Засраночка моя

– Крыска, тебе! – пакет оказался в руках Ларисы, которая собиралась тут же заглянуть в него, но Лерка возмутилась:

– Ещё чего! В самолёте посмотришь, это не бомба, не боись! Просто мы с тобой теперь вроде как соседками будем, так это тебе… по-соседски!

– Держи, Цыплёнок! – и Лерка сунула небольшой пакет явно не ожидавшей этого и потому ошарашенной Олечке. – На память о Париже, куда ты теперь, надеюсь, будешь часть ездить! У меня глаз-алмаз!

– Спасибо, Валерия! – Валеричу удалось, наконец, вставить хоть слово в болтовню Лерки. – Заранее тебе от Ирины Михайловны и Анечки – спасибо!

Анечка, единственная дочь Валерича, в прошлом талантливая батутистка, а сейчас столь же талантливый тренер, осталась в этот раз дома по вполне уважительной причине: она готовилась стать матерью. Валерич был счастлив, хотя страшно переживал, потому что это были первые роды у дочери, а после тридцати такие вещи, как правило, чреваты осложнениями…

Отчасти Валерич видел свою вину в том, что Анечка вышла замуж только в тридцать один год. Он считал, что дочь только из-за того, что не хотела подводить его – своего тренера, – так долго, до двадцати восьми лет, прыгала, а потом, как и он, стала тренером, вся жизнь которого проходит в спортзале…

– Вам, как будущему деду, положено знать, для чего приспособлены все эти штучки, – и Лерка начала объяснять Валеричу, что есть что в пакете. Валерич мучительно морщил лоб, и Лерка сжалилась над ним:

– Ладно, не мучайтесь так, женщины разберутся и без вас, от вас требуется – доставить в целости и сохранности!

В это время в зале появилась представительная делегация, сопровождающая мэра Надеждинска и директора алюминиевого комбината.

Сейчас, вечером, Владимир Иванович Птицын выглядел прекрасно: отдохнувший, тщательно выбритый, спортивного вида сорокасемилетний мужчина с открытой, обаятельной улыбкой и красивым, запоминающимся лицом. Мэра не портил даже вполне отчётливо прорисовывающийся под элегантным пиджаком животик, который на фоне общей спортивности фигуры Птицына казался накладным.

Птицын, заметив группу спортсменов и провожающих, мгновенно сориентировался и, ещё шире улыбаясь, протягивая руку, направился к Вадиму Валериевичу Филяюшкину.

– Приветствую героев спорта! С самого утра телевизор ни о чём другом не говорит, кроме как о вашей убедительной победе! Очень рад! Поздравляю! – приятный баритон мэра был дружелюбным и искренним, собеседники невольно попадали в плен обаяния этого человека, его улыбки, голоса, искренней радости по поводу общения с такими интересными людьми, которые сквозили в каждом слове и жесте Владимира Ивановича.

Валерич, как это обычно с ним и происходило, в присутствии начальства немедленно стушевался. За всю свою долгую жизнь в советском спорте он привык к тому, что главным в этом спорте были не спортсмены или тренеры, а именно чиновники.

Начальники.

Сколько их, дуболомов и придурков, пытались учить его тому, как он должен тренировать батутистов, каким должен быть спортивный режим, что вообще – в глобальном масштабе! – нужно делать для того, чтобы добиться высоких спортивных результатов… По молодости лет тренер Филяюшкин пробовал спорить и доказывать свою точку зрения, но после понял, что плетью обуха не перешибёшь, и в дальнейшем при встречах с высоким начальством он старательно изображал Ваньку-взводного, заглядывающего в рот руководителям и ожидающего от них начальственного благословения, но всё делающего по-своему!

Каждую встречу с руководством Валерич привык использовать для того, чтобы «выбить» что-то для своих спортсменов, вот и сейчас он лихорадочно соображал, чем полезным может обернуться встреча на чужбине?

Мэр между тем обратился к Ларисе и Олечке.

– Восхищён! Невозможно передать словами, как восхищён! Мечтал вчера прийти поболеть за вас, но… – он сокрушённо развёл руками. – Дела, дела, переговоры, проблемы… – он говорил как бы в пространство. – Нам, людям, как в России стали выражаться, государственным, приходится ставить общественные интересы, интересы дела выше личных! Надеюсь, что как-нибудь всё же смогу выбраться, поболеть, может быть, дома…

Валерич тем временем накрепко «приклеился» к директору комбината, который, собственно, и был основным хозяином батута в Надеждинске… Да и не только батута…

Надеждинск изначально создавался как… «спальный город» при гигантском алюминиевом комбинате, поэтому и Дворец спорта, в котором тренировались батутисты, и прочие мало-мальски значимые сооружения города были собственностью комбината. Так называемая «соцкультсфера». Правда, в руководство этим громоздким хозяйством директор не вникал, для этого у него был специальный заместитель, возглавляющий соответствующее управление, поэтому сейчас Семён Николаевич, директор, металлург от Бога, с тоской слушал Валерича, который, сев на своего конька, говорил о вещах, совершенно для директора не понятных – ведь они никак не касались производства.

