирмы, Сергей Григорьевич Поликарпов, он же «Карп», сидевший в дорогом кожаном кресле, лениво поддержал своего подчинённого: «Давай, дорогой, раскалывайся». Карп имел полное право говорить с хозяином так, как считал нужным это делать, поскольку он ни в чем не уступал ему: ни в авторитете, ни в свирепости, ни в богатстве.

– Ладно-ладно… Ждём факс из Парижа. Наш дорогой Владимир Иванович, как вам известно, в столице мира наши с вами бабки отдаёт другим. За свои проценты. Мы с вами малость лопухнулись, может, зашакалили малость, может, ещё чем его не уважили, а он, гарант конституции в отдельно взятом городе, нашёл тех, кто ему эти проценты отстегнёт. Это он так считает, что отстегнёт. Сейчас они все там заняты: обговаривают детали, расписывают всё, делят… Помешать им в этом мы никак не можем, руки коротки. Наоборот, мы им должны помочь. И мы им поможем! – пообещал жизнерадостно Масёл. – Мы им уже помогли! Пусть люди порадуются, что мы оказались лохами и отдали им свои бабки… Пусть подписывают себе… После этого – обмыть это дело! Надо? Надо! Вот они и поедут обмывать…

– Слышь, ты чо, в натуре, к ним в долю подписался? Тебе об этом в кайф базарить! – голос Рубильника сорвался на визг.

Маслов тяжёлым взглядом посмотрел на щуплого Рубильника, и тот занервничал ещё больше.

– Нам надо этого мэра х…ва к ногтю прижать, заставить, чтобы он всё переиграл, а ты «поможем», – крикнул он.

– Конечно, поможем, – голос Маслова был невозмутимым. – У тебя память дырявая, Рубик. Ты вспомни, где мы с тобой в Париже водяру жрали и с тёлками кайфовали? Где нам хорошо было, где нас прямо как дома все понимали, хотя по-французски мы с тобой ни в зуб ногой?

– Где-где? Да чо я не помню, что ли… Кабак классный, даром, что в Париже. Всё как у нас…

– Вот-вот. И мы им поможем, чтобы они попали в этом самый классный кабак, и пусть они там клёво оттянутся после трудов праведных. А там их, и гарантика нашего сраного, в три камеры на видик снимут, понял? Как по-твоему, Рубик, после того, как мы ему эту кассету на память подарим, станет наш Вовка сговорчивее?

– Масёл, это круто! – солидно и веско произнёс почти всё время до этого молчавший Поликарпов. – С такой картинкой в прикупе он у нас в руках. Здесь его, суку, не подловишь, он, гад, осторожный, а там расслабится, вдали от родных пенат… Это ты клёво придумал!

Маслов недовольно поморщился, но всё-таки сказал правду: «Да не я это… Я это дело не просёк бы… так… Это всё он: Босс»…

После этих слов Маслова в комнате установилась достаточно напряжённая тишина. Мужчины молчали, но это молчание было весьма красноречивым. Похоже, что прозвучавшее только что имя было для них чем-то, что выходило за рамки нормального восприятия и вызывало какие-то сложные чувства: смесь страха, злости, восхищения и покорности обстоятельствам…

– Он мне прислал письмо, там всё расписано в деталях, что и как нам нужно делать. Нужно было подключить Француза и ещё кое-кого. Короче, всё как обычно: конкретнейший план, осталось только его точно выполнить. И, конечно, указание, куда и какой процент ему отстегнуть… Говорю же, что всё, как обычно!

Помолчали.

– Откуда он только на нас упал, пидор! – неожиданно взорвался всегда спокойный Карп. – Сосёт и сосёт бабки, всё знает, ничего от него не укроешь, гниды…

– Откуда?… – иронически спросил Масёл. – А Бог послал! Сами виноваты: нечего было тогда крысятничать! Государство опускать – это дело святое, на то оно, государство, и существует, чтобы его фартовые люди делали – как фрайера… А вот лавьё из общака тянуть – тут уж да! Тут мы с вами в дерьме по уши, и нет для нас другого выхода, кроме как сопеть в две дырки и делать всё, что этот трижды долбанный Босс скажет… Его сила, а мы у него в руках – со всеми нашими потрохами! Сами знаете – понятия они и есть понятия, и за крысятничество наше с вами люди с нас по понятиям спросят…

В дверь постучали, и после того, как хозяин благосклонно разрешил, в кабинет вошёл интеллигентного вида парень в очках «Наполеон».