Именно поэтому то, о чём с воодушевлением говорил тренер, было Семёну Николаевичу не интересно, но, как воспитанный человек, он изображал вежливое внимание.

Наконец кто-то из французов попросил мэра и директора отойти с ними в сторонку для какого-то «согласования», и это спасло Семёна Николаевича от разошедшегося Вадима Валериевича Филяюшкина, убедительно доказывающего необходимость приобретения комплекта тренажёров и постройки восстановительного центра…

– Увидимся в самолёте! – дружелюбно бросил на прощание Владимир Иванович Птицын.

Пока Валерич «доставал» высокое начальство, Лерка ухитрилась незаметно отвести Ларису в сторону, и сейчас они стояли так, что Франсуа и Жак могли видеть только их спины.

– Ну ладно, теперь давай для Женьки передачку, – Лариса знала, почему Лерка отошла с ней в сторону. Да и остальные, было похоже, не слишком заблуждались на этот счёт, уж очень старательно все делали вид, что заняты общим разговором… Мужская солидарность…

Краем глаза Лариса заметила набычившегося Франсуа, засунувшего руки в карманы лёгкого летнего пиджака.

– Всё как обычно, – сказала Лерка и передала Ларисе небольшой пакет. – А это… Это Женечка заказал: «Основной инстинкт» с непревзойдённой Шарон Стоун!..

В голосе Лерки была откровенная злость, и Лариса не смогла удержаться от улыбки.

– Ты что, кого-то ревнуешь к… Шарон Стоун?

– Ещё чего не хватало! – буквально взорвалась Валерия Назье. – Я никого, запомни, никого и никогда ни к кому не ревную, ясно тебе?!

Она помолчала, а затем, уже другим голосом, добавила:

– И что ему, в самом деле, кассета эта? всё на лохмушку этой Шарон не насмотрится, что ли? Баба бабой, помнишь, нас с ней в Америке знакомили?… Нашёл на что смотреть, ни кожи, ни рожи! Да, Крыска, ты уж присмотри, чтобы с кассетой этой драгоценной ничего не случилось, ладненько? А то живёшь… между двух огней: один там психа гоняет, другой тут с ума сходит…

– Ну, Франсуа-то понять можно… Глянь, как набычился и глазищами своими зыркает! Красивый у тебя мужик, Лерка! Ты-то его не ревнуешь?

– А я его не держу, не нравится – скатертью дорога!.. Да ладно, Крыска, ты лучше… толстячка своего держи в ежовых рукавицах, особенно после того, как станешь его мадамой!

– Ле-е-рка…

– Молчу-молчу-молчу! Пошли к мужикам, а то они сейчас по три сигареты сразу курить начнут, как Волк из «Ну, погоди!»…

Ненавидя прощания, Лариса в последние минуты перед отлётом всегда вела себя по отношению к Жаку примерно так же, как она вела бы себя по отношению к… чужому человеку, даже за руку его, Жака, не брала… Сначала Жак обижался, а потом понял, что изменить это невозможно, и, хотя ему хотелось обнять Ларису, прижать её к себе и говорить ей нежные слова, не отпуская самого дорогого для себя человека, он стоял чуть в стороне от всех и ждал.

Лариса подошла к нему.

– Ну что?

– Ага…

– Сам ты… ага! Позвони завтра утром, часов в десять. По вашему времени в десять. С самого утра я у мамы…

– Хорошо.

Жак неловко ткнулся губами куда-то в висок Ларисы, а она столь же неловко поцеловала его в подбородок, после чего небольшая группа из двух очаровательных девушек и пожилого подтянутого мужчины прошла к стойке для регистрации пассажиров.

Лерка и Франсуа попрощались раньше.

* * *

Валерич знал, что примерно полчаса полёта Ларису трогать было нельзя, нужно было дождаться, когда она сама отойдёт от всего пережитого и начнёт мало-помалу общаться, после чего следовало всеми доступными средствами «вытаскивать» её из состояния, в котором она оказывалась каждый раз после расставания с Жаком.

Так получилось и в этот раз.

– Валерич, а вы кого хотите – мальчика или девочку?

– ?!

– Анечке скоро… того…