– Валерий Игоревич, на ваше имя факс из Парижа, так там… всего одно слово…

– И какое же это слово? – спокойно поинтересовался Валерий Игоревич Маслов.

– «Поехали!»…

– Одно слово? Вот и хорошо, Саша, что оно всего одно, зачем нам больше?… Спасибо, дорогой, теперь можешь быть свободным. До завтра, Саша!

Парень вежливо попрощался с присутствующими и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Значит, так. Подарок прибудет завтра вечером, канал тот же. Пусть Рослый съездит и всё получит. Как обычно: после этого молнией назад! Как только картинка оказывается у нас, собираемся снова… Посмотрим, – Маслов хохотнул, – и решим, как нам дальше со слугой народа поступать!

* * *

Человек, которого Валерий Игоревич Маслов и его соратники называли Боссом и одно только упоминание имени которого испортило настроение совсем даже не впечатлительным по жизни людям, сидел на чистенькой кухоньке однокомнатной панельной «хрущобы», которая находилась буквально в двухстах метрах от роскошного особняка авторитета-бизнесмена и совсем рядом с городским кладбищем – такими были причуды плановой застройки города…

На стандартном кухонном столе из белого пластика, поражавшем стерильной чистотой, стояла большая глиняная кружка, в которой заваривался чай «Липтон», рядом с ней примостилась плетёная конфетница с печеньем и конфетами «Батончики киевские» (или «Киевские батончики», это кому как нравится…).

Несмотря на то, что финансовое положение этого человека позволяло ему без особых душевных мук питаться в приличных ресторанах, он ел дома, на своей небольшой, если не сказать крохотной – «хрущоба» есть «хрущоба»! – кухне, а «батончики» были его любимыми конфетами с детства. Когда эти конфеты были одними из самых дешёвых и потому доступных ему конфет…

Сейчас хозяин «хрущобы» внимательно разглядывал глиняную кружку, в которой плавали, залитые крутым кипятком, два пакетика «Липтона».

Зрелище это его завораживало: он не мог оторвать взгляд от того, как от пакетиков с заваркой отделяются причудливые потоки густо-коричневого цвета, которые проникают в недавно ещё однородную по цвету кипячёную воду, промывая в ней реки, речки и каналы… В кружке возникал какой-то причудливый мир, и в нём переплетались реальность и фантазия, цветовая гамма становилась всё более сложной и изысканной, и тут… хозяин резким движением чайной ложки перемешал содержимое кружки, превратившееся из загадочной картины в однородную водную массу тёмно-коричневого цвета, приятного на вид и источавшего густой аромат хорошего чая…

* * *

Евгений Воропаев по кличке «Женя Рослый» или просто «Рослый» имел рост сто шестьдесят один сантиметр при весе семьдесят килограммов. При этом на его удивительно изящно сложенном теле не было ни капли жира, а если учесть, что воинскую службу он проходил в элитных частях специального назначения, то становилось понятно: кажущаяся миниатюрность Женьки Рослого могла обмануть только тех, кто не был с ним знаком, а человек, познакомившийся с этим парнем, сразу же понимал, что лучше, если он станет твоим другом, а не врагом.

Кличку свою Женька получил в секции прыжков на батуте. Так уж получилось, что на фоне остальных коротышек он оказался самым высоким, а начитанная пигалица Лариска Сизова, тогда ещё не чемпионка из чемпионок, а просто «Лариска-Крыска», носившаяся в зале с синим толстым томом стихотворений получокнутого (как считал Женька) поэта Пастернака, какое-то время постоянно талдычила себе под нос: «Рослый стрелок, осторожный охотник… Не добирай меня сотым до сотни…»…

Женьке это надоело, и он попробовал было закрыть малявке рот, но Лариса уже тогда могла дать сдачи – и давала, мало не казалось! – кому угодно, поэтому всё закончилось тем, что Женьку стали дразнить «Рослым стрелком», а после – «Женей Рослым»…

В конце концов, надо же, чтобы человек отличался чем-то от себе подобных? Со временем Женька стал находить в своей кличке даже что-то приятное, особенно после того, как благодаря ей очутился в вожделенном спецназе.

Понятно, что при таком росте мастеру спорта по прыжкам на батуте Воропаеву спецназ мог отломиться только при фантастическом стечении обстоятельств, каковое стечение и не заставило себя ждать в нужный момент.

В огромном «обезьяннике», как называли в городе сборный пункт призывников, было собрано перед отправкой к месту прохождения службы много людей – «хороших и разных».

Больше – «разных».

Если же учесть, что почти все будущие защитники Родины попадали в «обезьянник» мертвецки пьяными – «Последний нонешний денёчек…» – , то не стоило удивляться и тому, что драки на территории «обезьянника» возникали регулярно, с лёгкостью необыкновенной и отличались большим количеством участников.

Типичные «махаловки», когда много крика, шума, а драки как таковой нет – пьяный народ… раскоординирован до безобразия, и понять, кто-кого-почему-за-что – просто невозможно…

«Рослого» зацепил один из бугаёв, гордившихся тем, что их отобрали в спецназ и потому «гонявших» всех подряд. Огромный полупьяный парень, конечно, и думать не думал, что шпингалет, которому он походя «сотворил шмазь», осмелится выражать недовольство, поэтому он просто прошёл себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

А зря.

Потому что не успел он сделать и двух шагов, как оказался на земле: Женька сбил его с ног задней подсечкой.

С трудом вскочив, амбал кинулся на наглого «мелкого», но вместо Женьки ему удалось лишь схватить руками воздух. Зато он получил очень болезненный хлёсткий удар ногой по причинному месту, от чего его согнуло пополам.

Пока он пытался сообразить, что же произошло, и унять боль, Женька, разбежавшись, врезал ему коленом в толстый зад, отчего парень пропахал носом борозду в грязном утрамбованном песке, представлявшем собой покрытие спортплощадки…

Вопль жестоко обиженного Женькой амбала «Спецназ бьют!» сорвал с мест многих, и скоро «махалась» разношерстная толпа полупьяных будущих верных защитников Отечества. В этой толпе Женька чувствовал себя как рыба в воде, нанося удары направо и налево и c подчёркнутой лёгкостью уворачиваясь от размашистых ударов будущих спецназовцев. Впрочем, в этом клубке тел трудно было разобрать, «кто есть ху»…

За потасовкой спокойно, но с интересом наблюдал невысокий жилистый майор, дочерна загорелый, «покупатель» из спецназа, «товар» которого сейчас пытался показать себя лицом в деле…

После того, как будущих вояк утихомирили, майор подошёл к Женьке: «Фамилия?». Женька поначалу ляпнул: «Рослый…», но майор засмеялся, и Женька назвал свою фамилию.

Майор выстроил своё пострадавшее в схватке войско и отвёл его за гаражи, где внятно, хотя и сиплым, сорванным голосом, сказал: «Вы, говнюки, опозорили войска, в которых будете служить. Вам набили морды как последним серунам, и теперь все могут говорить, что спецназ – это фуфло! Один из вас – боец. Вот этот пацан, – он ткнул пальцем в Женьку, которого поставил перед строем рядом с собой, – этот шплинт – он из вас один… боец! В части у вас будет полгода, чтобы я мог забыть о том, как вам били морды…»

А ночью в поезде, слегка подвыпив, майор Крохмалюк, у которого было четыре боевых ордена за Афган, так объяснил Женьке, почему он взял его в команду: «Ты – наш… Тот, кто получил в рыло и думает, бить в ответ или нет, – это не наш. Наш – не думает. Око за око, зуб за зуб – так мы живём! А ты – наш! Я не говорю, что те, кто думает, плохие, слабаки или ещё что-то, ничего подобного!.. Но они – не наши…».

После службы в армии Женька малость помыкался, и стал работать на «хозяина». Сам себя он не считал бандитом, но… приходилось делать всякое…

Зато теперь он имел двухкомнатную классную хату и «Тойоту», мог позволить себе почти всё, чего душа желала.